Голубая лагуна - Генри Де-Вер Стэкпул
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Часть II
Глава X. Медовый месяц на острове
Раз как-то Дик влез на дерево над домом, согнал госпожу Коко с гнезда и заглянул внутрь. Там было несколько бледно-зеленых яиц. Он не стал их трогать и спустился вниз, а птица вернулась на прежнее место. Здесь птицы не боялись человека и нередко следовали за Эммелиной по лесу, подчас даже спускаясь к ней на плечо.
Время шло. Стремление Дика к скитаниям исчезло, и тревога его души улеглась. Дело в том, что нигде на свете он не нашел бы ничего лучшего, чем здесь, на острове.
Теперь уже на рифе более не прохаживался дикарь с бессловесной подругой по пятам, – на смену им явились два человеческих существа, любящих друг друга. В трогательной попытке украсить свое жилище, они посадили у двери голубой вьюнок и провели его плети над входом.
Дик более не говорил с Эммелиной краткими, отрывистыми фразами, как бы обращаясь к собаке: со своей стороны, она почти отрешилась от странной скрытности, угнетавшей её с детства, и открыла ему свою душу.
Странная эта была душа, – душа мечтателя, почти поэта. В ней обитали смутные образы, порожденные всем тем, что ей приходилось слышать или видеть во сне, разные мысли о море и звездах, о цветах и птицах.
Дик слушал её, как слушают журчанье ручейка; его практический ум не разделял её грез, но разговор её был ему приятен. Иной раз он подолгу смотрел на неё, любуясь её черными, блестящими волосами, её маленькими ушками, похожими на белые раковины. Долгие часы они просиживали так, забывая о времени, в тени хлебного дерева, с верхушки которого смотрели на них ясноглазые птицы.
Любовь не мешала Дику быть деятельным. Он с прежним рвением предавался рыбной ловле. Рядом с грядкой таро он выкопал другую, – лопату он смастерил из одной из скамеек шлюпки, – и засеял ее семенами дынь, найденных в лесу; перекрыл крышу. Одним словом, они работали настолько, насколько это возможно в подобном климате. Как любишь возвращаться на старое место, чтобы воскресить намять об отрадном или печальном впечатлении, так и они теперь возвращались в долину идола и подолгу просиживали в тени его. Невозможно выразить словами, как радостно было прогуливаться вдвоем в лесу, открывать новые цветы, сбиваться с пути и снова попадать нa дорогу.
Дик неожиданно наткнулся на Любовь и не мог нарадоваться своей находке.
Однажды он услыхал странный звук на дереве над домом и влез посмотреть. Звук исходил из гнезда, временно оставленного госпожой Коко, и походил на задыхающееся хрипение. Из гнезда торчало четыре разинутых клюва птенцов, которые так сильно раззевали их, что можно было заглянуть к ним в самый зоб. Это были дети Коко. Пройдет год, и эти безобразные комки пуха преобразятся в красивых птиц цвета сапфира, с сизым хвостом, кораллово-красным клювом и умными блестящими глазами. Несколько дней тому назад каждый из птенцов был еще заключен в бледно-зелёном яйце. А ещё за месяц до того их не было вовсе.
Что-то ударило Дика по щеке. Это мать возвратилась к птенцам. Он отодвинул голову, и она, не долго думая, принялась набивать им зобы.
Глава XI. Исчезновение Эммелины
Прошло несколько месяцев. На хлебном дереве осталась одна только птица. Это был Коко. Подруга его и дети улетели. Листья за это время успели окраситься золотом и янтарем, а теперь дерево снова одевалось молодой зеленью.
Однажды утром Дик собирал свои пожитки, готовясь пойти на рыбную ловлю. В голове у него была полная карта лагуны: он знал все рыбные места, знал где водится морская крапива и где можно пройти вброд во время отлива. Теперь он отправлялся мили за две с половиной через остров, и шел туда один, так как идти приходилось трудными местами.
Эммелина нанизывала ожерелье на новую нитку. У этого ожерелья была целая история. Раз как-то в мелком месте неподалёку Дик наткнулся на большое количество раковин и взял с собой несколько, чтобы рассмотреть на досуге. Первая, которую он вскрыл, могла бы оказаться и последней, – так отвратителен был её вид, – когда бы не то, что из-под моллюска виднелась жемчужина. Она была вдвое крупнее горошины и переливала таким нежным блеском, что он не мог не залюбоваться ею, хотя и не подозревал о её ценности.
Он побросал не открытые устрицы и принес жемчужину Эммелине. На следующий день, случайно проходя тем же местом, он увидал, что брошенные устрицы все мертвы, раскрывшись на солнце. Когда он принялся их разглядывать, то в одной из них оказалась вторая такая же жемчужина. Тогда он собрал множество устриц и выставил на солнце. Ему пришло в голову сделать жемчужное ожерелье для Эммелины, как у неё уже было ожерелье из ракушек.
С ним пришлось долго возиться, но это было для Дика развлечением. Он протыкал жемчужины толстой иголкой, и примерно через четыре месяца всё было готово. Большинство из них были крупными жемчужинами – иные чисто белые, другие черные или розовые; иные совершенно круглые, другие грушевидные или неправильной формы. Эта штука стоила пятнадцать или двадцать тысяч фунтов стерлингов, так как он брал только самый крупный жемчуг, выбрасывая остальной.
В это утро Эммелина только что кончила перенизывать ожерелье на двойную нитку. Она выглядела бледной и нездоровой и всю ночь не спала. Когда он двинулся в путь с багром и рыболовными снастями, она долго махала ему рукой, сидя у порога хижины, с жемчугом на коленях, и провожала взглядом, пока он не затерялся среди деревьев.
Компаса у него не было, да он и не нуждался в нем. Он знал леса наизусть. Вот та заколдованная линия, за которой более не встретишь ни единого хлебного дерева. За ней начинается длинная полоса абрикосовых деревьев – ровная, шириной в сто ярдов, – потом идут просеки, заросшие высокими папоротниками. Далее начинались трудные места.
Растительность здесь как бы предалась разнузданной оргии. Длинные сочные стебли всевозможных неизвестных растений перегораживали дорогу, путались в ногах; кроме того, попадались топкие места, в которых сильно вязли ноги. Если остановиться отереть лоб, то все смятые и раздвинутые плети и побеги мгновенно вновь вставали и смыкались, делая человека пленником, почти так же тесно окружённым, как муха в янтаре.
Все полудни, когда-либо падавшие на остров, казалось, оставили здесь частицу своего зноя. Воздух
