Про папу - Максим Викторович Цхай

Правило первое — никогда не заводите частный дом, если у вас нет желания все свободное время в нем возиться.

Правило второе — никогда не оставляйте дом на попечение престарелых родителей.

Правило третье — родителей вообще никогда не оставляйте.

25 мая 2017 г.

Вчера чинил холодильник. Узнал, что я упрямый осел и всюду лезу: кто выкинул ромашковый крем и банку из-под персикового компота? Баночка была папин старый, испытанный друг, в который так хорошо было класть пакетик с кефиром, а я ее выкинул.

Я посмеивался, наматывал третий слой изоленты на перегоревшие проводки, которые хирургическим чудом удалось сплести заново, и слушал, что вот ночью будет скачок напряжения, и трындец — сгорим все заживо, потому что мастер — криворук.

Потом я взял штепсель, сказал: «Папа — ложись!» — и включил холодильник.

Белый воин, который еще помнит мою юность, ожил и загудел как ни в чем не бывало.

Папа разом замолчал. Правда, заметил, что все это ненадежно, на соплях, а он пошел спать.

Я тоже лег спать, а сейчас проснулся от того, что у меня заболело горло. Надо сказать, что я практически никогда не простужаюсь, и гриппом меня можно обчихать — зря будете стараться, вирус испуганно ляжет к моим коротким ногам.

Но тут, видимо, перенервничал, как-то отвык, что ослом меня называет кто-то другой, а не я сам.

* * *

— Удушу сволочь хвостатую! Удушу!

Папа перебирает между пальцев рваный целлофановый пакет, словно не может поверить в то, что сожранные Котасей котлеты никогда не появятся вновь. Родственники ими нас угостили. Мне они не даются — разваливаются на сковородке и мало отличимы по виду от Белкиных подарков за домом. Съедобно, но это не котлеты же. А тут вчера я притащил домой десяток упругих, аккуратных колобков, как раз нам двоим с папой пообедать и даже поужинать. Папа ласково погладил котлеты и положил их возле раковины — размораживаться. Шесть мы съели сегодня еще до обеда, слишком соблазнительно пахли. А остальные папа снова сложил в пакет, но вместо того, чтобы спрятать в холодильник, снова положил их возле раковины. Ну и забыл. И я забыл.

А Котася — нет. Сожрала сколько могла. То есть все.

Как в одну маленькую кошку может поместиться разом четыре крупнокалиберные котлеты, я не знаю. Может, Котасю к физикам отправить?

Папа в гневе похож на зайца во хмелю. Трогательный гнев такой, очень беззащитный. Однако, я думаю, он впервые пожалел о том, что у нас в доме нет огнестрельного оружия. Папа бы точно разнес Котасю из двустволки на сотню маленьких вороватых кошечек.

— Убью паршивку! Сука такая…

Паршивка затащила свой чудовищно раздувшийся живот на самую высокую полку и смотрит на нас оттуда полным презрения взглядом. Я отношусь к еде философски. Есть — хорошо, нет — плохо. Но убивать никого за котлету не хочется. Смотрю на сытое существо и думаю, что чисто пропорционально это сейчас больше котлета, чем кошка…

Папа рыскает под полкой, как тигр по клетке.

— Зачем, зачем нам кошка? Одна пыль и воровство! Эх, такие котлеты были…

В общем, я с папой согласен. Хотя котлеты в нашем доме появляются редко и я привык к их отсутствию. Ничего, кажется, не изменилось. Папа же, наоборот, чувствует, что котлеты в доме есть, проблема только в том, что все они в кошке, и тоже по-своему прав.

Впрочем, Котася, сожрав нашу еду, принесла мне большую радость. У нас были еще куриные желудочки в холодильнике. Я сбегал на концерт, и папа остался один на один с желудками, которые очень любит. Когда я вернулся, уже совсем ночью, папа спал, Котаси на полке уже не было, а на плите стояла сковорода с жареными потрошками. Папа их оставил мне и снова забыл закрыть еду крышкой. Учитывая, что желудки были на месте, одно из двух: либо Котася уже удушена, либо слишком сыта. Гораздо более вероятно второе. И папа самое вкусное оставил сыну. Значит, он куда благородней Котаси. С этой приятной мыслью ложусь спать, старательно закрыв сковороду крышкой.

К утру проголодается не только папа.

* * *

Папа по моем возвращении пытается окончательно закинуть на меня ножку и показать, что он на площадке главный кобель.

Вожусь по дому, папа мне голосом, не терпящим возражений, помогает:

— Так, посуду вымоешь, за холодильником почистишь. Мусор выбросить, и чтоб не с пакетом, как в прошлый раз, а вытряхнешь, пакет принесешь обратно, его можно помыть и использовать снова, я проверю. На ужин жареной картошки хочу. И чтобы в четыре был дома, ты мне нужен.

— Хорошо, а ты подмети пока пол во дворе.

— Да, и подмети, хоть какой-то толк от тебя будет.

— Фиг тебе, раз так.

— Чего? Я, что ли, должен метлой шуровать, у меня силы нету!

— Кулаками махать по утрам у него силы есть, а подмести — нету.

У нас спортивное государство. Папа каждое утро делает гимнастику, куда включил элементы единоборств, я показал ему пару несложных движений, и теперь он гордо постигает искусство рукопашного боя. Мы еще всем покажем, если надо.

Я, как обиженный медведь, мрачно, но грозно бурчу себе под нос:

— Научился тут кричать на людей без мамы. Я не такой, чтобы на меня все время кричать.

Папа, как все хрупкие интеллигенты, решившие поиграть в крутых пацанов, тут же теряет форс и переходит в уныло-оборонительную позицию.

— У меня же времени нет…

— Сказал, не буду подметать.

— Я еле ноги передвигаю.

— Ори на сына поменьше.

Папа собирает остатки тестостерона в голосовые связки.

— А если ты с детства упрямый осел! И баран! Тебе надо в голову все вдалбливать!

Набираю в грудь воздуха.

— А я тебе, отец осла, велю замолчать!

Папа утихает. Выпросил утреннюю порцию себе на орехи и снова счастлив. Разулыбался, надел шляпу, взял трость и с хорошим настроением уходит гулять.

Главное — найти ключик к дверям, где у человека лежат радость и любовь. Даже если он бодро удирает из дома, двор так и не подметя.

26 мая 2017 г.

Холодильник папа сегодня прикончил. Начальство в мое отсутствие полезло проверять качество починки, запуталось и… раскрутило все снова. Собрать уже нет никакой возможности, проверяющий посрывал все проводки начисто.

Папа понял, что натворил, и, когда я вернулся из театра, с перепугу начал врать: «Я только посмотрел, а там голые провода торчат!»

Сказал ему только, чтобы не врал, терпеть этого