12 шедевров эротики - Коллектив авторов

И, продолжая орать, он взобрался по лестнице, стуча изо всех сил ногами, по всей вероятности в виде протеста.

Пробило половину четвертого. Марта, Мария, Лизетта и мой хозяин переглянулись. Никто из них и не думал, что так поздно, а пить еще не начинали. Бутылки, которые они принесли с собой из погреба, ждали их на камине и одноэтажном столике; одна валялась на кресле, другая на кровати, и одну я держала сама на своей груди. Вид этих бутылок возбуждал жажду. Пробки выстрелили. Они пили жадно, большими глотками. Но этим был положен конец веселью. Они совершенно утомились. Теперь все четверо расселись или растянулись, кто где мог. Лизетта в кресле, Мария на мне, Марта и мой хозяин на кровати; они думали лишь о том, как бы заснуть. Но как спать? Несмотря на то, что кровать была широка, нечего было и думать о том, чтобы улечься на ней вчетвером.

Между тем необходимо было решить. Было уже не до смеха. Дремота овладела всеми. Марта лежала на постели полураздетой. Мария давно сняла корсет и ботинки, которые ей докрасна натерли ноги. Лизетта, согнувшись в кресле, расстегивала свои подвязки, которые жали ей колени.

Мой хозяин, собрав в охапку шляпы, пальто, как попало, не обращая внимания ни на перья, ни на кружева, понес их в столовую. Потом, вернувшись, он захватил корсажи, коробки, юбочки, упавшие одна на другую. Сам, войдя в комнату, оказался в одних кальсонах. Он прибег к удивительному способу раздевания – а я не думаю, что в мире существовал еще хотя бы один человек, который так спокойно снимал бы свои кальсоны, как мой хозяин. Комната стала свободней, а ее жильцы как будто стали меньше. Три женщины легли в постель. Мой хозяин растянулся на мне, укутавшись в одеяло, и в эту ночь, которая, по предсказанию кровати, маленького стульчика и солидного кресла, должна была быть ночью оргий, воцарился тихий и спокойный сон. Все четверо спали как ангелы, под охраной ночника, который также спокойно дремал на своей железной подставке.

Я, сильно возбудившись, не могла заснуть. Было ли это потому, что я еще надеялась на пробуждение той или другой, или от того, что я имела счастье обладать моим хозяином? Не были ли причиной моего нервозного состояния легкие вздохи трех красивых девиц? Или, может быть, мои развратные инстинкты заставляли меня предчувствовать еще незнакомые ласки? Любопытство? Беспокойство? Я не знаю…

Маленький стул, кресло, красавицы – все спало. Что же касается моего хозяина, то я всегда полагала, что он грезит. До каких безумств он доходит в своих сновидениях, я не осмеливаюсь сказать, пока не буду уверена… Кроме того, я очень дорожу своей репутацией и не хотела бы, чтобы меня обвинили в особенном бесстыдстве. Очень возможно, что я на момент тоже уснула, и что это был мой собственный сон. Кто знает?

Присутствие трех куртизанок в постели, беспокойство, которое овладело моими пружинами, все время заставляли меня думать о прекрасной даме с карими глазами, которую я так любила!

Проснулись около полудня. Три хорошенькие кошечки вспомнили об очень важном свидании. Они скоро, без особенной тщательности совершили свой туалет; корсеты завернули в газетную бумагу, шляпы наскоро прикололи к растрепанным волосам – все это было похоже на бегство воробьев. Мой хозяин, плохо отдохнувший, во время этих сборов равнодушно поглядывал на кровать.

IV

Если мой хозяин в то памятное утро, когда он явился совершенно разбитым, поклялся, что никогда не будет ночевать вне дома, то клятва его, надо понимать, заключала в себе обещание приводить к себе на ночь компанию чаще обычного.

Впрочем, насколько мне удалось подметить, мой хозяин принадлежал, по всей вероятности, к числу тех неуживчивых животных, которые страшно страдают, чувствуя возле себя присутствие посторонних.

Каждый раз после полудня кровать открывалась; все же были исключения, и мне представился случай стать свидетельницей одной страстной сцены, в которой я не имела удовольствия принимать участие. В тот день все почести выпали на долю кровати – моей соседки.

Она была блондинка, блондинка естественная, и все же ее волосы по цвету походили на некоторые модные краски. Говорили, что ее волосы были смочены в ванне с желтой медью; их великолепный цвет делал неотразимой ее чудную, вздымающуюся, как морские волны, пышную прическу. Она была высокого роста, хорошего телосложения, но принадлежала к числу тех изящных мещанок, которые из-за глупой стыдливости скрывают очертания своего тела.

