Мир приключений 1956 (полная версия) - Г. Цирулис

Вот почему Градов и Мозарин, развернув карту Покровского-Стрешнева, изучали район, где во время предполагаемого убийства находился муж Ольги и куда, точно учитывая расстояния и время его отлучек, он мог завести свою жену. Как всегда, шестое чувство — интуиция старого оперативного работника — подсказывала полковнику дальнейший путь следствия.

— А нельзя ли все-таки временно задержать Комарова? — спросил Мозарин Градова.

— Ни один прокурор не разрешит этого сделать, пока нет достаточно веских оснований для задержания. А вдруг ошибка? Неприятностей не оберешься. Вы же сами это прекрасно знаете.

— Знаю, товарищ полковник. Но мне кажется, что если Комаров почует, что его заподозрили, он скроется.

— Ах, вот вы о чем! Я позабочусь, чтобы он не смог этого сделать. Завтра с утра займитесь проверкой биографии и спортивной деятельности Комарова. Побеседуйте с людьми, которые его основательно знают.

Придя в свою комнату, Мозарин увидел на столе под стеклом заключение эксперта о платке Румянцева. Самое тщательное исследование пятен на платке показало, что на нем нет ни капельки крови. Одна версия предполагаемого преступления как будто отпала. Теперь возникла другая, и, шагая домой, Мозарин обдумывал, с чего начать изучение жизни Комарова…

Дома офицер застал гостью — Надя Корнева чаевничала с его матерью. На столе стоял старинный мельхиоровый чайник, которым пользовались только в особо торжественных случаях.

— Устали, Михаил Дмитриевич? — спросила Корнева, пристально посмотрев на молодого человека.

— Да нет, — рассеянно ответил он, — сегодня было не так уж много работы…

Надя попросила разрешения открыть шкафчик, где стояли книги, собранные покойным отцом Мозарина. Она вынимала с полки тома в старинных переплетах, от времени чуть-чуть пропахшие пылью, листала пухлые, пожелтевшие, покрытые бледно-коричневыми пятнами страницы, иногда читала про себя, иногда вслух;

— “Бытие сердца моего, или Стихотворения князя Ивана Михайловича Долгорукова”! — громко прочитала она, держа перед собой томик. — “Забавные песни и всякие мелкие отрывки”. Напечатано в Московской университетской типографии в тысяча восемьсот восемнадцатом году! Вот это книжечка! Второй век живет!

Михаилу было приятно, что девушка интересуется книгами отца, пробегает давно забытые страницы, находя в них своеобразную прелесть.

— А как отец любил тебя называть? — напомнила Елизавета Петровна.

— Манипулярием, — ответил Мозарин.

— Как? — спросила Корнева.

Михаил шагнул к полке, всмотрелся в корешки книг и вытащил томик “Нового словотолкователя”, изданного Академией наук в 1804 году. Он отыскал нужное слово, дал книгу Наде.

— “Манипулярий, — прочитала она, — титло, которое имел в римской милиции офицер, командовавший манипулою”. А что такое манипула? — спросила Надя и сейчас же воскликнула: — Ага, есть: “манипула — рота пехоты”. Честное слово, это любопытно. Манипулярий! — Тут взгляд девушки упал на часы. — Время-то, время! Как хотите, товарищ манипулярий, я должна идти.

Мозарин пошел ее провожать.

Сухой снег зыбкими белыми спиралями кружился у ног, взвивался вверх и рассыпался. Он хлестнул девушку в лицо, она стремительно повернулась и невольно прижалась к плечу Михаила. Шли молча.

На троллейбусной остановке Надя вдруг спросила:

— Читали мою экспертизу?

Михаил кивнул и про себя усмехнулся. “Какая образцовая девица! Как в плохой пьесе — к месту и не к месту говорит о производственных показателях”, — подумал он.

— Расстроились, увидев мое заключение? — продолжала Надя.

— Не очень. Теперь я работаю над другой версией.

— Ну рада за вас, — проговорила она, пожимая ему руку. — Спокойной ночи!

Она легко подбежала к бесшумно подъехавшему троллейбусу, встала на ступеньку, обернулась. Перед Мозариным возникло румяное девичье лицо с седыми от инея волосами, ресницами, бровями.

Михаил медленно возвращался домой. “Почему Надя так внезапно приехала?”, — подумал он. Только когда подходил к дому, его словно осенило: “Черт возьми! Она, наверное, подумала, что ее заключение о платке Румянцева убьет меня наповал. И приехала, чтобы подбодрить!..”

Утром Мозарин решил зайти перед службой в спортивное общество, где числился Комаров, и позвонил секретарше Градова, чтобы предупредить об этом. Но она сообщила, что его дожидаются люди, приехавшие из Покровского-Стрешнева. Капитан немедленно отправился на Петровку, 38.

В Управлении его ждали пожилой монтер с учеником и милиционер, сопровождавший их. Монтер положил на стул большой, завернутый в бумагу сверток. Скручивая папиросу пожелтевшими от табака пальцами, он стал рассказывать. Его ученик, вихрастый паренек в ватной стеганой спецовке и подшитых валенках, робея, глазел по сторонам.

В семь часов утра они вышли из Покровского-Стрешнева на шоссе проверять провода. Вьюга кончилась, но мороз не спадал, и паренек, несмотря на то что был тепло одет, начал зябнуть. Монтер, чтобы согреть ученика, шутливо толкнул его плечом. Паренек отлетел в сторону и вдруг, запутавшись в чем-то ногами, растянулся на снегу. Когда он встал, монтер увидел в сугробе беличью шубку, к воротнику которой были приколоты кожаные цветочки. Он поднял ее, стал разглядывать и заметил засохшие пятна крови. Свернув шубу, он решил сейчас же идти в милицию, чтобы сдать находку. По обочине шоссе, то отставая, то опережая монтера, бежал ученик и, балуясь, взрывал валенками пушистый снег. Монтер даже прикрикнул на него. Шагов через сто ученик заметил припорошенную снегом какую-то вещь. Он нагнулся и извлек на свет коричневую юбку с двумя накладными кармашками…

— Да вы сами посмотрите. — Монтер положил сверток на стол перед Мозариным.

Капитан развернул сверток.

— Так вы говорите, вышли в семь утра?

— В семь, — подтвердил монтер.

— В восьмом, — промолвил паренек.

— Вот какой точный! — подхватил монтер.

— Еще один вопрос: когда вы шли по шоссе, вы никого не видели?

— Время раннее, мороз. Кто ж пойдет по шоссе? Молочницы? Те норовят пройти на станцию леском.

— А от того места, где вы нашли вещи, до станции далеко? — спросил капитан, вспомнив старика Коробочкина.

— Километра два с лишком будет.

— Дядя Матвей, — вдруг проговорил паренек и покраснел, — мы ж одного человека встретили.

— Так это, когда мы еще к шоссе подходили, в лесочке. С портфелем шел.

— А какой он из себя?

— Шуба хорошая, коричневого сукна. Шапка меховая…