Ураган - Джонрид Абдуллаханов

Махидиль пробудилась от своих мыслей, огляделась. Все со вниманием слушали Даниярова.

А тот, повысив голос, говорил:

— ...Нужно воспитывать у людей творческое отношение к труду. А есть ли у нас возможности для творчества? Поддерживается ли инициатива на нашей стройке? Я привел вам достаточно примеров и поэтому отвечаю на этот вопрос отрицательно: двери для нее закрыты. А это страшная беда...

— Перед кем же я закрыл двери? — воскликнул Балтаев. — Конечно, что касается ваших прожектов...

Махидиль с удивлением отметила про себя, что он бледен.

— Разве я говорю о себе? — усмехнулся Данияров. — Это особый разговор. Приведу, к примеру, Гуляма-ака. Его предложения весьма ценны, но претворяются ли они в жизнь? Нет. Так и пылятся где-то в столах у начальства...

Хашим обернулся к начальнику стройки.

— Прошу пригласить сюда Гуляма-ака. Удивляюсь, почему он отсутствует...

В дверях появилась секретарша.

— Позовите Гуляма-ака, — распорядился Рахимов.

Помощник главного инженера вошел в кабинет начальника строительства бочком, словно стремясь быть как можно незаметнее.

Как всегда, при виде его сердце у Махидиль учащенно забилось.

— Какие ваши рационализаторские предложения были отвергнуты? — обрушился на него Хашим Балтаев.

Гулям-ака растерянно посмотрел на начальника строительства, потом перевел взгляд на главного инженера и пожал плечами.

— Говорите, говорите, — обратился к нему Данияров. — Сколько можно молчать?

Однако Гулям-ака смущенно молчал и беспомощно озирался вокруг.

— Говорите же! — воскликнул главный инженер.

— Что говорить... Мне нечего говорить... — едва слышно произнес Гулям-ака.

— Ну? — Хашим обернулся к Даниярову. — Не прошел ваш номер?

Латиф сидел молча, ссутулившись, словно побитый...

А перед внутренним взором Махидиль возник вдруг тот Данияров, которого она видела на приусадебном участке, возле макета канала, — окрыленный, радостный, гордый. Она глядела на прораба и не узнавала его.

II

Хамро Рахимович не думал, что созванное им совещание продлится почти четыре часа. Однако он был доволен: узнал о многом, о чем раньше ему было неизвестно. «Давно нужно было побеседовать с народом», — укорял себя Рахимов.

После совещания, когда все расходились, Балтаев положил руку на плечо Даниярову и, неожиданно перейдя на «ты», сказал:

— Останься, я отвезу тебя на машине. Нам нужно поговорить. Заходи! — И растворил перед Латифом дверь своего кабинета.

— Но у меня мотоцикл... Я должен отвезти Махидиль и дядюшку Ходжаназара...

— Ходжаназар, если не ошибаюсь, сам хорошо водит мотоцикл. Он и Махидиль отвезет, и мотоцикл доставит на место.

И Хашим велел своей секретарше передать Ходжаназару и Махидиль, чтобы они ехали сами: Данияров задержится в управлении.

Балтаев обнял Латифа за плечи и ввел в кабинет.

— Послушай, дружище, сколько бы мы ни спорили на работе, но мы должны оставаться друзьями, как прежде. Как говорится: служба службой, а дружба дружбой. Нельзя переносить служебные отношения на личные, согласись...

Данияров молчал. Кабинет главного инженера ни в чем не уступал кабинету начальника строительства. Скорее напротив: вокруг стола, покрытого красным сукном, стояли не стулья, а кресла; на большом подносе красовался фарфоровый чайник, окруженный опрокинутыми цветастыми пиалами.

Хашим жестом указала Латифу на кресло, сел сам.

— В последнее время наши отношения портятся, — начал он, вытянув руки на столе. — Меня это огорчает...

Латиф откинулся в кресле и внимательно посмотрел на Балтаева.

— Правда? — усмехнулся он. — Или позабыл, что еще два месяца назад я сам говорил тебе об этом. Только ведь не пожелал меня слушать, отвернулся. А ты хоть раз задумался, почему испортились наши отношения? Может быть, причина — твое ячество, упрямство, эгоизм? А? Хашим?

— Ты не меняешься, все тот же Латиф, — рассмеялся главный инженер. Смех прозвучал фальшиво. Он почувствовал это и нахмурился. — Ну, хватит об этом, не то мы опять поссоримся. Лучше объясни толком свое... открытие.

— Изволь, если хочешь, — сказал Данияров, а сам подумал: «Прикидываешься, будто ничего не знаешь. А ведь тебе все известно. Я уже втолковывал... Хочешь умаслить меня, сунуть в руку сладкого петушка на палочке, словно ребенку? Но я-то знаю, что грызет твою душу, братец... Ладно, расскажу еще раз, десять раз расскажу, сто, тысячу раз!»

И, водя пальцем по краю стола, Латиф принялся объяснять. Постепенно он увлекся. Морщинки, ниточками протянувшиеся ко лбу и затаившиеся в уголках глаз, стали разглаживаться, он словно помолодел на десять лет.

Хашим слушал внимательно, изредка задавая вопросы. В душе у него шевелилась зависть, и он испугался, как бы этого не заметил Латиф.

А тот продолжал увлеченно развивать идею, приводить полученные им данные...

— Поверь, я не за славой гонюсь, — посмотрел он в глаза главному инженеру. — Все, о чем я тебе рассказал, поможет ускорить строительство, удешевит его, облегчит работы. Мне хочется, чтобы ты как технический руководитель стройки оказал поддержку моему предложению, может быть, сам бы возглавил претворение его в жизнь. Так я думал и в тот раз, а вместо этого... Мы поругались, поссорились. Сейчас я вижу, что ты понял свою неправоту...

У Латифа было легко на душе. Наконец-то их ссоре пришел конец. Былые отношения восстановились. Он искренне радовался этому. Глядя на Хашима, шагающего по кабинету с дымящейся папиросой в зубах, он решил на правах друга откровенно объясниться с ним. Недаром говорят: «друг — все равно что зеркало». Кто укажет человеку на его недостатки, как не близкий человек?

Да, Хашим деспотичен. Он не терпит никаких возражений. А как обращается с людьми! Не считаясь ни с чем, может нагрубить, накричать, испортить человеку настроение. Но нельзя так. Это недостойно руководителя. Если ему не говорят об этом, то только потому, что боятся, не хотят портить с ним отношения, а может быть, не желают подрывать авторитет главного инженера. Но ведь так не может долго продолжаться. Неужели он этого не видит и не понимает? В конце концов все от него отвернутся...

Горячую речь Латифа, его искренние дружеские предупреждения Балтаев воспринимал по-своему. «Надо быть настороже, — думал Балтаев. — Он предупреждает меня: лучше обойдись со мной по-хорошему, не то восстановлю всех