Враг в зеркале - Михаил Соколов

- Тогда никто не мог бы заподозрить тебя в таких девчоночьих мыслях.

- Мы, женщины, в любом возрасте можем вас обмануть. Во всяком случае, скрыть мысли.

- Так ли?

- Уверяю тебя. Как быстро течет время. Я отлично помню, как бегала за тобой и хотела играть вместе с вами. Только иногда игры у вас были страшными. Особенно, когда появлялся Лютый. Ты казался и был добрее. И знаешь, когда Лютый делал вид, будто собирается снять с меня скальп, или резать ремни из кожи моей спины, или загонять иголки под ногти - а ведь он это мог и кое-что делал - я была согласна. Глупый детский мазохизм, но вы были такие сильные...

Она улыбнулась, глядя куда-то далеко в прошлое затуманенным взором, а я чувствовал, как поднимается во мне волна глухого недоумения.

- Неужели ты до сих пор веришь в существование Лютого? - я старался, чтобы голос не выдал то, что я чувствовал, и мне это удалось.

- Конечно, - она недоуменно взглянула на меня. - Ты опять?

- Что? - переспросил я.

- Неужели ты серьезно? Конечно, был Лютый, и был ты. Мы всегда думали, что это у тебя бзик на личной почве. Ты так яростно отбивался от его существования, что мы решили: это из-за твоего отца.

- При чем тут отец?

- Он же вас бросил. Еще когда жил с вами у него была вторая семья, дети. А потом он окончательно перешел к той женщине. Вот ты и возненавидел своего отца и своих сводных братьев и сестер.

- Откуда вы это все взяли?

- Лютый говорил. Он тебя, наоборот, очень любил. Посмеивался, конечно. Он даже одеваться старался, как ты. Вначале мы просто предполагали, что это ты нам голову морочишь, когда появился с Чингизом под новой кличкой. Но вас, конечно, нельзя было спутать: слишком вы разные.

Впервые за эти годы... я почувствовал, как категоричный запрет этой темы несколько ослаб; удивление, испытанное мной, приглушило гнев и нестерпимый протест.

- Ну хорошо. Расскажи мне... о нас с ним, - я нерешительно пробирался сквозь дебри слов.

- Конечно, если ты действительно не помнишь... Я не понимаю. Если ты говоришь правду, значит, это что-то с твоей памятью, или подсознанием. Ты же знаешь, можно внушить себе что угодно.

- Можно, - сказал я, и она быстро взглянула на меня. И ещё раз. Помолчала.

- Вы были просто два разных человека. Он - прирожденный убийца, хладнокровный, расчетливый, сильный. Для него это было естественно убивать. Он существовал в других системах нравственных координат. Его словно выдернули из каменного века, из дикого племени. Его племенем стали мы. Он нас даже как-то любил. Тебя особенно. Все другие просто не были для него людьми: ни сострадания, ни жалости, даже мысли об этом не возникало. И страха - тоже. Зверь в чистом виде. А внешне вы были похожи, но он как-то крупнее, больше, взрослее.

- Хватит! - сказал я. - Довольно!

Наблюдая за Таней, я видел: тщательно подбирая слова, она старалась свои воспоминания как можно точнее облечь в слова. Но её слова (которым я не мог не верить) так противоречиво отдавались во мне, поднимая такой протест в душе!..

- Хватит! - повторил я и готов был сказать еще... но тут, одним ударом сметая мой гнев, грянул телефонный звонок.

Таня облегченно вздохнув, взяла трубку.

- Да, слушаю.

Сдвинулись брови. Отняла трубку от уха.

- Это опять Буратино. Тебя.

- Ало! Фролов? - Я тоже узнал этот писклявый раскатистый голос. Молчишь? Значит, ты.

Все повторялось. И вновь опережали меня. Во всяком случае, я это так воспринимал. Душила ярость.

- Тебя же предупреждали, живчик, что начнем с бабы. Ты не рад, что она ещё жива? Ты хочешь, чтобы мы её на твоих глазах кончили? Нет? Тогда открывай свои вонючие уши и слушай внимательно...

Я нажал на кнопку сброса, но трубку положил рядом с аппаратом. Налил ещё рюмку водки, выпил. От ярости боялся смотреть на Таню.

Наконец, успокоился немного.

- Пойду пройдусь. Через полчаса или час, в крайнем случае, вернусь. Никому не открывай, крошка. У тебя пистолет есть?

Она кивнула.

- Вот и хорошо. Не бойся, до этого не дойдет, это я просто так спросил.

- Что он сказал? - с тревогой спросила она.

- Ничего. Угрожал.

Я чувствовал, что вечер, так хорошо начавшийся, испорчен окончательно. Посмотрел на настенные часы: шесть пятнадцать.

- Может, не пойдешь? Ты куда?

- Я быстро. В магазин зайду.

Поцеловав её на прощание (это вышло просто и естественно), я ещё раз предупредил её об осторожности и вышел.

Ниже этажом на ступеньках сидел Пашка-Сатана.

- Ты чего тут торчишь? - спросил я. - Послал кто?

Он вскинул на меня глаза и покраснел.

