Анатомия чувств - Гайя Колторти

Она продолжала аккуратно складывать свою одежду и иногда подходила к большому, в полный рост, зеркалу слева от двери, держа в руках юбку или кофточку, прикладывала их к груди или талии и, наклонив головку, осматривала себя со всех сторон. Потом поворачивалась к тебе и спрашивала твое мнение.

Увы, в твоих глазах любая тряпка на ней выглядела шедевром портняжного искусства, тебе нравилось все, и нравилось искренне; даже если бы ты силился искать изъяны, то все равно от тебя было бы мало толку.

Сорок минут спустя вернулась ваша мать. Ее голос донесся с первого этажа. Она искала тебя. Настойчиво. Помнишь, ты испустил звук, похожий на хныканье, а Сельваджа одновременно с тобой лишь криво ухмыльнулась. На четвертый призыв твоей матери ты крикнул: «Есть, сэр!» — и спустился вниз. Если тебе не изменяла память, мама сказала, что забыла в квартире на улице Амфитеатра одну вещь, а не двести. С чувством обреченности ты доставал из «ровера» самые непредсказуемые дары Божии. По окончании этой неравной борьбы с пакетами от Burberry и коробками из-под обуви ты под предлогом заданного на лето Ксенофонта ушел в свою комнату и оставил комиссара полиции одну самостоятельно разбираться со своим барахлом, надеясь, что она поймет теперь, хотя бы частично, что означают слова «святой ужас».

Видеть за столом всю семью в полном составе, надеясь, что это навсегда, — это вызывало в тебе теплое чувство уюта и надежности. Даже шутки нотариуса, твоего отца, и рассказы о бедолагах, арестованных твоей матерью за то, что посмели угрожать теще косилкой, веселили тебя.

Домашний ужин получился хорошим. Вы решили приготовить что-нибудь простенькое. Мама и Сельваджа единогласно постановили, что ты и кухня ни в коем разе не предназначены друг для друга, хотя непонятно, откуда у них была такая уверенность. Ты лишь помогал накрывать на стол, пока мама и Сельваджа последними штрихами, по-женски, придавали атмосфере особый уют, снижая интенсивность равнодушных галогенов и зажигая волнующие восковые свечи.

Помнишь, ты поставил старый диск прекрасного генуезского барда, который так нравился маме, и, вернувшись с работы, отец обнаружил этот приятный и для него сюрприз.

Ты уже не помнил, когда так хорошо ужинал в последний раз, хотя перед ужином у тебя совсем не было аппетита. Может быть, потому, что блюда, приготовленные твоей матерью, оказались самыми вкусными в мире, или потому, что ты увидел, как Сельваджа хлопочет, готовя первое, но ты, мой дорогой Джованни, поглощал все и вся с завидной nonchalance[21].

— Это был самый лучший и самый веселый ужин в моей жизни! — сказал ты отцу, поднимая бокал с белым вином, и твоей матери тоже, конечно.

Ты был так счастлив снова находиться в кругу семьи, которую злая судьба отняла у тебя на долгие голы. Ты был полон жизненной энергии от сознания того, что Сельваджа была рядом с тобой. Та, которая легко усмиряла твои мысли и наполняла сердце радостью, прежде не испытываемой, чистой, тихой, насыщенной.

За столом ты был беззаботно весел, так что даже смог поведать несколько смешных историй, случившихся во время коротких каникул, проведенных в Фольгарии[22] с классом, и во время сборов команды по плаванию. Силуэты старых, капризных товарищей, Астоне и Джильбертини с его навороченным зубным мостом, вдруг ожили в твоей памяти, и ты с удивлением обнаружил, что не видел их, неверное, уже лет сто. Астоне и Джильбертини, конечно. Не зубы.

Сельваджа, как в Мальчезине, держалась за живот от смеха, и ваши родители умилялись тому взаимопониманию, которе царило между вами. Вы сидели друг напротив друга, отец справа от тебя и мама слева от нее. На этот раз не было опасности оказаться в самом центре подстольных ножных игр, потому что стол был довольно длинный и вы удобно расположились за ним. Так что, если бы ты и она захотели поиграть немного в подножки, никто бы не догадался и не побеспокоил вас.

В самом разгаре ужина, когда большинство шуток и прибауток были уже позади, вы снова попробовали старые игры ногами. Будем говорить напрямик: ты пленил ее, теперь она была в ловушке и не могла двигаться. В глубине души ты ликовал, потому что у нее не было никакой возможности обмануть тебя, как тогда в ресторане, как она ни пыталась вырваться — ты в этом не сомневался? — а пробовала она дважды. Но в конце концов, побежденная, она вынуждена была сдаться тебе на милось и позволить этот интимный контакт. До самого конца ужина, ты же знаешь, вы больше не двигались, лишь обменивались многозначительными взглядами всякий раз, как ваши родители тонули в пучине тех детских разговоров, какие обычно бывают у взрослых.

Кто не мечтал бы о такой честной победе навсегда? А под словом «навсегда», которое в твоем мозгу звучало как «каждый день, пока живы», ты понимал жизнь, прожитую вместе с ней. Ты всем сердцем хотел этого, ты надеялся, что судьба, даже в самые тяжелые моменты, которые, несомненно, подстерегали вас, позволит вам сохранить огонек этой тайнственной связи, под каким бы именем не скрывалось в будущем слово «связь».

Остаток вечера ваши родители провели на кухне, вернее, они под каким-то предлогом отправили вас вон и закрыли дверь.

Ты вовсе не расстроился из-за этого, тем более что с Сельваджей вы теперь могли спокойно насладиться вечером, и никто вам не мешал. Пока твоя сестра готовила себе настой ромашки, ты перебрался в гостиную. Она последовала за тобой. Вы сидели на диване и смотрели телевизор, хотя там не показывали ничего интересного. Потом ты обнял Сельваджу, восхитительно порывистую, какой она хотела казаться в тот момент, и попросил ее обещать, что однажды она приготовит ужин только для тебя.

Она обещала и, смеясь, поцеловала тебя в щеку. Вы сильнее прижались друг к другу, легонько целуясь в губы, но не поддаваясь тому безумству, которое овладело вами в прошлый раз.

Вы никогда не говорили о вашей особенной связи, с тех пор как она извинилась перед тобой после первого поцелуя. Вы лишь поплыли по течению, принимая все как есть и не заботясь о последствиях. В конце концов, разве вы не были просто любящими братом и сестрой?

Слишком любящими? Да. Конечно. Но до этого лишка — откровенно выставленный напоказ, он мог бы стать чем-то вроде охранной грамоты вашего греха — вам не было никакого дела, точнее Сельвадже, казалось, все было по фигу. А ты, выбрав самый простой путь, приспособился к этому мнимому пофигизму: пустить все на самотек, не слишком напрягаясь, избегая, по возможности, чувства вины. Так обстояло дело, когда ты безгранично любил ее не как брат. Что до остального, ты не был уверен в подлинности ее чувств по отношению к тебе, но пока у тебя была возможность наслаждаться ее компанией, пить из этой чаши сладостный напиток, для тебя это не имело значения, ты принял бы все, даже если бы однажды был вынужден признать ужасный, почти комиксовый, парафраз: «Я в Джеппетто жизнь, в Сельвадже смерть нашел»[23].