На сопках маньчжурии - Павел Далецкий

Сколько верст до тополевой рощи? Завтра утром она пойдет туда. Предлог? Никакого. Придет в полк сестра милосердия и скажет: «Мне нужно повидать моего старого знакомого поручика Логунова».

Нина прищурилась, представив себя говорящей это. Никто не имеет права подумать о ней что-либо плохое!

Завтра утром, завтра утром!

Неожиданно она увидела Алешеньку Львовича.

Он ловко соскочил с коня, подошел к Нине, звякнул шпорами.

— Приехал доложить: свое слово держу!

— О картах?

— О картах… — поручик засмеялся.

Они сели тут же, у ворот, на плоскую скалу. Солнце всплыло над сопкой, напоминавшей сахарную голову. Доктор Петров и Нилов по ту сторону дороги осматривали мулов. Большие серые животные меланхолично поводили ушами. Китаец-подрядчик щелкал пальцами, хлопал мулов по ляжкам и восхищался их выносливостью.

— Правда ли, что под Ташичао будет генеральный бой? — спросила Нина.

— Под Ташичао японцы сломают себе шею. Войска оповещены, что отступление окончено.

— А что слышно об японцах?

— Очень мало. И пусть. Как сказал один полководец: «Врагов я считаю не перед боем, а после боя», то есть мертвых. В обстановке разбираетесь? — Алешенька прищурил свои серые глаза.

— Откуда же мне разбираться, Алешенька Львович!

— Но хотите разобраться?

— Боже мой, конечно, хочу!

Алешенька опустился на корточки, сровнял хлыстом на дороге пыль и начертил расположение армии.

— Вот море, а вот Инкоу. Порт Инкоу защищают Первый и Четвертый сибирские корпуса, командует группой Зарубаев. К востоку от него конный разведывательный отряд Мищенки. Мищенко по специальности полевой артиллерист, но теперь, по общему мнению, стал лихим кавалерийским генералом. Японская кавалерия никуда не годна. В одной французской газете я прочел, что эту войну решит кавалерия. Автор пишет, что японцы, обладая малочисленной и посредственной кавалерией, будут лишены возможности получать даже ничтожнейшие сведения о нас. Более того, им совсем невозможно будет проникнуть за завесу из могучей русской кавалерии, лучшей в мире конницы казаков, позади которой русская армия сможет в абсолютной тайне производить свои эволюции. А мы об японцах будем знать все. Наша конница будет налетать на их фланги, на тылы, беспокоить, нарушать движение, рвать коммуникации..

— А как же вы говорите, что мы о японцах не знаем ничего?

— Пока ничего, — вздохнул Алешенька. — Но скоро будем знать все; первым и четвертым корпусами и конницей, кроме того, руководит непосредственно сам Куропаткин. Войск у нас много, почти сто тысяч, более трехсот орудий… А вот здесь, — Алешенька, изобразив на песке контуры гор, махнул рукой на восток, в сторону туманных горных вершин, — здесь таинственные горы, здесь Куроки, о котором Куропаткин всегда говорит с уважением и тревогой. Замыслы Куроки неясны. Может быть, он мечтает о Ляояне? Заманчиво — пройти через горы к Ляояну, перерезать железную дорогу и загнать нас в мешок.

— Нас в мешок? — подняла брови Нина. — Японцы нашу армию в мешок? Алешенька, что вы!

— Нет, конечно же нет, Нина Григорьевна! Но мечтать об этом японцы могут. Против Куроки в горах у нас Келлер и еще три генерала. Тут тоже достаточно войск. Однако, с моей точки зрения, в этой группе имеется один существенный недостаток: отсутствует старший начальник! Я думаю, Куропаткин боится назначить старшим кого-нибудь из четырех, потому что, зная каждого, убежден, что толку из этого не будет… впрочем — но это уже мои собственные соображения, — в нужную минуту он сам примет над ними командование.

Алешенька и Нина сидели на корточках над импровизированной картой.

— Вы рассуждаете, как настоящий полководец, — с невольным уважением сказала Нина.

— Да что вы!

— Честное слово! Мне очень понравилось. Вы много знаете, и вы имеете обо всем свое мнение. Это хорошо. А как… он — настоящий полководец, да?

— Настоящий, — убежденно ответил поручик. — Понимаете ли, сестрица Нефедова, я, должно быть, большой грешник, но я не могу дождаться минуты, когда увижу бой, атакующие батальоны!..

Нина вздохнула и покачала головой. Ей захотелось сказать, что один ее знакомый офицер отправился в горы с командой охотников и должен вот-вот вернуться. Но она тут же поняла, что это незачем говорить, и еще раз вздохнула.

Черные щетинистые свиньи гуськом входили в соседний двор. Голый мальчишка гонял кур.

