Кровопролития на Юге - Александр Дюма

На эти враждебные действия рубашечники ответили убийством. Четверо из них, имевшие основания для недовольства неким Доде, представителем г-на де Бавиля, исполнявшим одновременно обязанности мэра и судьи в Виньане, спрятались в колосьях у дороги, по которой, как было им известно, он должен был возвращаться к себе домой из деревни Ла Валетт. Они все рассчитали наилучшим образом. Доде пошел по дороге, у которой его поджидали убийцы; он нисколько не догадывался об угрожавшей ему опасности и спокойно беседовал с г-ном де Мондардье, молодым дворянином, жившим по соседству, который в тот самый день приехал к нему просить руки его дочери, как вдруг его обступили четыре человека; они уличили его в вымогательствах и несправедливостях, в коих он был виноват, и разнесли ему голову двумя пистолетными выстрелами. Что до г-на де Мондардье, он отделался тем, что у него отняли вышитую шляпу и шпагу.

В тот же день, как стало известно об этом убийстве, г-н де Виллар назначил вознаграждение за головы Ролана, Раванеля и Катина.

Однако пример Кавалье вкупе с усиливающимися жестокостями произвели на рубашечников некоторое впечатление; что ни день, кто-нибудь из них обращался с мирными предложениями, а однажды тридцать мятежников сразу пришли и сдались в руки Лаланду, а еще двадцать — Гранвалю. Чтобы их примеру пожелали последовать прочие, всех сдавшихся не только простили, но и выдали им вознаграждение, и 15 июня пришло еще восемь человек из отряда, с которым Кавалье расстался в Кальвиссоне; они в свой черед изъявили готовность покориться; еще двенадцать человек явились с просьбой, чтобы им было позволено разделить судьбу их прежнего военачальника и следовать за ним повсюду, куда бы он ни направился. Их просьбу удовлетворили и послали их в Валабрег, где они встретились с сорока двумя своими бывшими однополчанами, среди которых были Дюплан и младший брат Кавалье, коих препроводили туда несколькими днями раньше. Всех вновь прибывших размещали в казармах и платили им недурное содержание: начальники получали сорок су в день, а солдаты десять су. Все были как нельзя более довольны: кормежка отменная, квартиры хорошие, а время они проводили, слушая проповеди, распевая псалмы да молясь денно и нощно. По свидетельству Лабома, это пришлось весьма не по вкусу местным жителям, сплошь католикам, и если бы рубашечников не охраняли войска, жители побросали бы в Рону всех до единого.

Тем временем пришло время для Кавалье уезжать; ему был указан пункт назначения довольно далеко от театра военных действий, чтобы мятежники никоим образом не могли на него рассчитывать; там он должен был набрать себе полк, а когда полк будет снаряжен, выступить с ним на войну в Испанию. Г-н де Виллар, по-прежнему весьма к нему благоволивший и обращавшийся с ним не как с бунтовщиком, а напротив, в соответствии с новым его чином, 21 июня предупредил его, что наутро он должен быть готов к отъезду; одновременно маршал выдал ему в счет будущего жалованья пятьдесят луидоров для него самого, тридцать для Даниэля Бийара, который стал подполковником, сменив на этом посту Раванеля, по десять луидоров для каждого капитана, по пять для каждого лейтенанта, по два для каждого сержанта и по одному луидору для каждого солдата. В его войске было в ту пору около ста пятидесяти человек, из коих только шестьдесят вооружены; их сопровождал г-н де Вассиньак, майор Фимарсонского полка, вместе с пятьюдесятью драгунами и пятьюдесятью солдатами из Эно.

Везде по пути следования Кавалье и его войска им оказывали безупречный прием; в Маконе их настиг приказ остановиться.

Кавалье немедленно написал г-ну де Шамийару, что хочет сделать ему важное сообщение, и министр сразу же отправил к нему правительственного гонца по имени Лавале, который должен был доставить его из Макона в Версаль.

Эта новость превзошла все надежды Кавалье; ему было известно, что при дворе им интересуются; прием, оказанный в Ниме, открыл ему глаза, при всей его скромности, на то, что его считают важным и даже весьма важным лицом. К тому же он полагал, что оказал королю достаточно серьезные услуги, чтобы заслужить знаки отличия с его стороны.

Встреча, оказанная ему Шамийаром, подтвердила его радужные мечты: министр принял молодого полковника, всячески подчеркивая, что ценит его заслуги, и заверил в том, что самые знатные вельможи и самые важные придворные дамы расположены к нему точно так же, как сам Шамийар.

Наутро новое известие: министр предупредил Кавалье, что король желает его видеть и потому он должен подготовиться к этой встрече. Два дня спустя Кавалье получил от Шамийара письмо: тот писал, чтобы Кавалье явился к нему в четыре часа пополудни; министр укажет ему его место на парадной лестнице, по которой прошествует король.

