Жизнь волшебника - Александр Гордеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
совершенно. Однако теперь совесть его вполне спокойна: после объяснения со Смугляной он
имеет на это и полное своё право, и полное её разрешение.
– Сегодня такая жара, – говорит Тоня, когда они едут к нему на обед, – хорошо бы после работы
искупнуться.
– Конечно! – радостно поддерживает он, удивляясь, что ему самому не пришло это в голову,
видимо, занятую Тоней и освоением нового ремесла, – поехать да хоть отмыться как следует. И
Сашку твоего давай возьмём. Лето идёт, а он речки не видит.
– Здоорово! – соглашается Кармен. – Вот уж он обрадуется!
В конце рабочего дня стригали уезжают в село на перегруженном «Кубанце» – пыль из-под его
спироженных колёс такая, что кажется, будто дорога за автобусом горит высоким кудрявым
370
клуобом. Роман возвращается домой, закидывает в сумку чистую одежду и, выдержав небольшую
паузу, едет к дому Дулмы, забирает её с сумкой, потом – к Тоне и, наконец, к родителям Тони за
Сашкой.
Роман с каким-то особым удовольствием наблюдает, как хрупкий Тонин сынишка забирается в
коляску, а когда тот бросает на чужого дядю робкий, стеснительный взгляд, то Романа обдаёт
ласковым теплом. У Сашки синие глаза, и он от этого сразу становится своим.
– Слышь, Сашка, – говорит ему Роман, – а можно я буду тебя звать Сашкоо?
– Можно, – кивает тот головой, ещё более застеснявшись.
Роман и сам не понимает своего порыва. Ему зачем-то хочется переделать его имя по-своему.
Переиначил имя и будто самого парнишку чуть присвоил себе. И как это Кармен не хотела когда-
то, чтобы он появлялся на свет?! Ох, и глупой же она была…
В такие жаркие и длинные дни загорать можно даже вечером. Вода тёплая, просто молоко и
молоко. На берегу в окружении серебрящихся листьями тальников – плавные намывы чистейшего
песка. Усталость после купания и расслабления на ещё горячем песке тает быстрее снега. Вот уж
это отдых так отдых… Чёрное море, пальмы, юг – какая ерунда! Там нет стрижки, чтобы было от
чего отдыхать.
– Мама, смотри! – кричит Сашкоо, указывая вверх. – На небе парусник! Вон – у него целых три
паруса голубых. Видишь?
Тоня отмахивается от сынишки: слишком намаялась сегодня, чтобы ещё на какие-то небесные
корабли внимание обращать.
– Дядя Рома, а ты видишь? – поворачивается Сашкоо к Роману, вытаращив свои глазёнки, ещё
более синие, чем небо.
– Вижу, – отвечает тот даже скорее, чем находит на небе красивое Сашкино облако.
Да это и не важно – видит он или не видит. Зато он помнит главное – на небе есть всё. А из
детства всё, что есть на небе, куда заметнее.
Конечно же, и эти поездки становятся у них обычаем. И когда они всем своим живописным,
оживлённым табором, который едва выдерживает отцовский мотоцикл, едут по улице, старухи
провожают их покачиванием головы. Только не понять, чего больше в этом покачивании:
осуждения или зависти их молодости и силе. Однако то, что это пока ещё цветочки, очевидно всем
– вот приедет жена Романа, и тогда каждому достанется по ягодке. Больше всего от общественного
мнения страдает, конечно, Тоня. О том, что говорят ей соседки, она не решается даже
пересказывать. Ну а как иначе? Может ли село не реагировать на такие события? Общественное
мнение просто зачахнет без этой жизненной пищи.
– Дошло и до моих родителей, – рассказывает Тоня одним утром, когда, ещё не начав работать,
они сидят на столах, промывая в солярке гребёнки и ножи для машинки. – Да они-то ещё ладно, а
вот тётка меня конкретно достала: с кем это ты, говорит, девочка, ходишь? Зачем в чужую семью
лезешь? И всё в таком духе. И как им, что объяснишь? Я только и сказала: отстаньте от меня,
захочу – так ещё и рожу от него. Ну, мама с тёткой прямо так и сели. А пусть! Вот честно тебе
скажу: если надо, то я все родственные связи оборву, а от тебя не отступлюсь!
– Да уж, заварилась каша, – говорит Роман. – Достаётся тебе. Это до меня не долетает – до
моей горки далеко. Да меня и ругать некому.
Но за работой всё это забывается. Овцы сегодня как на подбор: с чистыми незаросшими
мордами и ногами, упитанные и круглые, как бочонки, подруненные, стригутся легко – особенно,
конечно, у тех, кто умеет стричь. Обычная норма Тони – шестьдесят голов в день. Но сегодня она
выполняет её уже через полтора часа после обеда.
А у Романа с утра накладка за накладкой. Сначала одна из сильных овец, дёрнувшись,
вырывает из стола скобку, к которой привязана петля, и приходится минут пятнадцать искать на
стрижке что-нибудь тяжёлое, чтобы вколотить эту чёртову скобку. Потом ломается хороший нож, а
новый, непритёртый, берёт плохо. Обидно плестись в хвосте при хорошей отаре. К тому моменту,
когда Кармен достригает свою шестидесятую овцу, Роман едва переваливает за тридцать. Тоня же,
выполнив свой личный план, уходит передохнуть на воздухе. Настроение у неё прекрасное:
подзадоривая Романа, она с намеренно беззаботным видом проходит мимо, что-то ещё и напевая
– вот, мол, полюбуйся, я какая! Роман независимо отворачивается, но на самом деле его трясёт от
раздражения и даже злости. Ведь явно же он сегодня делает что-то не так. Но что?! Сам он этого
не видит. Почему же она не подскажет? Ну а если не видит и она, то могла бы хоть как-то
посочувствовать, хоть как-то оправдать его чудовищное отставание. У неё, понимаешь ли, всё
нормально, и она счастлива. А на него ей наплевать! И потом чем дольше нет Тони, тем тяжелее
становится это раздражение.
Вернувшись минут через пятнадцать прогретая солнцем и словно принёсшая это солнце с
собой, Кармен с улыбкой подходит к нему.
– Ну, и как твои дела?
– У меня всё нормально! – взрывается Роман, так что его слышат все, кто рядом. – Иди, дальше
отдыхай!
371
Тоня стоит, опешив. Потом обиженно отворачивается и проходит к своему столу. Солнечное
настроение гаснет. Помощник привязывает для неё очередную овцу, а работать не хочется.
Некоторое время она, приобняв приготовленную овечку, задумчиво сидит среди этого
металлического стрёкота машинок, среди цветастого ора сотен овечьих голосов. Но надо работать.
Принявшись стричь, Кармен успевает поглядывать за Романом. Пот катился у него со лба, капает с
кончика носа прямо в овечью шерсть. От влаги у этого любимого ей мужчины потемнела уже не
только рубашка, но и брюки ниже ремня. У него очень туго идёт машинка: новые ножи,
поставленные вместо сломанных, не стригут. Вот
