Подарок крестного - Марина Александрова

Вместе со словами диакона «Да будет едино стадо и пастырь!» грянул взрыв – земля, бревна, камни, обломки стен и башен взлетели на воздух. Тьма покрыла Казань, и никто в то утро не увидел восходящего солнца.

Диакон еще не успел закончить литургию, как раздался второй взрыв, гораздо сильнее первого, и тут же россияне пошли на Казань – кто лез на стены по лестницам и бревнам, кто ринулся в пролом, иные бились с неприятелем в отверстиях…

Уже знамена христианские развевались на стенах, но победа не была окончательною – упорные татары, низверженные со стен, бились на улицах, дрались на заборах, кровлях домов, сопротивляясь из последних сил. В страшной тесноте трудно было управляться копьями и саблями – сражались уже на руках, резались ножами.

Многие, ворвавшись в город, начинали грабить – татарские дома были полны золота, серебра и камней самоцветных.

Михайло в грабежах участия не принимал – не до того было, однако победителю все-таки положена добыча, потому без душевных мук снимал он перстни с побежденных им басурман.

Подоспевшие с государем отряды потеснили татар; будучи не в состоянии долго сопротивляться, они стройными рядами отступали к мечетям. Едигер с оставшимися чиновниками засел в укрепленном царском дворце и сражался около часа, однако страх одолел разбитых наголову басурман: уверовав в окончательное свое поражение, казанцы решили вступить в переговоры с российским войском.

Недолго думая, они выдали Иоанну Едигера и его приспешников, но другая часть обратилась в бегство: решили засесть в густом темном лесу. Казалось, остаток был небольшим, но обозленные и упрямые татары могли потом еще долго беспокоить россиян набегами, затевать бесконечные бунты. Победа должна была быть полной, потому государь послал конную дружину в объезд, чтобы отрезать басурман от леса. Последняя, но оттого еще более ожесточенная сеча прошла успешно: воеводы настигли и побили убегавших, спаслись лишь немногие и то раненые.

В пыли, со взлохмаченными волосами и лихорадочно бьющимся сердцем, юный государь взирал на дело рук своих: некогда величественная Казань представляла собой жалкое зрелище.

Пальба уже умолкла, однако о тишине приходилось только мечтать – отовсюду раздавались стоны раненых, крики преследуемых татар и настигающих их россиян. Казавшиеся некогда неприступными, стены града, пострадав от взрывов, словно язвами, зияли пустотами. Обломки разрушенных жилищ, стен и крепостей, глубокие рвы – все было завалено грудой трупов; в разных местах зажглись костры. Воспаленные от бессонных ночей глаза уже различали только два цвета – красный и черный – огня и дыма, город утопал в крови – Казань была взята.

Дрожащими руками Иван Васильевич водрузил крест на то самое место, где стояло царское знамя во время взятия города.

– С именем Божьим на устах шли мы в этот поход, и он не забыл наши молитвы. Восславим же Господа нашего, а на этом месте воздвигнем первый христианский храм во имя Нерукотворного образа! – ответствовал государь, и, воздев руки к небу, велел служить благодарственный молебен под святой хоругвью.

Приказом царевым стали тушить пожар и очищать улицы от трупов. Иван Васильевич въехал в город. Несколько тысяч пленников в этот день пали ниц перед Иоанном – для них закончился ад на земле. Велев отвести россиян в стан, государь направился во дворец. Все богатства, всю добычу и пленников отдал он воинству, оставив себе только царскую утварь – венец, жезл, державное знамя и пушки, сказав: «Моя корысть – в спокойствии и чести России!».

Вернувшись в стан, со словами благодарности обратился государь к воинам. В немудреной его речи, вознеся хвалу Господу, благодарил он все войско за веру в царя и Отечество, за проявленное терпение и мужество.

– В сей знаменитый день, страдая за имя Божие, за веру, вы приобрели славу, неслыханную в наше время. Никто не оказывал такой храбрости, никто не одерживал такой победы! Вы новые македоняне, достойные потомки витязей, которые с великим князем Дмитрием сокрушили Мамая! – Обращаясь к воинам, не забыл Иоанн упомянуть и о той великой славе, которую они по праву завоевали.

В тот день великие мужи не стеснялись слез – обнимаясь, поздравляли друг друга, и сам государь плакал, проезжая мимо погибших воинов, утешая и ободряя раненых.

Но все же радостным событием закончился тот день: после утомительных сражений воины наконец могли расслабиться – государь устроил победителям пир.