Была ли она хороша? Пожалуй что нет. У нее были голубые глаза, бледное лицо, слегка напудренное; белые зубы и необыкновенно здоровый и свежий рот; ее нос, правильно очерченный, говорил о страстности ее натуры; ее нижняя челюсть, слегка выдающаяся, говорила о чем-то зверином, несмотря на то, что в ней не было ничего безобразного. И все же ее выразительное лицо, на котором отражались все переливы ее страстной натуры, казалось очень привлекательным, и она, увлеченная первыми поцелуями, которые коснулись ее губ, походила на чертово искушение, спустившееся на землю, чтобы соблазнять людей.

Это была ужасная лакомка, поистине ненасытная, которая всевозможными средствами добивается желаемого.

Если я забыла большую часть имен наших метресс, то ее имени я не забыла; ее звали Жанной. Как только Жанна в первый раз вошла к нам, я сразу же поняла, что она хорошо знакома с моим хозяином. Скоро убедилась в этом, потому что почти тотчас же они стали с увлечением вспоминать о счастливых минутах, проведенных в кабинете в ресторане, недалеко от вокзала. Монпарнас. Запенилось шампанское, начались нежности, они пили из одного стакана, и часто пылкая подруга принуждала пить моего хозяина, вливая в рот ему шампанское из того же стакана, из которого и пила она.

Я настаиваю, что она как-то особенно умела целоваться; она владела всеми тайнами этого искусства. Природа ее богато одарила. Ее жесты, ее ласки, ее позы, ее удальство мне были в высшей степени интересны. Она была очень забавна, и так резвилась, смеялась, развлекалась, как будто бы она пришла к нам с целью развеселить нас.

У нее не было того томного вида, который так присущ, по мнению многих, страстно влюбленным женщинам. Она, наоборот, олицетворяла собой само веселье, само воодушевление. Она была похожа на тех жеребят, которые с громким ржанием несутся по цветущему лугу, развивая по ветру гриву, и раздувая ноздри.

Жанна вовсе не заслужила с моей стороны этих комплиментов, так как ее презрительное отношение ко мне как в тот день, так и в последующие, скорее должны были вызвать во мне злобу. Очевидно, я ее очень мало интересовала. Ее особой благосклонностью пользовалась кровать. Какой странной и девственной была моя натура! Если я и не была сердита на Жанну за ее равнодушие, то я никогда не могла простить кровати выпавшего на ее долю счастья. И даже еще теперь я ревную, но ревную не всех, а только Жанну.

Но довольно говорить о моем душевном состоянии и моих маленьких слабостях, я пишу не только для того, чтобы записывать мои чувства, но и с целью дать представление обо всем, происходившем вокруг меня. Итак, вернемся к нашим влюбленным.

Мой хозяин был прямо бесподобен. Он был поразительно терпелив и храбр. Ни разу на его лице я не заметила и тени утомления. Женщина овладела им, не будучи в состоянии вселить в него ту подлинную страстность, которой обладала. Казалось, они с одинаковой настойчивостью стремились к страстному апофеозу.

Ах! Как их песнь все же была хороша! Ах! Как велико было их безумие! Иногда во время борьбы они бледнели, становясь похожими на смерть, но почти тотчас же обретали новые силы, чтобы прийти более изящным образом к победе.

И мне, бедной покинутой кушетке, прислушивающейся к их гимну и витающей в заоблачных высях, мне казалось, что я участвую в полете множества птиц, которые, направляясь ежегодно в теплые края, пролетают поле мира. Я слышала взмахи их бархатных крыльев, трение крыльев одно о другое. Я слышала их влюбленные страстные возгласы, выражавшие страх или подбадривание. Но по мере того, как они приближались к заветной цели, из их уст все чаще раздавалось веселое пение; этап был близок к концу, и там они обрели покой, веселье, счастье.

Каждый этап птиц – это рай, которых много посеяно на земле, на больших дорогах, по которым происходило переселение.

И я их увидала – усталых, утомленных, крылья их, пораненные во время борьбы, покоились…

Потом они полетели снова, и то же воркование раздавалось уже в царстве ветров, они летели, летели, летели, все выше, чтобы пробиться в новый рай, в небеса, откуда уже внизу ничего не видно, и они продолжали лететь туда, к веселью, к любви, к отдыху, и наконец они достигли обетованной земли!

У обоих на лицах горел лихорадочный румянец, а полузакрытые глаза блестели.

Мне казалось, что я буду иметь удовольствие постоянно их слышать и видеть…

К сожалению, все рано или поздно кончается. Страстная Жанна находилась под опекой своего мужа, без сомнения, ревнивого, и должна была заблаговременно вернуться домой.