- Я не "шестерка", чтобы меня посылали. Я просто сижу.

Положим, я ему не совсем поверил. Вернее, инстинктом въевшееся в мою плоть и кровь постоянное профессиональное недоверие к людям (ко всем без исключения!), оставляло место подозрениям. Однако, в отличие от некоторых своих бывших коллег, недоверие не превратилось во мне в банальную шизофрению, коей страдает большинство гэбэшников на пенсии. Почему бы пацану не захотеть увидеть кумира своих детских грез, разбуженных рассказами матери?

Я понимал.

- Почему не зашел? Знаешь же квартиру.

- Так вы же не один, - пояснил он и отвернулся.

- Ну вот еще, сложности какие. Мы же с тобой друзья?

- Друзья, - нерешительно сказал он.

- Тогда вот что. Ты сейчас свободен?

- Конечно.

- Пойдем со мной. Мне нужен магазин, где продают электронику и телефоны. Срочно, понимаешь, нужен телефон. Знаешь, где поблизости может быть такой магазин?

- Конечно. Минут десять ходьбы, через улицу.

- Вот и отлично. Пойдем.

По дороге он понемногу оттаял. Сообщил даже, что передал мой привет матери. И как это её обрадовало. Все это он высказал сурово, без эмоций, как и подобает мужчине. И, как ни банально это звучит, я в нем увидел себя. Еще, вспомнив себя в его возрасте, я подумал, что у меня-то не было кумира, мужчины, которому я хотел бы подражать. Киношные герои не в счет.

Я положил ему руку на плечо.

- Где ты живешь? Далеко?

- Да вон в том соседнем доме.

- Вот что, Павел. Сейчас в магазин зайдем, а потом к тебе в гости. Приглашаешь в гости? Мы ненадолго.

- Конечно. Только...

- Мама дома?

- Дома.

- Вот мы ей и сделаем сюрприз. Все время хотел твою маму повидать, мы ведь выросли вместе.

Мальчишка был рад, я видел. И я понимал, как может ему запомниться мой визит. Время много не потеряю, решил я.

В магазине я быстро выбрал модель телефона помощнее. Мне тут же в кассе демонстративно подсчитали, сколько я должен заплатить рублей вместо двухсот двадцати условных единиц и взяли, однако, доллары. Аппарат и чек сунули в пакет.

Пашка проводил меня и в продовольственный магазин. Я купил коробку конфет, торт, килограмм апельсинов и бутылку шампанского.

- Пошли к маме. Она рада будет?

- Конечно! - едва не возмущенно вскинулся он.

Я, однако, не был так уверен. Но ради пацана надо было идти. Я видел, как тревожно и радостно сияло его лицо.

Он что-то уронил по дороге. Шарик. Быстро поднял.

- Что это? - поинтересовался я.

- Так, ничего, - он странно смутился.

- А все-таки? Можно посмотреть?

Поколебавшись, он протянул мне предмет. Стеклянный шарик сантиметров трех в диаметре с наплавленными внутри звездочками.

- Красиво, - сказал я. - Для чего он?

Пашка внимательно посмотрел на меня.

- Это мой талисман. Он меня не раз выручал. С детства, - серьезно добавил он.

- Хорошая вещь, - похвалил я. - У меня такого не было никогда.

Я благоговейно отдал ему сей талисман.

Однако мы пришли.

По стандартно-пустому, стандартно-вонючему подъезду, разрисованному по стенам первобытно-стилизованными изображениями женских плодородных форм и родственно-ритуальных слов (все многократно замазывалось и тут же мистически проступало вновь), мы поднялись на второй этаж.

- Вспомнил, - сообщил я Пашке. - Я здесь уже был. Мама твоя здесь и жила. А где твои дедушка и бабушка?

- Умерли. Мы с ней вдвоем живем.

- Ну, пришли, - сказал я. - Звони.

Дверь открылась. Женщина, стоявшая у входа, мало напоминала Лещиху. На улице я бы её не узнал. Но все же что-то смутно знакомое проглядывало сквозь обрюзгшие, оплывшие черты. И мое узнавание отразилось в её чертах: она медлено, словно протестуя или прикрываясь, вытянула ладонь.

- Нет!.. Лютый! - сказала она так, словно увидела привидение.

Этого мне ещё не хватало.

- Ма! - воскликнул Пашка, тревожно переводя взгляд с меня на мать. Это Оборотень! Фролов. Я же рассказывал.

- Оборотень! - выдохнула Лещиха. - Оборотень!.. А я испугалась, - с облегчением сказала она. - Открываю, а тут... Я как раз вспоминала... После того, как мне Паша сказал, - кивнула она на своего сына.

- Ма! Чего ты не впускаешь? Дядя Иван в гости пришел.

- Ох, заходите, конечно...

Через обрубок коридора - "обувь не снимать, не снимать!" - прошли в убогую комнату.

Я огляделся. Старые, кое-где отстающие обои, продавленный диван, кровать, небрежно застланная, стол, с подсыхающими объедками, и - Лещиха, располневшая, рыхлая. Волосы у нее, кстати, были совсем светлые, выкрашенные в цвет соломы, очень короткие.