Черный Город - Фернандо Гамбоа

Страницы дневника, посвященные первым неделям путешествия, были так сильно повреждены, что прочесть на них что-нибудь оказалось попросту невозможно. Первая последующая запись, которую мы смогли понять, была датирована 29 мая 1925 года и содержала следующие сведения:

«Сегодня мы покинули лагерь, который отец называет Лагерем мертвой лошади, потому что во время предыдущей экспедиции он потерял здесь лошадь: ее укусила ядовитая змея. Эти два дня отдыха пришлись нам как нельзя кстати, потому что переход из Куябы до этих мест был долгим и изнурительным. Кому в нашей цивилизованной Англии могло бы прийти в голову, что на то, чтобы пройти немногим более двухсот миль по джунглям, уйдет почти два месяца!..У Рэли дела с ногой уже получше, хотя от заражения, вызванного укусами клещей, избавиться пока не удалось и он все еще хромает, однако он сильный, и у меня нет никаких сомнений, что он поправится. Отец по-прежнему крепок как дуб. Хотя он более чем в два раза старше меня и заметно похудел с того момента, как мы отправились в путь, он ни на капельку не снижал темпа нашего движения, и его глаза всегда светятся энтузиазмом.

Сегодня мы распрощались с носильщиками, передав им письма для наших родственников, и остались с шестью мулами и двумя собаками, поскольку отец не хочет, чтобы кто-то еще знал о том, куда мы направляемся. Начиная с этого момента мы будем идти там, где еще не ступала нога ни одного белого человека, и откроем места, о которых всему остальному человечеству еще ничего не известно. Именно сейчас начинаются настоящие приключения. И да поможет нам Господь».

Кассандра переводила вслух это удивительное повествование, а мы — я, профессор и Иак — слушали его как завороженные, сидя возле маленького костра, который развели рядом со своей хижиной без стен.

И тут вдруг из темноты, словно призрак, появился шаман Менгке. Он подошел к нам, опираясь на свой посох, в сопровождении шести туземцев, вооруженных копьями. Показав своим посохом на голубоглазого туземца, шаман что-то сердито сказал ему на своем, непонятном нам языке и, вырвав дневник из рук Касси, стал с мрачным видом разглядывать его. При этом он все время недовольно покачивал головой.

Затем он посмотрел долгим взглядом на нас троих и жестом, не допускающим возражений, приказал следовать за ним.

20

Когда я шагал в сопровождении вооруженных туземцев, меня одолевало дурное предчувствие — сродни тому, какое, наверное, одолевает овцу, которую ведут куда-то пастухи с ножами в руках.

— Мне кажется, что шаману не очень-то понравилось, что Иак показал нам дневник своего дедушки.

Я повернулся к профессору и, к моему удивлению, увидел, что он, вместо того чтобы переживать по поводу чреватой тяжкими последствиями ситуации, в которой мы оказались (нас ведь все-таки конвоировали недружелюбно настроенные воины с очень острыми копьями), с возмущенным видом хмурился.

— Этот ублюдок нас с самого начала обманывал, — сердито процедил он сквозь зубы.

— Спокойно, профессор, — сказала Кассандра, кладя руку ему на плечо. — Если он нам и соврал, для этого, по-видимому, имелась какая-то причина, и нам лучше вести себя очень вежливо, если мы хотим узнать, что же в действительности произошло с вашей дочерью.

Профессор тяжело вздохнул, продолжая, как и мы, идти вслед за шаманом в направлении малоки и, вероятно, пытаясь подавить свой нарастающий гнев.

Как только мы вошли — во второй раз за эту ночь — в большую общую хижину, нам стало понятно, что ситуация изменилась. Несмотря на явно запугивающее поведение воинов, я, встав на указанное мне место, при свете горевшего в центре хижины костра заметил в выражении глаз старого шамана что-то такое, что можно было бы интерпретировать как чувство вины.

— Мы чувствовать много… — перевел Иак слова шамана, после того как тот что-то вкратце ему объяснил, — но мы не иметь другой выход, кроме как сказать неправда…

— Это мы поняли, — с нетерпеливым видом перебил переводчика профессор. — В первую очередь мне хотелось бы знать, что произошло с моей дочерью и почему вы нам солгали.

Переводчик перевел слова профессора старику, который, будучи теперь уже без ярко-желтых перьев и больших ожерелий из бусинок, украшавших его голову и шею несколько часов назад, выглядел не так величественно, как раньше, однако во взгляде его проницательных глаз по-прежнему чувствовалась непоколебимая самоуверенность.

— Branco человек быть проклятый для менкрагноти, — заявил шаман через Иака с таким видом, как будто речь шла о чем-то очевидном, не нуждающемся в дополнительных объяснениях. — Если мы говорить правду, вы исчезнуть, как женщина, который вы искать. Затем прийти другие brancos люди, чтобы искать вы, и затем еще другие… И тогда для менкрагноти — конец.

— Это какая-то ерунда, — хмыкнул профессор. — Кроме того, я не понимаю… э-э… Вы говорите, что мы исчезнем так же, как исчезла моя дочь? Но почему? — Голос профессора стал взволнованным. — И куда она подевалась?

Старик и Иак о чем-то между собой поговорили, а затем Иак пожал плечами и сказал:

— Мы не знать.

— Как это вы не знаете?! — вспылил профессор Кастильо, теряя свою обычную невозмутимость. — Вы что, принимаете нас за дураков? Вам не удастся обмануть нас во второй раз!

— Мы сказать правда, — с печальным видом заявил переводчик. — Она быть с нами, но потом идти вместе с другие, которые ее сопровождать.

— Это мы уже знаем, — нетерпеливо пробурчал профессор. — Но куда именно она направилась?

Иак перевел слова профессора, и шаман посмотрел на нас с выражением скорби на лице. Показав куда-то за пределы стен малоки, он почти робко произнес:

— Менка таму тах…

Иак в течение некоторого времени смотрел на старого Менгке, а затем повернулся к нам со слегка исказившимся лицом. Ему, видимо, не хотелось переводить услышанные им слова шамана.

Мы все трое напряженно смотрели на переводчика, с тревогой ожидая, что же он нам сейчас скажет.

Туземец, опустив голову, по всей вероятности, снова стал искать в своем ограниченном словарном запасе подходящее слово.

— В ад, — наконец сказал он очень тихо. — Branca женщина не слушать предупреждения Менгке… И теперь она быть в ад.

21

В малоке воцарилось гробовое молчание, как будто все, кто в ней находился, вдруг потеряли дар речи. Я с тревогой заметил, что профессор, узнав о судьбе своей дочери, очень сильно побледнел.