Перевёрнутый мир (СИ) - Иминова Ольга

— Ну вот, теперь понятно, — рассмеялся Алекс, — еще бы Богдану не обалдеть.

— Да я просто в замешательстве, — Богдан постепенно приходил в себя от первого впечатления от нового образа матери. — Как ты?

— Неплохо, — ответила Нина, — потихоньку обживаемся в новом доме. Я еще в затворничестве. Так хочется повидаться с тобой по — настоящему. Но я понимаю, что пока это невозможно.

— Всему свое время, — произнес появившийся Марк. — Вам нужно привыкнуть друг к другу. А на сегодня хватит. Когда будем разговаривать снова? — обратился он к Богдану. Тот растерянно посмотрел на Алекса и пожал плечами.

— Давайте послезавтра, вечером, часов в одиннадцать. Подходит?

Марк согласился и, попрощавшись, отключился.

— Ты как? — спросил Алекс Богдана, когда экран погас.

— Я в шоке, — только и смог вымолвить тот и опустил голову на руки. — А это точно моя мама?

— Да, это твоя мама и теперь это непреложный факт, — Алекс решил сейчас жестко все расставить по своим местам. — Другой она уже не станет. Ни-ког-да. И теперь тебе решать, принимать ее или нет. Либо ты смиришься с этим и примешь её такой, либо вам придется разбежаться в разные стороны.

— Что значит разбежаться? — не понял Богдан.

— А то и значит, что ваше общение будет только по телефону: «Как дела? — Хорошо. А у тебя как? — Тоже хорошо. Ну и отлично. Пока».

Богдан в ужасе смотрел, как Алекс разыгрывает перед ним сцену будущих телефонных разговоров. Какое-то время он молчал, а Алекс смотрел в окно, раздумывая над произошедшим. Его очень тревожило перерождение Нины. Это очень сильно усложняло его ситуацию с Николь.

— А как у отца прошла первая встреча? — наконец спросил Богдан.

— Примерно также, — продолжая смотреть в окно, ответил Алекс. — Сначала он был шоке, потом он снова был в шоке, а под конец — опять был в шоке. Так что ничего нового.

— Ну, ты даешь, — заулыбался Богдан. Слова Алекса его развеселили.- Только что мне-то теперь делать?

— Ничего нового, — Алексу надоели эти трагедийные сцены, — жить как жил. Все уляжется. Это же только первая встреча. Понятно, что надо привыкнуть. И потом, ты вспомни фото с места лавины, Нины могло бы и не быть сейчас. Да — она теперь другая, но женщины всегда с собой что-то делают: то брови, то губы, то нос. Надо подождать. Будешь больше общаться с ней, привыкнешь. Вон Марк же привык. Видел бы ты его уже на второй день: разоделся, был в приподнятом настроении, шутил.

Я сначала вообще ничего не понял, вечером у нас был не очень приятный разговор. Он тоже не понимал, что делать. Пришлось немного промыть мозги. А утром он уже шел к ней на свидание. Вот так то. Богдан я все понимаю, тебе нелегко, непривычно. Но с этим придется жить. Сейчас нужно себя настроить, а там посмотришь, будет легче.

Богдан тяжело вздохнул и молча уставился в стену. Алекс его не торопил, понимая какие ураганы бушуют сейчас в его душе. Он снова отвернулся к окну и в задумчивости принялся чертить на стекле созвездия.

— Пойдем, напьемся что ли? — услышал он у себя за спиной.

«Де жав ю», — ухмыльнулся Алекс, и, через плечо кивнул головой. — «Все повторяется. Но лучше пусть так».

Глава 23

Николь, все еще под впечатлением от случившегося в парке, вошла в аудиторию, где у неё должно было проходить практическое занятие по микробиологии.

Переступив порог, она резко остановилась. В носу защипало, а жжение во рту стало невыносимым. «Что это? — она судорожно сжимала рукой горло и испуганно водила глазами по присутствующим. — Кровь?»

Не совсем понимая, что происходит она, как гончая, зацепилась за этот запах. Остановившись взглядом на парне по имени Колум, она почувствовала, как по её спине пробежал холодок возбуждения: с его пальца капала кровь, а на полу лежало окровавленное предметное стекло. Вокруг суетились студенты, мешая преподавателю, который пытался остановить кровь.

