Японский парфюмер - Инна Бачинская

Что же делать? Спросить решительно не у кого. Улица пуста. Я поежилась и невольно оглянулась. Обстановочка, однако! Спасение пришло в виде очередной старушки — маленькой, сутулой, почти горбатой, с черной тряпичной хозяйственной сумкой, в валенках с кожаными заплатками на пятках и ярко-красных варежках.

— Бабушка! — Я бросилась к ней, скользя и оступаясь. — Я заблудилась!

Старушка остановилась, на лице — неподдельный интерес. Весь мир в спешке мчится то ли вперед, то ли назад, то ли куда-то в сторону, всем катастрофически не хватает времени. Написать письмо, поразмышлять, неторопливо, со вкусом, обсудить возникшую проблему, даже посплетничать всласть — и то некогда. И единственная душа, всегда готовая выслушать, принять участие, дать совет (даже если его не просят!) и прийти на помощь, тем самым доказав свою нужность, это — вот такая бабушка-старушка, сидящая на лавочке перед домом или безропотно стоящая в бесконечной очереди за молоком и хлебом, местный летописец, знаток нравов и просто ангел-хранитель.

— Да вот же он, 54-й-то, кирпичный! — Она потыкала красной рукавичкой в неясно угадывающееся кирпичное строение на противоположной стороне улицы. — Он тут один такой, все остальные блочные.

— Но там же нечетные номера! Он должен быть на этой стороне!

— Он и был на этой, лет сорок назад. Я тогда еще совсем молодая была. Тут был яблоневый сад Первомайского колхоза. И тут кирпичный дом для молодых специалистов построили, а недавно, лет двадцать назад, старую дорогу выровняли и шоссейную поверх сделали. А дом этот остался на той стороне. — Она, страшно довольная, смотрела на Екатерину. — У нас здесь все про то знают. А вы к кому?

— А где же тогда 54-й «Б»?

— Да там же! С одной стороны дома номер 54-й, а с другой — 54-й «Б». Вот же он! Вон там!

— Понятно. — Я уже не удивлялась. С трудом удержалась, чтобы не спросить: «А где же тогда 54-й «А»?» Но вовремя одернула себя, чтобы не запутаться еще больше. — Спасибо вам большое!

В подъезде было темно и, как мне показалось, холоднее, чем снаружи. Широкие, стертые до глубоких выемок, деревянные ступени с трудом угадывались во мраке. Пахло кошками и пылью. На лестничной площадке было светлее — через замызганное окно проникал слабый свет с улицы. Неужели здесь живут? Я невольно вспомнила дом Елены Ситниковой…

Добравшись до лестничной площадки, где было еще темнее, я наклонилась к двери, пытаясь рассмотреть номер. Дверь перед моим носом внезапно распахнулась, и я проворно отскочила. Мне посчастливилось не рухнуть в лестничный проем. Передо мной встал громадный черный силуэт мужчины, зловеще освещенный падающим сзади светом. Он был неподвижен. Молчал. Мне стало не по себе.

— Простите, — пробормотала я, — мне нужна пятая квартира, Владимир Всеволодович Галкин.

Фигура в двери посторонилась и, откашлявшись, сипло проговорила: «Это я. Проходите, пожалуйста». Развернулась и пошла в глубь квартиры. Поколебавшись, я последовала за хозяином. Это была старинная коммунальная нора с дверями по обе стороны длинного коридора.

«Хоть кто-нибудь должен быть дома — подумала я, — в случае чего… можно позвать на помощь».

Я изумленно озиралась, в подобные джунгли я попала впервые. А ведь были люди, которые здесь жили! Я так увлеклась разглядыванием куч хлама, что пропустила момент, когда Галкин остановился перед одной из дверей, и едва не налетела на него, на миг ощутив запах немытого тела. Где-то глубоко внутри меня замигал красной лампочкой инстинкт самохранения. Трусоватый Каспар вскрикнул: «Не ходи!» Но было уже поздно. Момент был упущен. Галкин отворил дверь и посторонился, пропуская меня.

Я вошла и остановилась, пораженная. Картина, представшая моим глазам, превзошла самые худшие опасения. Большая комната была пуста в самом прямом смысле этого слова, отчего казалась еще больше. Стол посередине, голая лампочка на длинном шнуре над столом, два стула, топчан с неубранной постелью, одежда, висящая на стене и прикрытая простыней, покосившийся шкаф с посудой, окно, занавешенное прикнопленной к раме газетой и кипа старых журналов на подоконнике — и все! Ничего больше.

И это дом врача? Это дом мужа Алины? Не может быть! Чувства мои, должно быть, так ясно отразились на лице, что хозяин, пристыженный и смущенный, не посмел нарушить молчания и стоял, понурившись, не глядя на меня.

— У меня не убрано, я не ждал гостей, — произнес он наконец и покраснел, почувствовав, как жалко прозвучали его слова.