Алешенька Львович познакомился с докторами. Им он тоже сообщил, что под Ташичао решено дать генеральный бой и что Куропаткин лично будет руководить сражением.

Наутро Нине не удалось отправиться в тополевую рощу. После завтрака неожиданно получили приказ свертывать лазарет и отступать к Хайчену. Почему? Ведь Ташичао не отдадут! Ничего не понимая, все работали не покладая рук. Полтора десятка китайских подвод стояли во дворе. А вечером, когда лазарет погрузили, пришло распоряжение оставаться на месте…

— Бывает, бывает, — говорит Нилов, вытирая со лба пот. — Война!

Ввиду неясного и тревожного положения, Петров рано утром собрался за ранеными в Мадзяпу. Из сестер он взял с собой Нину.

5

Жарко. Кажется, никогда не было так жарко. Нина видела скалистые горы, отчетливо выписанные в небе, два облачка над крайней вершиной. Видела поля и несколько серых, утонувших в зелени ивняка деревень. Видела все это иначе, нежели раньше, потому что сейчас она отправлялась в настоящее дело.

В нескольких верстах за Ташичао они получили прикрытие: в сторону Мадзяпу шла конная разведка — пол-эскадрона Приморских драгун и полсотни казаков. Из-под фуражки подъесаула выбивались золотистые локоны, руки у него были нежные и только слегка загорелые.

«Не казак, — решила Нина, сравнивая офицера со скуластыми темнолицыми казаками, — перевелся, может быть, даже из гвардии…»

В этом месте дорога почти провалилась в овраг. По оврагу в периоды дождей бушевали потоки, вымывая рытвины, ямы, нанося огромные камни и корни. Размолотая по мягкому непросохшему грунту колесами и копытами, а сейчас затвердевшая, дорога мучила людей и животных.

Повозочный Васильев мрачно погонял мохнатого монгольского коня.

— Дорожка! — несколько раз оборачивался он к Нине. — Видал в своей жизни плохие, но таких не видал.

— Нет существа, менее приспособленного к летней жаре, чем военный мужчина, — ворчал доктор, — сапоги, глухие штаны, рубашка — все впаяно в тело. Зонтика — ни-ни, веера — ни боже мой! Вот сестра сидит под зонтиком, а я не могу. Как же — офицер с зонтиком!

— Сядьте поближе, я вас прикрою зонтиком.

— И не предлагайте, буду терпеть.

После деревни, окруженной редкими соснами, потянулись гаоляновые поля, потом песчаные косогоры, которые быстро сменились невысокими каменистыми сопками.

От дороги ответвились еще две. Подъесаул остановился: по какой ехать?

— Я ездил по левой, — сказал Петров.

— А нам советовали по правой, — заметил штаб-ротмистр. — Короче и удобней… Спросить бы, да на каком языке?

— Мой брат, доктор нашей миссии в Пекине, в совершенстве говорит по-китайски, — вздохнул Петров, — а я, дурак, не знаю ни словечка. Если уж заняли этот край, то почему же, черт возьми, никого не учили китайскому языку?.. Ну, ежели правая короче, едем по правой…

Дорога по-прежнему жесткая, в выбоинах, засыпана камнями. Раскаленное солнце, раскаленная земля. Нина закрывает глаза и вспоминает Русский остров, ветер, море. С Коленькой она каталась на лодке в бухте Новик. Посреди бухты островок Папенгейм, или Змеиный. Стихотворение английского поэта Шелли «Островок» написано будто о нем. Правда, фиалок и анемонов там нет, но растут ландыши, а в июне распускается шиповник. Море под скалами прозрачно. На мелях лежат морские звезды, голубые медузы проплывают мимо берегов, крикливые чайки носятся над бухтой… Все это было совсем недавно. Петров разговаривает с подъесаулом. Нина прислушивается к разговору… Картины Владивостока, Русского острова, цветущих черемух, берегов, усеянных шиповником, то возникают перед ней, то блекнут.

Она задремала. Смешно покачиваясь из стороны в сторону, она продолжала сидеть, сжимая зонтик. Доктор заботливо подсунул ей под бок одеяло, тогда ей стало совсем хорошо, и она крепко заснула.

Очнулась оттого, что повозка остановилась. Впереди было ущелье, и казаки рысью направлялись к нему. Драгуны взяли правее.

Солнце жгло. Кричали цикады. И все-таки, несмотря на камень и жару, это была хорошая земля. Хорошие горы, просторные равнины, гаоляновые поля, придававшие такой живописный вид всему, деревни, обнесенные стенами… К китайцам она привыкла с детства… действительно, почему она не училась китайскому языку?

Два казака выскочили из ушелья и подавали знаки.