Зеленая креветка и другие рассказы - Михаил Емцев

Орфея вновь охватил мрак. Он хотел сказать жрецу, что все понимает и стремится лишь узнать, как именно можно соединить свою волю с божественной. И вдруг он подумал, что жрец ничего не сможет ответить ему на это. Жрец и сам не знает этого. Он в плену у мертвого знания, ключ к которому давно утерян. Ведь и в греческих храмах говорят о всетворящей воле, но никто не может вызвать ее из внутренней сущности мироздания. В древности египетские и халдейские жрецы могли творить чудеса, теперь остались только таблицы, которые никого не могут научить. Впрочем, и раньше, возможно, жрецы тоже ничего не умели. Это только миф, только красивая и манящая легенда. Они знают о стране мертвых больше, чем о соседних с Египтом Ниневии или Сидоне, но никто из них не хочет умереть раньше срока. Цепляются за жизнь, будто их ждет Эреб, а не свет Озириса. Да и бессмертия, которое иногда даруют боги героям, ни один из магов еще не сумел добыть… Неужели все это только страшный самообман, неведение богача, чье золото превратилось в золу! Но он же видел ее, Эвридику! Она приходила, когда он заснул, надышавшись серных испарений ада. Это же был не просто сон! Он чувствовал ее дыхание, и она говорила с ним. Говорила!

"Ради меня ты не боялся ада. Искал ты между мертвыми меня. И я пришла к тебе. Пришла, твой зов услышав. Знай, я живу сейчас не в огненных пещерах. Эреб — обитель мрака — мой удел. Кружусь я меж землею и луной. Немые и холодные пространства и зыбкая граница двух миров. И плачу я.

Плачу, как и ты, Орфей…»

И Орфей испугался. Он поддался чувству сомнения. Сомнение — это ржавчина. Она разъедает железо, но не смеет тронуть благородный металл. Его сердце из железа. Только слепая вера может укрепить его. Если он не обретет в этом храме великой мудрости, то навсегда потеряет Эвридику. А он позволил себе думать о чем-то другом, кроме тайного смысла букв и чисел, дал волю сомнению, ослаб в вере. Только бы жрец не заметил его слабости.

— Итак, запомни, освобождение духа — вот высшая цель, закончил жрец объяснение. — Теперь подойди сюда. — Он указал ему на толстую колонну, сделанную в виде цветка лотоса.

Когда Орфей подошел, жрец коснулся колонны рукой, и она раскрылась.

— Войди.

Орфей вошел в углубление, и колонна тотчас же закрылась. Он опять оказался в полной темноте. Пол под ним начал падать, и он почувствовал, что летит куда-то вниз. Наверное, мудрый жрец все же почувствовал, что он не крепок духом, и решил вышвырнуть его из храма, как гнилой плод, который не даст ни услады, ни зеленого побега. Но только Орфей успел это подумать, как падение прекратилось. Перед ним был узкий коридор, в конце которого полыхало пламя.

— Иди вперед, — раздался голос. — И думай о вечности, тогда пройдешь сквозь огонь, как по долине роз.

Орфей пошел. Но, когда серые хлопья пепла стали долетать до лица, он увидел, что костер — всего лишь оптический обман, создаваемый переплетением горящих смолистых веток, расположенных на проволочных решетках косыми рядами. Он быстро миновал огонь, успев почувствовать только его жар на щеках.

Потом ему пришлось преодолеть стоячую черную воду, окрашенную последними вспышками угасающего огня, проползти сквозь затянутый паутиной туннель и пройти мимо деревьев, с которых свисали черные уреи.[4]

Все это уже не пугало, а только утомительно раздражало Орфея. Он все чаще думал о том, что не познает здесь никаких сокровенных учений, а Книга Мертвых, к которой он так стремится, на самом деле окажется лишь сводом схоластических мифов. И лишь надежда хотя бы еще раз в этой жизни увидеть Эвридику заставляла его преодолевать испытание за испытанием. Но потом и надежда ослабела, как стократно преломленный свет, просачивающийся в подземелье из каких-то тайных ходов.

Осталась лишь мечта, больная и неверная, заставляющая галлюцинировать наяву и стонать во сне от преследующих его кошмаров.

… Однажды за ним пришли два неокора и провели его в темный грот, где ничего нельзя было различить, кроме мягкого ложа. таинственно освещенного бледным светом бронзовой лампы. Здесь его раздели, умастили душистыми эссенциями и, завернув в льняные ткани, оставили в одиночестве.

Он растянулся на великолепном ложе, блаженно ощущая, как сладко ноют на пушистых коврах усталые члены. После всего, что он перенес, эта минута покоя показалась ему необыкновенно прекрасной. Священная живопись, черные обелиски, боги с головами зверей, крылатые змеи и сфинксы медленно выплывали из глубин памяти и пускались в какой-то дьявольский хоровод.

Но ярче всего перед его внутренним оком вставал десятый символ — колесо, ось которого висела между двух колонн. С одной стороны на него поднимался гений добра Германубис, прекрасный, как Антиной, с другой — бросался в пропасть злой Тифон. Их разделял сидящий на самой вершине колеса сфинкс с мечом в львиных лапах.

Заунывные звуки отдаленной музыки, которые, казалось, просачивались сквозь гранитные толщи свода, прогнали видения. Нарастающий металлический перезвон ласкал слух, а нежное журчание флейты и голубиные стоны арфы навевали дремоту. Орфей закрыл глаза и погрузился в синие глубины сна.

Он увидел реку и множество лодок на ней. Вершины гор, нежно окрашенные зарею. Темные ущелья, прорезанные пропастями, и сияющий на вершине лесистого холма храм Диониса. Со всех сторон спешат к храму толпы мистов, вереницы посвященных и женщины, тысячи прекраснейших женщин. И все приветствуют друг друга, потрясая миртовыми ветвями.

Раскрыв глаза, он увидел у своего ложа видение.

Прекрасная нубийка с ожерельем из амулетов протягивала ему увитую розами чашу. Ее смуглое тело лоснилось от масла, источавшего такой сильный и тревожный аромат, что Орфей почувствовал, как к горлу подкатывается душный комок, заставляющий дышать часто и коротко.

Браслеты ее тихо звенели. Каплями расплавленной смолы в полутьме мерцали глаза.

Она медленно подвигалась к нему, и все тело ее было в непрерывном движении, ленивом и томном, как солнечный свет на неподвижной воде.

— Разве ты боишься меня, прекрасный чужеземец? Я принесла тебе награду победителей — чашу забвения и наслаждений.

Орфей не мог понять, произнесла ли эти слова нубийка или они сами родились у него в ушах. Он потянулся к чаше и сразу же отпрянул назад, точно ожегся. Ему вспомнились рассказы жрицы мистерий Милитты.

Нет, он не склонится к влажным губам нубийки, не вдохнет тяжелое благоухание ее смуглых плеч. Иначе утром его встретит презрительный взгляд иерофанта, услышит слова, не оставляющие ни тени надежды:

"Ты вышел победителем из стольких испытаний. Ты победил смерть, прошел сквозь огонь и воду, но ты не сумел победить самого себя. Дерзнув взлететь на высоты духовного совершенства, ты поддался первому искушению чувств и упал в бездну низшей материи. Оставайся же навеки во мраке, раб плоти. Ты был предупрежден об ожидающей тебя судьбе. Жизнь будет оставлена тебе, но ты навсегда останешься в этом храме рабом".