В пекло по собственной воле (сборник) - Светлана Алешина

Чугунков чуть не улетел один, но я настояла на том, чтобы он взял и меня не прогулки, конечно, ради, но прежде всего потому, что у меня накопилось несколько вопросов к Менделееву, а если я не задам их сейчас — потом случая может и не представиться.

Визы в Кувейт не было ни у Чугункова, ни у меня, и мы с ним сидели в самолете, наблюдая в иллюминатор, как по летному полю идут Менделеев и Анохин. Первый хромал со своей палкой, и даже в походке его чувствовалось раздражение. Анохин шел, постоянно оглядываясь по сторонам и ежась под жгучим кувейтским солнцем…

Мне Чугунков посоветовал посидеть в закутке у стюардессы, пока он будет вводить Менделеева в курс последних событий в России, о которых Николай Яковлевич имел, конечно, самое туманное представление. Потом он, мол, меня пригласит, втроем и побеседуем.

Я пожала плечами и согласилась. А что мне было делать?

Менделеев был, конечно, возмущен до крайности. Но я чуть не подпрыгнула на своем стульчике в закутке у стюардессы, когда услышала, что возмущен он главным образом моими действиями и провокациями со стороны наших врагов. Причем обо мне он говорил, от этих врагов не отделяя. Тихий голос Чугункова журчал ровно и совершенно неразборчиво, а вот Менделеев бухал своим басом, ничуть не заботясь о том, что его могут услышать, и я слушала, слушала, как он расписывает Константину Ивановичу мою хитрость и умение втираться в доверие, и в конце концов не выдержала.

Я спокойно вышла в салон и направилась прямо к ним. Чугунков сидел ко мне лицом, Менделеев — напротив. Константин Иванович, когда увидел, что я к ним подхожу, только вздохнул и замолчал, отвернувшись к иллюминатору. А Менделеев продолжал бубнить на весь салон:

— Такая, понимаешь, скользкая личность! Выспрашивала меня обо всем! Что в самолете случилось, да с кем дрался, да кто где стоял? Ну я крутил тоже, осторожничал. Так ведь — без мыла в задницу залезет, змея! Пришлось рассказать ей, что и как, очень близко к тому, как на самом деле было. Естественно, без ненужных ей подробностей. Например — куда я летел и зачем? И про это чертово сборище политиков-террористов, которые под нас копают, я ей тоже ничего говорить не стал. Если она с ними не связана — знать ей о том, что они руку к этому делу приложили, незачем, а если работает на них — значит, и сама в курсе. Ты как хочешь, Костя, а я почти уверен, что она на них работает! Слишком много знает. И потом — исчезла в самый нужный момент! И меня подставила! После того как она смылась, мне сразу верить перестали. Этот, лейтенант их, обвинил меня в том, что это я приказал ей бежать, чтобы героин, значит, со дна достать и перепрятать. Ох, намучился я с этим героином! Сто раз уже проклял ту минуту, когда мне в голову пришла эта идея. Даже эта Николаева, которая, как я вижу, и тебе все мозги запудрила, меня раскритиковала. Ну да ладно, хватит про нее, о чертях на ночь глядя не вспоминают. Такая чертовка! Скользкая, как… Ну, знаешь, как что… Я же тебе говорю — в любую дыру без всякого мыла!..

Мне показалось, Чугунков специально отвернулся, чтобы скрыть от меня свою хитрую усмешку, которую никак не мог сдержать.

Я положила руку на плечо Менделееву, отчего он вздрогнул сначала, а потом медленно повернулся и посмотрел на меня, словно на привидение.

— Вы, Николай Яковлевич, я слышу, жалуетесь на то, что я вас будто бы изнасиловала, да еще извращенным способом, через анальное отверстие? — спросила я его, намеренно стараясь смутить и заставить растеряться.

Мне это, кажется, удалось.

— Я разве жалуюсь, а, Костя? — спросил он, беспомощно глядя на Чугункова.

Тот только рукой махнул, потом встал и ушел в кабину к пилотам, предоставив нам самим разбираться, кто кем обижен и кто кого в чем подозревает…

— Давайте в открытую, генерал! — предложила я, зная, что игра начистоту невозможна по определению, и если человек начинает врать, это сразу становится заметно хотя бы по простейшим психологическим реакциям.

Я когда-то сделала самое банальное, на мой взгляд, открытие — самый лучший детектор лжи — это внимательный человек. Нужно только хорошо представлять себе, как реагирует человек, с которым разговариваешь, на простейшие психологические раздражители — ложь, юмор, доброжелательность, агрессивность и тому подобное. Дальше — уже дело техники, лишь наблюдай внимательно и сразу увидишь, где он начинает играть. Там и ищи элементарное вранье.