Михайло не попал к государю на торжественный обед – во второй раз получив небольшое ранение и окончательно обессилев, он предпочел разделить немудреный обед со своими же воинами, отданными ему под командование и разделившими с ним все тяготы последнего боя. Его отряд расположился в ближайшем свободном татарском жилище: хотя и государь давал пир, но все ж только боярам не пришлось побеспокоиться – простым воинам основные хлопоты пришлось взять на себя.

Подчиненные Михаила искренне переживали за своего воеводу – за время, проведенное вместе, мудростью и веселым нравом отличился Шорин. Всегда поступая по совести и справедливо решая все вопросы, сколько раз одним лишь словом спасал он казавшееся отчаянным положение. И вот, всегда жизнерадостный и подбадривающий, он молча сидел на каком-то татарском сундуке, уставившись взглядом в одну точку.

Вокруг него суетились мужи, занимаясь приготовлением пищи. Взятым в плен татаркам россияне не доверяли – мало ли что они могут намешать, пожелав отомстить убийцам отцов и сыновей. В хлопотах на миг забыли о Михаиле, но Иван, еще молодой, а потому чуткий молодец, заметил мертвенную бледность на его лице.

Обеспокоенные воины окликнули воеводу, но не получили ответа – у потерявшего много крови Михаила потемнело в очах.

Кто-то начал приводить боярина в чувство, другие побежали за водой, а Ванька, знавший многих из соседних отрядов, отправился на поиски Григория. Ведал Ваня, что Григорий был чуть ли ни лекарем – от Бога наделенный многими способностями и почти болезненным любопытством, в походе применял он давно известные средства и научился некоторым новым премудростям.

Ваня был уверен – Гришка непременно должен быть где-то рядом. Хорошо зная его нрав, Иван догадался – Гришку нужно искать там, где много люда и шумно, где затеваются какие-нибудь шалости.

Немного пройдясь по полуразрушенной улице и повернув за угол, Иван еще издали услышал страшный шум – похоже, кто-то учинил погром в курятнике. Кудахтали куры, звонко возмущался петух, а изнутри клочьями летели перья.

Уже догадываясь, что это может быть, Ванька повернул прямо в курятню – и действительно, словно дети малые, несколько наших воинов гонялись за предстоящим обедом. В одном из них Иван безошибочно узнал Гришку – его, даже измазанного какой-то сажей, как сейчас, сложно было с кем-то спутать.

– Григорий! Выйди-ка на минутку, – кликнул его Иван.

Видимо, наконец содеяв задуманное, Григорий выглянул – в руках у него, хлопая крыльями и крича во все горло, билась пойманная птица. Узнав Ивана, Григорий сунул курицу под мышку, чтобы не мешала беседовать, и поприветствовал старого знакомого, ожидая от него очередной забавы.

Однако вместо лукавства его ожидала просьба:

– Гриш, там нашему Михаилу тяжко – поди разберись.

– Какому Михаилу?

– Воеводе. Занемог он что-то.

– Иду. – Гришка никогда не отказывал, если кто-то хворал.

Свернув шею птице, чтоб не докучала, Григорий сунул ее Ивану. Расспрашивать начал уже по пути.

– Что серьезное али как? – Гришка стал каким-то суровым.

– Да я и не знаю. Его татарин стрелой задел, легонько, правда. Михаил весь день ничего был, а тут ни с того ни с сего… – Иван замялся.

– Ну?

– Ни с того ни с сего…

– Да что ты, язык что ли проглотил?

– Ай, не ведаю я того, что с ним, – махнув рукой, наконец обрел дар речи Ванька. – Бледный он сделался да словно неживой и повалился.

– Что ж ты раньше молчал? – взвился Гришка и прибавил шаг. Потом, подумав, спросил: – А почто воевода не с боярами, не с государем победу празднует?

– Притомился, говорит. А я так мыслю, что ему уж давно плохо было, видимо, смекнул, что не дойдет, оттого и остался.

Когда Григорий с Иваном наконец добрались до места, где расположился отряд Шорина, Михаил уже пришел в чувство, но был бледен и, казалось, ему было все равно, что творится вокруг него.

Однако захворавший, увидев своего лекаря, заметно ожил – в покрытой перьями башке Шорин узнал Новгородского товарища.

– Гришка!

– Мишка!

Их возгласы прозвучали в один миг.

Однако не дозволив Михаилу говорить более ни одного слова, Григорий с парой мужиков уложил его на какой-то татарский топчан и приступил к осмотру. Рана товарища была неглубокой, и в другой раз она не помешала бы Михаилу весело отпраздновать и менее радостное событие, однако ненавистные басурмане, видимо, чем-то намазывали стрелы, прежде чем запускать их в неприятеля.