Подари мне себя (СИ) - Франц Анастасия

Проговариваю последние слова и уже хочу повернуться в сторону выхода, как сильная лапища хватает меня за руку, дергает на себя, и зав впивается мне в губы.

Всё происходит настолько быстро, что я ничего не успеваю сообразить, застываю. И почти в это же мгновение зава от меня отрывают. В сторону лица Шестинского летит мощный кулак.

Глава 27

Соня

Всё происходит настолько быстро, что я едва что-то успеваю понять и совершенно точно ничего не успею предпринять, чтобы предотвратить это. От неожиданности и шока с моих губ срывается судорожный громкий вскрик. А в это время мужчина, в котором я сразу же узнаю Егора Свободина, стремительно наносит один за другим жёсткие, яростные удары по лицу Шестинского.

Из-за внезапности нападения завотделением в таком же шоке, как и я, поэтому поначалу пропускает удары, не успевая среагировать и увернуться.

Мой взгляд мечется по мужчинам, которые в холле клиники устроили драку. Судорожно пытаюсь понять, что же делать, но в голове какая-то каша из страха и паники, которая накрывает меня лавиной с головой.

Первое, что приходит мне на ум — это влезть в драку и остановить Егора, который не на шутку разозлился. Я чувствую неконтролируемую агрессию, исходящую от мужчины, который в этот момент похож на разъярённого дикого зверя.

Лицо зава в крови, она течёт из разбитого носа, пачкая его одежду и падая на пол. Под ногами дерущихся мужчин уже остаются кровавые разводы, а Свободин всё не останавливается, нанося Шестинскому один за другим мощные удары.

Но вот Герман Витальевич уворачивается и ощутимо бьёт гонщика в грудь кулаком, отчего тот делает несколько шагов назад. Егор мотает головой, но, как заведённый, снова заносит руку для следующего своего удара в сторону моего начальника.

Меня трясёт от развернувшейся картины, из глаз льются слёзы — я уже не могу сдерживаться.

В голове набатом стучит, что я должна разнять их. А с моих губ срываются судорожные всхлипы — у меня начинается истерика. Но всё, что меня сейчас волнует, — это Егор. Не хочу чтобы у него были проблемы потом. Из-за меня.

Поэтому немедля подлетаю к мужчинам, хватаю дрожащими пальцами Егора за руку, которую он уже занёс для нового удара, и повисаю на ней всем телом, пытаясь оттянуть его, при этом кричу, чтобы он остановился, прекратил всё это.

— Егор, пожалуйста, прекрати, — пытаюсь остановить его. — Егор! Не надо! — всхлипываю, и по щекам уже вовсю текут горькие слёзы, но я даже не смахиваю их.

— Егор, пожалуйста, родной мой, остановись! — продолжаю оттягивать его несмотря на то, что ноги меня уже почти не держат, и я вот-вот свалюсь на пол, залитый кровью начальника. — Очнись! Что же ты делаешь, дурачок?

Егор замирает, и я вместе с ним, а по лицу всё так же струятся слёзы. Поворачивает голову в мою сторону, и я в его глазах замечаю такую бурю эмоций, чувств, что они режут меня без ножа, разом захлёстывают, обдавая арктическим холодом.

Его глаза яростные, безумные, от которых мурашки пробегают по коже.

— Соня, отойди, — рычит разъярённым зверем и смотрит так, что мне хочется сквозь землю провалиться.

Я отшатываюсь от них, а Свободин берёт за грудки Шестинского, встряхивает его и чеканит каждое слово злым, твёрдым, жёстким голосом:

— Ещё хоть раз прикоснёшься к Соне или что-то ей сделаешь, и я вырву твои руки. Ты меня понял?!

— Я тебя не боюсь, Свободин, — шеф гнусавит из-за разбитого носа и пытается стряхнуть с себя руки разъярённого гонщика.

— А зря! — и Егор отбрасывает его. Шестинский еле удерживается на ногах, но не падает.

Егор поворачивается ко мне, делает шаг в мою сторону, а я замираю, следя за каждым его движением.

Подходит близко. Совсем близко. Ощущаю его ярость, гнев, которые он едва контролирует. Вся дрожу, но взгляда от него не отвожу. Боюсь ли я его? Не знаю.

