Моонзунд - Валентин Пикуль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Сивуч» был объят пламенем до клотика. Внутри канлодки рвались боезапасы. Его палуба стала красной, и подошвы сапог сгорали у матросов. Левый борт раскалился добела: броня, касаясь воды, яростно шипела, не остужаясь. Красивый человек стоял на мостике «Сивуча» – при орденах, при оружии, при перчатках. Вокруг него лежали мертвые. Скоро от рубок и надстроек ничего не осталось – все разбросало взрывами.
Но – нет! Это еще не конец, и они сражались. Из пламени и дыма было слышно, как густо чавкают замки пушек, запирая снаряды в каналах стволов. Из пламени пожаров вырывались фонтаны огня – они сражались. «Сивуч» медленно погружался в море, и все яростнее шипела раскаленная сталь бортов, не вынося холода пучины. В облаке раскаленного пара, в котором корчились обваренные тела матросов, «Сивуч» уходил из жизни с честью…
С моря пришло от них последнее известие, переданное без шифра, открытым текстом, – пусть знают об этом все, даже враги:
ПОГИБАЮ зпт НО НЕ СДАЮСЬ тчк
* * *Корабли на Кассарском плесе приспустили флаги и снова вздернули их до места, ибо отчаиваться было некогда. Люди плакали. На тральщиках. На эсминцах. Рыдал в каюте старый командир «Славы» каперанг Вяземский… «Сивуча» не стало!
– Я хорошо знал кавторанга Колю Черкасова, – сказал Артеньев. – Это был красавец, каких редко встретишь.
– И жена у него, – добавил Грапф, – бесподобная женщина.
– Вдова на пенсии! – заключил Колчак, дергая скулами…
Опять заработало радио: командир «Корейца» сообщал, что он окружен намного превосходящими силами противника. «Если можете, окажите помощь…» Колчак тут же дал ответ:
– Радируйте обратно. Помощи не будет. Точка. Погибать, запятая, но не сдаваться. Точка. Подписал – Колчак. Точка…
И кроваво сочились огни Кассарского плеса…
– Я хочу спать, – сказал Артеньев; закрыв глаза веками, темными от усталости, как медные пятаки, он пошагал по рельсам палубы своего миноносца.
* * *Адмирал Хиппер устал.
– Вы тоже устали? – спросил он офицеров.
– Команды измучены до предела, – отвечали ему.
– Я понимаю…
Казалось бы, вопрос благополучно разрешен. Ирбены – этот золотой ключик от Риги – уже попал в цепкие руки кайзера.
– Но, – заметил Хиппер, – ключ не проворачивается в замке. С другой стороны рижских дверей русские вращают ключ в обратную сторону… Увы, эти Ирбены обескровили нас!
Хиппер изменил планы и вывел корабли не к Риге, а к Аренсбургу. Со стороны моря немцы стали крушить снарядами сады, музеи, грязелечебницы, курорты, гимназии и приюты для инвалидов. Аренсбург, совсем беззащитный, молча выстрадал невыносимую боль.
Русская подлодка отомстила Хипперу, всадив торпеду в борт линейного крейсера «Мольтке». Сразу началась паника:
– Перископы! Вокруг нас – русские субмарины…
Пачкая дымом горизонт, германская эскадра заторопилась назад – на Либаву, на Данциг. И всюду чудились им перископы: немцы обстреливали каждое бревно, плававшее стояком: они топили теперь каждую вешку, торчавшую из воды. Минуя Ирбены (ох эти Ирбены!), корабли кайзера еще несколько раз коснулись днищами русских мин, и калек в Германии заметно прибавилось.
У страха глаза велики! А на самом-то деле, уж если сказать сущую правду, в Рижском заливе держали тогда позицию только три старенькие субмарины – «Макрель», «Дракон» и «Минога». Правда, была еще одна лодка, блиставшая удивительной новизной, – родной брат знаменитого «Барса» по имени «Гепард», который только вчера совершил прыжок со стапелей завода в пучину.
В кипящем котле Рижского залива немцам удалось продержаться всего один день. Это был постыдный провал! Что-то непонятное и трудно объяснимое! Ничтожными силами Балтийский флот нанес жестокие потери большим силам флота Германии. И только сейчас, когда все утихло, комфлот Канин получил разрешение Ставки на ввод в сражение новейших дредноутов из Гельсингфорса.
Ставка опоздала на целых полмесяца, и Канин сказал:
– Теперь эта бумажка – как мертвому припарки. Бросьте ее в архив флота и забудьте как неудачную интригу…
Усталые русские корабли тяжко мотало на мутных рейдах.
«Победа! Она – призывная, она – бодрящая!»
– …О чем разговор? – утверждал Артеньев за ужином, впервые насытясь за эти дни боев. – Ригу способен сдать только предатель. Но среди балтийцев предателей не сыщется…
Эти слова отзовутся болью сердечной через два года – в семнадцатом, в героическом.
