Пурпурный занавес - Всеволод Глуховцев

– Вот тот… ближе к трибуне, это кто?

– Барков, – отшепнул Александр Яковлевич. – А затем, слева направо – Глухаревский, Ягодкин, Шарапов.

Николай кивнул.

Леонтьев своей полнотой, степенностью и добродушием напоминал безобидного пингвина – простоватого, но очень умного. Представить его в роли убийцы – то же самое, что подозревать папу римского в серийных изнасилованиях с садистским наклоном.

Владислав Глухаревский – мощный крепыш; наметанным глазом Николай подметил профессионально накачанные руки, плечи, торс. С виду – спокойный как танк, но, чувствовалось, себе на уме. На лице – маска вежливо-холодной отстраненности, не проникнуть, не заглянуть в душу. Типичный эстет-формалист. Производит впечатление тихони, но, как известно, в тихом омуте водятся бесы, и еще какие!..

Шарапов. Ратмир. Странное имечко… Колоритный тип! Николай припомнил все то, что говорил ему Пинский, попытался охарактеризовать психологический тип этого персонажа… и сразу же его нашёл. Порывистый, несдержанный, экзальтированный – одним словом, нервозный малый. Говорит быстро, на повышенных тонах, все время вскакивает, перебивает собеседников, подавляя их… В уме и сообразительности, впрочем, как и в начитанности, и ему не откажешь. Чувствуется, творчески одаренный человек, но чересчур много в нем ребячливости, детского стёба. Даже председатель группы – Роман Ягодкин сделал ему несколько замечаний типа: «слишком много шума от тебя, Ратмир!..»

Вот последний-то, а именно председатель Ягодкин, и заинтересовал Николая больше других.

Весь такой аккуратный и какой-то обтекаемый Ягодкин косил то ли под интеллигенствующего гопника, то ли под культурного братка (вот уж нонсенс!). Круглая голова, короткая стрижка, трескучий голос, черные очки. Когда он их однажды снял, Николай увидал внимательный, с искорками недоверия взгляд. А уж глаза… Ягодкинские очи могли напугать не только ребенка или суеверную старушку. Желтые, с каким-то оранжевым отливом – подобное Гордеев встречал впервые, и не подозревая до этого, что такие могут существовать в природе. Вампир какой-то! Или удав, гипнотизирующий свою жертву.

«Этот во сто крат опаснее, нежели остальные, вместе взятые», – решил про себя молодой человек. Такой запросто ткнет в тебя нож с испанским поворотом, а потом со спокойной совестью будет отвечать на вопросы детектора лжи и ни разу не проколется.

Одним словом, главный подозреваемый, – наметил себе «ассистент».

Между тем заседание продолжалось.

Ведущий опять подсуетился:

– Прошу уважаемую публику задавать вопросы! Не стесняйтесь, не стесняйтесь, дамы и господа, наши гости готовы ответить на любой ваш вопрос.

– На любой?.. – Глухаревский иронично ухмыльнулся.

Но никто не ответил ему.

Гордеев продолжал с интересом разглядывать писателей.

Все, кроме Шарапова, сидели спокойно, хотя и по-разному. Леонтьев как-то насупился, с серьезным видом смотрел в свой блокнот, что-то чиркал там ручкой. Ягодкин, наоборот, откинулся на спинку своего стула, сидел гордо, прямо, поводил по залу прищуренным надменным взглядом. Барков потеребил Глухаревского за рукав пиджака, что-то заговорил шепотом, тот слушал, кивал, а ирония все не сходила с его лица.

«Сноб», – неприязненно подумал Николай.

Шарапов же, как сел, так ни секунды спокойно не высидел, все ерзал, крутился, точно в стуле у него торчало шило.

– Смелее, смелее, господа, ну что же вы?.. Господин Шарапов, – вдруг сунулся ведущий к непоседе, – вы что-то хотели сказать?

– Я?! – тот так и подпрыгнул. – Нет, ничего.

– Мне показалось, вы просите слова.

– Н-нет, это я так…

– А! Ну, тогда позволите, я сам вам вопрос задам?

Шарапов кивнул, улыбнулся неуверенно. Лоб заблестел – вспотел от волнения что ли.

– Прекрасно, – ведущий ванькой-встанькой качнулся с пяток на носки. – Скажите, откуда у вас такое редкое имя?

В зале кто-то громко хмыкнул.

Николай тоже приподнял брови: никак не ждал этого вопроса. Ему показалось почему-то, что ведущий нарочно так спросил, чтобы Шарапова в краску вогнать.

Тот, однако, ничуть не смутился.

– Откуда? Да из Пушкина. Из «Руслана и Людмилы». Один из Людмилиных женихов, помните: «…младой ногайский хан Ратмир…» Мама у меня фанатка Пушкина была, вот и назвала.

– Пушкин – это прекрасно… – ведущий хохотнул каким-то стеклянным смехом. – Но почему, скажите на милость, именно этот персонаж? Не Евгений, не Дубровский… тот Владимир, кажется? И не Герман… не Руслан, наконец!

– На Руслана он не тянет, – насмешливо обронил Ягодкин.

Бог весть, что этим хотел сказать писатель-мистик. Никто не обратил внимания на его слова, разве что Леонтьев поднял сумрачный взгляд, покосился несколько секунд на Ягодкина, да опять вернулся к своему блокноту, прошелестел страницей.

– Ну, я уж не знаю, – Шарапов пожал плечами. Отвернулся, посмотрел в окно.

В это момент чья-то рука в передних рядах вытянулась над головами.

– Пожалуйста! – обрадовался ведущий.

Поднялся смущенный юноша в очках – типичный «ботаник», отдернул куцый пиджачок, из которого давно вырос.

– У меня… – здесь он старательно откашлялся, – у меня вопрос к господину Глухаревскому.

– Слушаем вас.

– Скажите, пожалуйста… – Николаю видно было, как покраснели уши молодого человека, – вот я, читая ваши вещи, не вижу в них ничего собственно фантастического… то есть, от классической фантастики… ну, я хочу сказать…

Здесь его уши заалели совсем уж рубиново, он сбился окончательно, но Глухаревский прекрасно понял его мысль. Так и сказал:

– Я понял. Когда человек слышит слово «фантастика», ему представляются следы на пыльных тропинках далеких планет, звездолеты, космонавты, биороботы, пришельцы из других миров… на худой конец – гоблины, тролли, драконы и чудо-юдо-рыба-кит, не так ли?..

Юноша кивнул так, что чуть не уронил очки.

– Так, – Глухаревский выпрямился, и Николаю вновь бросилась в глаза круглая покатость его рук и плеч под пиджаком, явно знакомых со штангой. – А в книгах Глухаревского ничего этого нет. И почему тогда он называет себя фантастом, так?..

Тут писатель пустился в длинное рассуждение, смысл которого Гордеев упустил, так как отвлекся, рассматривая писателей, всех пятерых – ведь очень может быть, что кто-то из них убийца, да не просто убийца, а хладнокровный жестокий монстр, чудовище в человечьем облике!..

И сколько Николай не всматривался, ровно ничего чудовищного ни в одном из них не видел. Более того, что-то неприязненно-снобистское, почудившееся ему в Глухаревском, улетучилось, тот говорил серьезно, искренне, и теперь Николаю подумалось почему-то, что таким должен быть, наверное, школьный учитель литературы – хороший, ценимый начальством учитель…