Кавалье надел самое нарядное платье и в первый раз, быть может, занялся своей внешностью и туалетом. У него было приятное лицо, которому придавали большое очарование молодость, кроткий взгляд и длинные белокурые волосы. Два года сражений наложили на его облик отпечаток воинственности. Короче, даже среди самых изысканных придворных он выглядел настоящим кавалером.

В три часа он отправился в Версаль, нашел там Шамийара, который его ждал; все придворные до последнего были в волнении: стало известно, что Людовик Великий изъявил желание встретиться с бывшим севеннским вождем, имя которого так часто и грозно звучало в лангедокских горах, что звук его докатился и до версальских покоев. Как и предвидел Кавалье, всем было весьма любопытно на него поглазеть, но поскольку никто еще не знал, как обойдется с ним Людовик XIV, никто не смел с ним заговорить из страха навлечь на себя неудовольствие: тон всем остальным должен был задать король.

Любопытные взгляды и подчеркнутое молчание весьма стесняли молодого полковника, но дело еще осложнилось, когда Шамийар, проводив его на условленное место, удалился и пошел к королю. Однако через минуту Кавалье прибег к средству, к которому прибегают люди в смущении, а именно спрятал свое смущение под маской надменности, прислонился к перилам лестницы и, скрестив ноги, принялся поигрывать пером своей шляпы.

Так протекли полчаса; потом поднялся великий шум; Кавалье обернулся и заметил, что Людовик XIV всходит на первую ступень лестницы; он впервые видел короля, но сразу его узнал; он чувствовал, что колени слабеют; кровь бросилась в лицо.

Король с присущим ему достоинством поднимался со ступеньки на ступеньку, то и дело останавливаясь, чтобы сказать кому-нибудь несколько слов, кивнуть или сделать знак рукой. За ним, отставая на две ступеньки, двигался Шамийар, останавливаясь одновременно с королем в постоянной готовности дать почтительный, но точный и краткий ответ на каждый вопрос его величества.

Дойдя до Кавалье, король остановился, якобы желая обратить внимание Шамийара на новый плафон, только что расписанный Лебреном, но на самом деле для того, чтобы вдоволь поглядеть на странного человека, который сражался против двух маршалов Франции и на равных вел переговоры с третьим; потом, разглядев его как следует, он спросил Шамийара, словно только что его заметил:

— Кто этот молодой дворянин?

— Государь, — ответствовал министр, делая шаг вперед, чтобы представить молодого человека королю, — это полковник Жан Кавалье.

— Ах да, — пренебрежительно обронил король, — бывший андюзский булочник!

И в знак презрения пожав плечами, пошел дальше.

Кавалье так же, как и Шамийар, сделал шаг вперед, думая, что король задержится, но, услышав презрительное замечание великого монарха, обратился в статую; на мгновение он застыл, побледнев так, что его можно было принять за мертвеца, потом инстинктивно потянулся к шпаге, но тут же понял, что погибнет, если хоть на миг задержится среди этих людей, которые, делая вид, будто слишком презирают его, чтобы обращать на него внимание, следили за каждым его движением; и вот он ринулся с лестницы в вестибюль, оттолкнув двух-трех лакеев, попавшихся ему на пути, выбежал в сад, пересек его во весь дух и, ворвавшись в комнату, повалился на паркет, где принялся кататься, как безумный, испуская яростные вопли и проклиная час, когда, поддавшись на посулы г-на де Виллара, покинул горы, где был таким же властелином, как Людовик XIV в Версале.

В тот же вечер он получил приказ покинуть Париж и присоединиться к полку, ждавшему в Маконе.

Наутро Кавалье уехал, даже не повидавшись с г-ном де Шамийаром.

Там молодой севеннец нашел своих братьев по вере, которым накануне нанес визит д'Эгалье, снова направлявшийся в Париж в надежде добиться от короля уступок, на какие не хотел или не мог согласиться г-н де Виллар.

Кавалье не стал рассказывать своим товарищам, какой странный прием оказал ему король, а намекнул им, что опасается, как бы обещания, которые они получили, не оказались нарушены, и более того, как бы их всех не завлекли в западню. Тогда его люди, которыми он так долго командовал и которые всегда внимали ему как оракулу, спросили, что им делать. Кавалье отвечал, что если они намерены следовать за ним, то, по его мнению, лучше всего при первой же возможности добраться до границы и бежать за пределы королевства. В тот же миг все изъявили готовность последовать за ним. Кавалье ощутил новый прилив раскаяния: он вспомнил, что прежде под его началом было полторы тысячи таких же людей, как эти.