7
В числе пострадавших при операции был и крейсер «Тетис», на котором башенным начальником служил лейтенант Ганс фон Кемпке, этот неотразимый кильский Аполлон в широченных брюках. Взрыв русской мины застал Кемпке за тарелкой супа из вермишели, причем тарелка взвилась кверху, а стул выбило из-под него, будто скамейку из-под висельника, и он пришел в себя, сидя на полу с вермишелью в идеальной прическе. Когда же страх после взрыва миновал и стало ясно, что «Тетис» на воде держится, Кемпке ощутил себя мужчиной не только обольстительным, но и достаточно мужественным… Кое-как, хромая разболтанной машиной, они своим ходом дотащились до Либавы и здесь приткнулись к стенке судоремонтного завода, который раньше обслуживал русские подводные лодки.
В кают-компании «Тетиса» офицеры договорились:
– После Ирбен нас уже никто не осудит, если мы три дня подряд будем пьянствовать, как грязные берлинские фурманы…
Закрылись и три дня подряд пьянствовали, пока не кончились три бутылки коньяку. Потом фон Кемпке по телефону просил станцию соединить его с цукерней «Под одноглавым орлом»; Кларе он восторженно сообщил:
– А теперь, моя прелесть, мы станем видеться гораздо чаще!
– В газетах пишут такие ужасы, – отвечала Клара. – Все вы настоящие герои… Вы не ранены, мой дорогой Ганс?
– Нет, я убит! Мой труп из Ирбен прибило к Либаве…
В самом деле, если задуматься, жизнь спасена от риска ровно на тот срок, какой понадобится для капитального ремонта крейсера. Слава богу, что дырка в борту большая и ее так скоро не удастся заштопать. Вынужденная стоянка «Тетиса» в Либаве ускорила роман, который развивался по всем правилам. Поначалу они больше гуляли, тем более что Кемпке можно было считать красивым мужчиной, но его никак нельзя было причислить к числу мужчин щедрых… Чашечка кофе и пирожок со свекольным повидлом – это было уже пределом его мотовства!
Ладно. Бог с ним. Гулять тоже хорошо. И даже полезно.
(Ах, милая моя Либава, ты ведь всегда чудесна… Увижу ли я еще раз твои тенистые парки, твои старые каштаны, которые сомкнули кроны над тихими улицами? Как хорошо мне было тогда входить под зеленые прохладные своды и видеть в конце туннеля, шелестящего листвой, голубино-сизое море. Как печально тогда вздыхали далекие валторны оркестров, донося смутную печаль, суля разрыв ладоней, обидную холодность женских капризных губ… О, нежная моя Либава! Вернусь ли я к тебе?)
Но парящий горизонт моря гладили тогда тяжелые утюги германских крейсеров, чистоту неба мазали сажей немецкие эсминцы. Гневный ветер налетал на Либаву, продираясь через ветвистые кущи…
– Кажется, будет дождь, – сказала Клара. – Я думаю, лучше нам вернуться, пока не поздно. Сегодня я приглашаю вас к себе.
Душа Кемпке взыграла: «Зовет домой… Ага, понятно!»
Сухо и жестко, словно пророча беду, над Либавою громыхнул гром. От Готланда – через всю Балтику, – наползали тучи, выблескивая над волнами острые сабли молний. Ливень настиг влюбленных как раз возле ателье фотографа, где они и укрылись. Здесь было даже интересно. На диво собраны бутафорские чудеса, чтобы поразить воображение обывателя. Сунь голову в дырку ширмы – и ты уже летишь на аэроплане, похожем на этажерку, а под тобой – под героем! – сиротливо снует всякая человеческая мелюзга. Пролезь головой в другую дырку – и ты уже поскакал на жеребце в самую гущу жестокого боя, а под ногами твоего коня разрывается ужасная бомба.
– Как смешно, правда? – спросила Клара, оглядевшись.
Владелец фотоателье проявил некоторое беспокойство.
– Прошу вас в Ниццу, – сказал он, отдергивая штору. – Здесь у меня отделения для благородной публики… Не желаете?
Фон Кемпке слегка подтолкнул Клару:
– В самом деле, а почему бы вам не сделать портрета?
Для «благородных» и бутафория была иной: в отдельном кабинете на фоне пальмы расцветала божественная Ницца; ты должен облокотиться на античную тумбу, и рука твоя, вся в томном небрежении, пусть держит полураскрытую книгу… Допустим, ты отвлечен. Ты задумался о судьбах мира. О, как ты великолепен сейчас!
– Нет, – тихонько не согласилась Клара, словно испугавшись.
– Но я очень прошу, – настаивал Кемпке. – Как раз идет дождь. Нам все равно некуда деться. Снимитесь для меня. Я ведь уже сказал товарищам по кают-компании, что вы удивительная красавица. Дайте мне возможность удостоверить эти слова вашим портретом…