Впервые, несмотря на то, что мы знакомы едва ли месяц, я вижу его таким яростным, безумным, когда внутри него клокочет гнев, направленный на другого человека. Со мной он со всем другой. Хоть и тот его выпад в мою сторону в темном помещении показывает, что он не такой простой, как кажется на первый взгляд. Но в той ситуации его можно было понять.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

И все его слова, во всём он прав. Но по-другому я не могла поступить.

Что же будет сейчас, я не знаю.

Мгновение — и его руки обхватывают мое лицо, тянут вверх, чтобы я заглянула ему в глаза. Большими пальцами смахивает дорожки прозрачных слёз, которые до сих пор катятся. Но я не обращала на это никакого внимания. Всё моё внимание сосредоточенно только на одном Егоре.

Сейчас он — моя единственная вселенная.

— Чего ты ревёшь?! — его голос твёрдый, жёсткий, в нём до сих пор ощущаются все его эмоции, которые ему трудно держать в себе.

— Егор… — мой же голос тихий, почти не слышно слов.

— Об этом мы поговорим позже! — твёрдо, жёстко отчеканивает и, отстранившись от меня, хватает за мою ладонь и направляется к выходу, таща меня за собой.

Я же иду за ним, впиваясь в его спину пронзительным взглядом. Я боюсь этого разговора, потому что предвижу каким-то шестым чувством, что ничего хорошего он нам не принесёт.

Понимаю, что теперь, после всего увиденного Егором, мне предстоит всё ему рассказать. И какая реакция будет на мои слова, я даже представить боюсь.

Вся сжимаюсь, дрожу. Несмотря на то, что мы ещё находимся в клинике, хоть и продвигаемся быстрыми шагами к выходу из неё, и на мне теплый пуховик, мне с каждым шагом становится всё холоднее и холоднее. Холод пробирает меня до костей, доставая почти до сердца.

Вот мы приближаемся к ресепшену, где сегодня дежурит Лиля. Она выглядывает из-за стойки, и её глаза в шоке и недоумении расширяются, когда она видит Свободина, который за руку ведёт меня за собой. Но я никак не реагирую на это.

Меня сейчас ничего, кроме разговора с Егором, не тревожит и не беспокоит. Всё равно, что потом будут говорить в клинике. Наплевать на это. Но я всё равно приоткрываю губы и бросаю, проходя мимо ресепшена, Дубровской:

— Там Шестинский… Помоги ему, — это всё, что я успеваю сказать девушке, потому что гонщик тянет меня за собой.

Глава 28

Соня

В салоне дорогого спортивного автомобиля, куда Егор меня буквально закинул, воцарилась мертвенная тишина, от которой меня бросило в озноб. Сейчас здесь не было уютно или спокойно, как это было прежде в относительной близости от Свободина. Вокруг нас царила напряжённая атмосфера, которая давила на меня со всех сторон.

Мне даже было тяжело вздохнуть, и я лишь сидела тихой мышкой на переднем сидении возле водителя. Несмотря на то, что мне многое хотелось рассказать Егору, я боялась произнести хоть слово.

Егор был весь напряжён — я чувствовала это каждой клеточкой своего тела. Он был раздражён и взвинчен. Не знала, что сказать или сделать, но чётко понимала, что лучше в таком состоянии его не трогать. Но сердце робко трепетало, и я думала о том, что мне нужно попробовать с ним заговорить, пока мы едем в неизвестном мне направлении.

Но это последнее, что меня сейчас интересовало и беспокоило. Все мои мысли были сосредоточены лишь на одном человеке, сидящем на водительском сидении и сжимающем крепко руль. Так сильно, что в салоне было слышно трение его ладоней о кожу руля.

Костяшки пальцев были сбиты в кровь, и мне хотелось немедленно к ним прикоснуться, провести подушечками пальцев — это желание было таким сильным, что в кончиках пальцев закололо. Мне пришлось буквально бороться с собой, чтобы не совершить это действие.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Я боялась, что Егор может меня оттолкнуть, нанося моему сердцу глубокие раны.

Умом я понимала, что если он так сделает, то будет абсолютно прав, но душа моя тянулась к нему, и прикоснуться я не смела.