— Вы — Владимир Всеволодович Галкин? — на всякий случай спросила я.

— Хотите проверить паспорт? Я, между прочим, вас сюда не звал! — Похоже, хозяин пришел в себя. В его голосе прозвучал вызов.

Значит, действительно он. Давно не стриженный, с отдутловатым темным лицом тяжело больного человека, в старом тренировочном костюме с пузырями на локтях и коленях. Галкин подошел к столу, уселся на один из стульев и, указывая рукой на другой, сказал: «Прошу!» Я села.

— Чем могу служить? — Он по-прежнему не смотрел на меня. Не в силах унять дрожь в руках, он убрал их под стол, вцепившись в колени так, что побелели косточки.

— Меня зовут Екатерина Васильевна Берест. Я представляю детективное бюро. По заказу клиента мы ведем расследование, — вранье «для пользы дела» приобрело статус полуправды и вылетало без запинки.

— Какое расследование?

— Расследование смерти Елены Ситниковой.

— Смерти Елены Ситниковой?! — вскрикнул Галкин потрясенно. — Еленочка умерла? Не может быть! Она же была у меня совсем недавно… постойте, когда же это было? Недавно… вы не поверите, она одна не оставила меня! Несмотря ни на что… она любила меня! Умерла?

Он с трудом подбирал слова, издавая ртом неприятный скрипящий звук. И вдруг заплакал, тяжело и страшно всхлипывая, закрыв лицо руками.

Ругая себя за неосторожность, я с состраданием смотрела на плачущего мужчину, не зная, что сказать. Наконец Галкин перестал плакать, пробормотал:

— И она, значит, тоже… Как это случилось?

— По-видимому, самоубийство, — осторожно сказала я.

— Еленочка? Самоубийство? Нет! Только не она! Это он убил ее! — Галкин ударил кулаком по столу. — И ее тоже! Это все он, он!

Человек, сидящий напротив, говорил словно в лихорадке, громко, брызжа слюной, нечетко артикулируя отдельные слова, мгновенно переступив грань между апатией и возбуждением. Что с ним? Пьян? Болен?

— Он и Алину убил!

— Владимир Всеволодович, — мягко, как к ребенку, обратилась я к нему, — о ком вы?

— О Сашке Ситникове, о ком же еще?

— Ситников убил Алину?

— И Елену! И ее тоже! Что вы на меня уставились? Не верите? Думаете, неправда?

— Но было же следствие!

Что же делать? Я с трудом продиралась сквозь смысл речей Галкина. Он явно ненормальный!

— Откупился! Этим все можно! У них все есть! Деньги, женщины! Ненавижу! — Он с ненавистью смотрел на меня. — Им все можно! Ну, что вы так на меня смотрите? — вдруг закричал он. — Я вам не нравлюсь? Я никому не нравлюсь! Ей я тоже не нравился! Слышите, я не нравился собственной жене! А почему? — Он придвинул свой стул к моему и схватил меня за руку. — Я вам скажу почему! Ей нравился совсем другой человек! Сашка Ситников! С детсада, с колыбели… Я был до смерти рад, когда она вышла за меня… Но, боже мой, какой же это был холод! Брр! Бросила кусок, как нищему! Не любила и не скрывала… Хоть бы соврала, что любит… Так нет же, нет! Она выше притворства и лжи! Принципиальная! «Я тебя не люблю, но уважаю!» Сколько жен не любят мужей, и ничего, живут, детей рожают…

Одичав от безделья и одиночества, Галкин спешил выговориться, рассказать посланному судьбой собеседнику и еще раз напомнить самому себе, как его оскорбили и унизили, еще раз потеребить свои старые незаживающие обиды.

— А зачем тогда замуж шла? Как в омут бросилась от того и меня за собой потянула. Как страшно, Господи, как страшно! Шестнадцать лет… в вечной мерзлоте! Я знаю, что вы скажете… Почему не ушел, почему терпел… Любил, надеялся на чудо, думал, оценит преданность!

Он стал бить себя кулаком в грудь, закашлялся и, к моему ужасу, снова зарыдал — громко, утробно, с надрывом. Тело его сотрясалось, как в конвульсиях. Испытывая брезгливость и жалость одновременно, я, схватив со стола немытый стакан, метнулась в коридор, набрала воды из-под крана и бегом вернулась к Галкину.

Он пил, громко глотая, икая, сотрясаясь всем телом. Потом прислонился к столу и закрыл глаза. Подождав немного, я позвала: «Владимир Всеволодович!» — и тронула его за плечо. Галкин не подавал признаков жизни. Я пыталась нашарить в сумочке мобильный телефон, но его не было — забыла дома! В смятении я снова выскочила в коридор и забарабанила в соседнюю дверь. После непродолжительной тишины послышались шаркающие шаги. Я чуть не застонала от облегчения.