В этот момент все для Николь потеряло свою значимость. Была только она — невыносимая жажда. Её не смущали находящиеся рядом люди. Она не задумывалась о последствиях её действий. Только он: тонкий, солоноватый, затмевающий всё вокруг запах крови.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Горло пересохло так, что не помогало даже сглатывание слюны. Мышцы напряглись, взгляд был прикован к источнику запаха. Она начала терять остатки человечности, которые оставались после первого мгновения встречи с запахом. В ней просыпался хищник, ищущий свою добычу.

Эти ощущения поразили её как взрыв, погружая мозг в густое молоко тумана, растекаясь дальше по всему телу, заполняя все пустующие пространства. Мысли стали путаться, собираясь в клубок. Она начала терять последние остатки самоконтроля. Её тело было готово к прыжку.

И в этот момент Колум взглянул на нее. Он был бледен, тяжело дышал. Было видно, что ему самому очень плохо от вида крови. Стоящие рядом принялись обмахивать его тетрадями, создавая приток свежего воздуха. И эти движения слегка рассеяли запах.

Николь на мгновение смогла мыслить ясно. Страдание в глазах Колума и движение воздуха спасло жизнь ему и всем остальным, кто был рядом.

Внутренний голос где-то глубоко внутри твердил, что она должна остановиться. Зацепившись за него, она начала мысленно вытягивать его на поверхность, одновременно пытаясь вспоминать различные энциклопедические знания. Это немного её отвлекло, но запах крови продолжал щекотать ноздри, подпитывая полыхающий внутри огонь.

В это же мгновение перед ней возникло лицо Ренаты, которое шептало: «Не делай этого. Ты не такая».

Она знала, что если не сдержится, то её не будут осуждать. Но и гордится тоже. А она всегда хотела, чтоб ею гордились. Да, её не бросят, её будут любить так же, но сделанное всегда будет стоять между ними. И это вызывало у неё негодование. «Но хуже всего, то я буду ненавидеть саму себя, — мелькнула мысль. — Я буду помнить это всю жизнь и знать, что я не могу жить среди людей».

Чувство борьбы между человечностью и звериным инстинктом медленно нарастало в её голове, пока она не обрела способность мыслить ясно. Понимая, что единственный способ сопротивляться — это получить приток свежего воздуха, который уничтожил бы остатки этого запаха внутри её, она начала медленно пятится назад.

«Но я ведь могу не дышать», — пришло ей голову, и она тут же задержала дыхание. Облегчение наступило сразу же, но для полного очищения требовалось время.

Это было странно — не дышать и ничего не ощущать. Стеф говорила, что она не нуждается в кислороде, но в некоторых жизненных моментах приходилось полагаться на обоняние больше, чем на остальные чувства. И, тем более что оно предупреждало в случае опасности. И хотя она еще не сталкивался с чем-то, что могло представлять для нее опасность, но инстинкт самосохранения подсказывал, что это ей необходимо.

Николь было не очень приятно. «Придется потерпеть, — успокаивала она себя, — это лучше, чем ощущать запах крови и представлять, как мои зубы погружаются в тонкую, прозрачную кожу, чтобы добраться до горячей, пульсирующей…»

«О чем я думаю, — с ужасом подумала Николь, чувствуя опять нарастающее возбуждение. — Я столько времени обходилась без крови. Неужели сейчас все испорчу одним броском? А свидетели? Мне тоже придется с ними…»

«Нет, об этом даже нельзя думать, — она тряхнула головой. — Мне срочно нужно на воздух».

Выбежав в коридор, она привалилась спиной к стене и закрыла глаза. Вокруг никого не было, в университете продолжались занятия.

Бегство из помещения с провоцирующим запахом ничего не изменило — запах крови оставил чёткий след. Открыв глаза, она подбежала к окну и, распахнув его, начала часто дышать, впуская в себя другие запахи, очищаясь от навязчивого запаха.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Теперь она снова могла мыслить разумно. «Нужно бороться. Бороться изо всех сил. Выбор есть всегда. Возможно все …» Это снова была Николь, способная принимать решения.

«Я не могу разочаровать своих родителей и причинять им боль. Не могу тревожить Стеф, хотя она всегда казалась такой непробиваемой и твердой, как камень. На самом деле я видела её другой: нежной, чуткой и такой ранимой. И было бы непростительно даже думать о том, чтобы она волновалась из-за моих непростительных поступков».