Тот, кто нечист перед тобой и достаточно умен, чтобы не быть самонадеянным, или сразу откажется говорить начистоту, или врать не станет.

— Я давно ждал этого момента! — пробасил Менделеев в ответ на мое предложение, но неуверенность уже сквозила в его голосе. Я успела уже привыкнуть к его упрямой воле в достижении своей цели, и сейчас малейшее сомнение с его стороны просто бросалось в глаза.

— Тогда признайтесь, — выложила я свой козырь, — вы намеренно застряли в этом чертовом Реште, чтобы дать возможность своим друзьям, а вернее сказать, криминальным коллегам, поднять всю эту мерзкую кампанию против МЧС?

Он даже задохнулся от возмущения.

— Да ты… Ты что говоришь? Ты отдаешь себе отчет, что говоришь? Может быть, я и ногу себе нарочно сломал?

— Прекрасно отдаю! — отрезала я. — Я без особого труда сумела уйти из дома Мизандара и вообще — из Ирана. Неужели это так сложно было сделать вам? С вашим опытом и знанием людей и обстановки? Даже со сломанной ногой. И потом, откуда я могу быть уверена, что нога у вас действительно сломана?

Он беспомощно оглянулся в поисках поддержки, но Чугункова звать все же не стал, и это позволило в моих глазах набрать ему очки.

— Ладно, оставим мою ногу в покое, зарастет быстрее. Но ты хотя бы представляешь себе, сколько раз ты рисковала жизнью? — наконец спросил он. — Извини, конечно, за сравнение, но если бы ты до Алескерова не добралась, отряд, как говорится, не заметил бы потери бойца! А если бы они уложили меня? Они, сволочи, этого только и добивались. Я бы сам им подыграл, и тогда ты имела бы веские основания подозревать меня в сговоре с ними. А что? Я позволяю себя где-то убить, причем в каком-то непонятном для россиян месте, в Иране, а потом на меня вешать можно абсолютно все, что угодно, возразить я уже не смогу.

«С логикой у него в порядке, — отметила я про себя. — Надо почаще менять интонацию, не давать ему возможности собраться».

— Ладно, убедили! — попыталась я продолжить свою тактику, но он меня перебил.

— А вот ты меня, извини, не убедила! Какого черта ты удрала, ни слова не сказав мне? Что это за самодеятельность такая?

«Агрессивность в норме, — отметила я. — Попробуем с другой стороны».

— А вы сами поймете, Николай Яковлевич, — сказала я тихо и очень сочувственно, — если вспомните, в каком вы были состоянии, когда узнали об этой провокации…

Я легко протянула руку и погладила его по черным с проседью волосам. Он опешил и смотрел на меня как-то даже испуганно. Как мальчишка, которого впервые поцеловала взрослая женщина.

«Вот черт! — подумала я. — Он, похоже, не врет! Но это еще не все…»

Я улыбнулась, очень открыто и смело глядя ему прямо в глаза:

— А помните, как вы объявили: «Эта женщина принадлежит мне!» Я тогда подумала, что, если бы это было правдой, это была бы самая счастливая минута в моей жизни…

И тут он меня убедил окончательно. Если бы он рассмеялся, или продолжил бы в тон мне, или перевел бы все в шутку, я бы не поверила ему. А он вдруг мгновенно превратился из мальчишки в очень взрослого и сильного мужчину, обнял меня и сказал:

— Да брось ты, Ольга! Ты красивая, умная и смелая женщина… Будь я помоложе, влюбился бы в тебя, честное слово. Да я, наверное, и сейчас… Но в нашем с Костей возрасте это все по-другому… У тебя еще все будет! И любовь, и семья, и дети… Поверь мне, я очень много женщин видел на своем веку…

И я ему поверила. Нет, не тому, что он говорил, это к делу не относится, хоть мне и больно стало от его слов. Я поверила, что он, Николай Яковлевич Менделеев, говорит правду.

Он никогда не вступал с нашими противниками в тайные отношения, направленные на подрыв авторитета МЧС. Число моих подозреваемых сократилось на одного человека…

Чугунков как-то незаметно появился в салоне и, подойдя к нам, развел руками.

— А я-то думал, что вы до самой Москвы будете выяснять, кто из вас шпион и диверсант, — улыбнулся он. — Так, может, и меня примете в свою компанию, раз все уже выяснили?

— А я вспомнила, кого напомнил мне тот ваш старый знакомый, Константин Иванович, — сказала я Чугункову, — который помог Анохину задержать Менделеева в салоне и не пустил в кабину к пилотам. Я думаю, это он устроил взрыв в самолете, он и первого пилота убил, оттого самолет и потерял управление. — Я повернулась к Менделееву и добавила: — Скорее всего на нем и смерть вашего старого приятеля, Леши, с которым вы летели в Красноводск и который первым заподозрил неладное.