Шмагия - Генри Олди

Еще одна полоска, обернутая вокруг арены. Ну десяток.

Все.

— Гриня, хватит… славный, хороший Гри… — чудом расслышал колдун, когда китоврас пролетал мимо.

На южной трибуне истошно закричал ребенок.

Его крик треснул, разлетелся сотней острых осколков. Раня, вспарывая, отворяя жилы толпы. Через секунду кричали все. Люди вскакивали, женщины кидались в проходы, пытаясь спастись от беды, угрожавшей отнюдь не им; мужчины требовали прекратить, плохо понимая, от кого они это требуют. Рыдали дети, заражаясь паникой. По боковому спуску вниз проталкивался ланд-майор Намюр, стараясь поскорее достичь арены. Неизвестно, что планировал делать бравый ландверьер: вряд ли бы Гриня внял начальственному окрику… Мускулюс припоздал: собирая ману в кулак, он не знал, как лучше сковать лихача, чтобы наездница не пострадала. Даже полный маг не сумел бы навскидку угомонить возбужденного китовраса без последствий. Завалить? — сколько угодно. Сглазить, испортить, завязать узлом путовый сустав? — разумеется. К сожалению, малефик чудесно представлял, чем это может кончиться для Зизи.

А в мгновение ока протрезвить пьяницу до хрустального звона, и не просто пьяницу, а хлебнувшего лишку китовраса… В юности Мускулюс учил наизусть «Сказание о Третьей Попытке». И хорошо помнил, чем закончился аналогичный опыт Вечного Странника, который не нам, смертным, чета.

Из второго ряда Андреа чудесно видел, как пожилой униформист отшвырнул берейтора, выхватив бич-шамбарьер. Манежный бич в его руках щелкнул — щелкнул? взорвался! — с оглушительной резкостью, прямо перед налитыми кровью глазами китовраса. Гриня резко свернул к центру арены, сорвав музыкантам, поддержавшим его пение всем квартетом, блистательное «prestissimo», — но униформист метнул шамбарьер пьянице в лицо, одновременно хватая лилипутку под коленки.

— Alles!

Поддержав толчок, он с места отправил Зизи в двойное сальто. Впрочем, выяснить, где и как закончится приземление крошки, ему не дали: Гриня с хохотом встал на дыбы, молотя копытами наугад. Сейчас колдун мог без помех уложить китовраса в опилки. Только вмешательства Высокой Науки не понадобилось: униформист нырнул под убийственные копыта и взлетел на спину китоврасу.

Служащий оказался тяжеловат. Гриня аж крякнул, присев на задние ноги.

— Сайд тугьен! Харк ыбла м'ахмеза!

Ругался униформист по-тугрийски: эти кочевники испокон слыли виртуозами брани. Гоня китовраса круг за кругом, он не переставал охаживать Гриню кулаком по затылку. А едва проклятый пьяница изгибался, пытаясь отбиваться от всадника руками, дядька умело тыкал растопыренными пальцами в плечевой сустав. Мускулюс впервые видел такой удар. Судя по Грине, шутка получалась болезненной — могучие лапы китовраса повисали плетьми, не дотянувшись до униформиста. Петь «скакун» бросил, вопя благим матом. Идиот-свирельщик зачем-то — наверное, ошалев с перепугу — взбил пеной «Танец гадких утят», квартет подхватил сбивчивый ритм, и в бурном море публики, маслом на волны, пролился смех. Поначалу слабый, робкий, потерянный в нервном гаме, смех рос, ширился, креп исполином, подчиняя и успокаивая.

— Биераз! Ынгыргын ю! Й-ю!

Наконец китоврас сдался: упав на колени, он втянул многострадальный затылок в еще более пострадавшие плечи и разрыдался.

Первой, кто кинулся утешать Гриню, была лилипутка Зизи.

— Маленький! Ну маленький! Хватит, все хорошо… — И к униформисту: — Зверь! Вы убили его! Вы убили его вашим ужасным кулаком! Вас казнить мало!

Униформист, мрачный как ночь, слушал лилипутку и держался за сердце. Возраст…

— Лучший наездник эскадрона, — хрипнул ланд-майор Намюр, стоя рядом с Мускулюсом. Ландверьер тоже держался за сердце; вид у «старины Эрнеста» был не ахти. — Рустам Клещ, хорунжий в отставке. Тугриец по отцу. Мы служили с ним в Вернскую кампанию. Вот где довелось свидеться…

Игла вонзилась в висок малефика. Мягкая, нежная игла, словно кто-то вводил в мозг еловую хвоинку. Вздрогнув, он обернулся, зашарил взглядом по верхам галерки, не сразу сообразив открыть «вороний баньши». Третий глаз впился ножом в алые сполохи возбуждения, горящие над зрителями, в багрец страха, тепло-синюю волну хохота, облегчения… Прошел насквозь. Иголка ели щекоталась в сознании, ведя и направляя. Примерно в том месте, где должен был сидеть Янош, аура шапито проваливалась в лесную чащу. Андреа никогда не видел Ежовой Варежки, но сразу поверил: это она, та самая поляна. Возле кустов ежевельника, пристально глядя на арену, стояла девочка в желтом платьице. Личико куклы; старый лак треснул морщинками. Дитя до крови кусало губы, лоб ребенка шел взрослыми, злыми складками. Гибкие пальчики от возбуждения трепали кустарник, будто шерсть пса, и шипы с хрустом обламывались, цепляясь за нежную кожу.

А на манеже утешала китовраса Гриню лилипутка Зизи.

Малефик знал, что, кроме него, больше никто не видит Лесное Дитя. Морок плохо дается в руки, если не предназначался для обычного зрения. Поэтому вряд ли случайный зритель изумился бы внешнему сходству этих двоих: девочки из Филькиного бора и гуттаперчевой лилипутки из «Цирка Уродов».

За этой правдой Андреа Мускулюс шел на представление. Эту правду держал сейчас за горло. И понятия не имел, что с этой правдой, дери ее Частый Гребень, делать.

Слишком много совпадений. Слишком много.

В самый раз — для авантюрьетты Этьена Скорописца.

И непомерно — для приезда в Ятрицу скромного колдуна.

Уже на улице он сообразил, что Янош на галерке отсутствовал. Побежал спасать акробатку? Поддался общей панике? Будем надеяться, парня не затопчут в свалке…

— Давайте я вас провожу, — вывернулся от входа бдительный Намюр.

— Боитесь, что заблужусь?

— Нет. Просто домой идти не хочу. Племянника с друзьями отправил, а сам лучше прогуляюсь. Старею я, мастер колдун. Вот такие черствые пироги…

Мускулюс кивнул: пошли, мол.

А у служебного входа шпрехшталмейстер бил морду виноватому служителю. Долго, со вкусом, изживая накопленный ужас. Потому что гаденыш не мог объяснить, откуда в ведре с водой, стоявшем у выхода на манеж, оказалась чистая как слеза сливовица.

На дне лиловой чаши неба одна за другой проступали веселые конопушки звезд. Мать-ночь, одолевая робкое сопротивление, смывала грязь со щек любимого дитяти. Открывались все новые сияющие россыпи; горсть искорок сорвалась вниз. Капли? Слезы? Камешки под ногой Вечного Странника?…

— Я хотел бы, сударь офицер, прояснить сложившуюся ситуацию. Поэтому сразу уведомляю: дочь счастливого архивариуса Гонзалки вернулась домой сама. Без малейшего моего участия. Все, что я знаю, — с девочкой не случилось ничего дурного. Скорее даже наоборот. Если вам после этого угодно продолжить молиться на меня — извольте.