Кризис коммунизма - Александр Зиновьев

Одной из особенностей западного подхода к событиям в Советском Союзе является неспособность провести четкое различие между реформами и политикой реформ, между гласностью и политикой гласности, между демократией и демократизацией, между свободой и политикой свободы.

Что вообще считать реформой? Не всякие распоряжения властей суть реформы в собственном смысле слова. Иначе слово «реформа» вообще теряет смысл. Смена лиц в руководстве, деление и объединение учреждений власти, повышение или понижение цен на продукты питания и все такое прочее, — что это за реформы?! Только щедрая на эпитеты западная пресса и тщеславные советские вожди произвели эти заурядные распоряжения в ранг реформ. Реформа есть такое решение высшей власти, которое фиксирует или производит серьезный и устойчивый перелом в какой-то сфере жизнедеятельности страны в целом, в самих принципах организации этой сферы. Таких переломов не может быть много. Обилие горбачевских «реформ» говорит о том, что на самом деле происходит лишь начальническая суета, лишь по видимости похожая на реформы, но не являющаяся таковыми по существу. Горбачевские «реформы» суть реформы иллюзорные. Они суть лишь принудительные политические средства власти добиться каких-то желаемых результатов любой ценой, придавая этим средствам видимость реформ. Словечком «реформа» тут маскируют и оправдывают неспособность осуществить настоящую реформу Чем ничтожнее реальное содержание, тем грандиознее словесное оформление, — это характерно для коммунистической власти. Даже слово «реформа» показалось горбачевцам недостаточным, и в ход пошло слово «революция».

Результатом политики реформ явилось не новое устойчивое состояние общества, а его дестабилизация. Плохо ли — хорошо ли, но общественный механизм до этого как-то работал. Его детали были как-то скоординированы. Реформаторекая же суета разрегулировала его окончательно. Горбачевцы вели себя подобно некомпетентным в технике авантюристам, которые хаотически заменяют устаревшие детали в устаревшей машине новыми деталями, игнорируя принципы работы машины как целого. Прошло более пяти лет. Выдвинуто идей и планов, произнесено и написано слов, принято решений и дано указаний больше, чем сталинцами и брежневцами вместе взятыми за десятки лет. А каковы результаты? Обычно новые правители оправдываются тем, что, мол, нельзя исправить за несколько лещ то, что портилось в течение десятков лет. Но это ложь. Положение как раз противоположно этому. Десятки лет строили. Плохо строили, но строили. А новые правители, одержимые тщеславием, бездумно испортили все за несколько лет.

Одним из принципов нормального функционирования коммунистического социального организма является принцип секретности. Соблюдение его есть одно из важнейших средств тотального управления обществом. Плохо это или хорошо? Смотря с какой точки зрения и для кого. Объективно же говоря — это есть одно из условий нормального (для коммунизма) функционирования системы управления. Горбачевское руководство стало проводить политику гласности, принесшую ему неслыханную популярность на Западе. Горбачевцы надеялись пококетничать гласностью, сорвать аплодисменты, но удержаться в общем и целом в рамках принципа секретности. Расчет оказался ошибочным. В условиях назревшего кризиса политика гласности привела к нарушению фундаментальных принципов управления. Для всеобщего обозрения была обнажена вся подноготная работы власти, которая остается скрытой от посторонних даже в самом демократическом обществе. Система управления и власти стала незащищенной от любых внешних ударов, стала болезненно уязвимой. Начавшаяся оргия гласности переросла в такое мазохистское саморазоблачение и самобичевание, какое не допустило бы никакое западное государство.

Политика признания грехов прошлой истории страны началась точно так же с благими намерениями восстановить историческую правду, отмежеваться от деяний предшественников и заслужить похвалу на Западе. Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Вместо восстановления исторической правды началось очернение всей прошлой советской истории. События вырывались из их исторического контекста и интерпретировались в духе требований нынешней конъюнктуры. Новая историческая ложь сменила старую. Причем новая ложь в отличие от старой стала играть роль разрушительную, разъедающую, деморализующую. Хотя новая власть и открещивалась от своих предшественников, осуществить это противоставление в сознании населения было уже невозможно. Грехи прошлой власти стали выглядеть как грехи власти вообще. Дискредитация сталинского и брежневского руководства сделала для дискредитации любого руководства страны больше, чем ее реальные промахи.

То же самое произошло с политикой демократизации страны. Любое общество вырабатывает свою систему запретов и разрешений для поведения своих граждан. Никаких универсальных и прирожденных свобод не существует. Идея неких прирожденных прав человека и всеобщих демократических свобод есть идея западной идеологии, а не некая научная истина. И в коммунистическом обществе есть свои свободы. А об ограничениях свободы (о запретах) и говорить нечего, — они общеизвестны. В послесталинские годы в Советский Союз стали проникать идеи западной демократии. Этот процесс стал особенно интенсивным в брежневские годы. Хотя брежневское руководство понимало его пагубность для советского общества, оно не могло его остановить. Все его усилия противостоять ему имели противоположный результат. И хотя под руководством Ю. Андропова (тогда — главы КГБ) диссидентское движение было разгромлено, фактическое влияние идей демократии в массе населения неуклонно возрастало по самым различным каналам.

Горбачевское руководство, приняв установку на демократизацию страны, исходило из того, что диссидентское движение уже разгромлено, а разоблачительная деятельность критиков советского общества не имела того эффекта, как того боялись прежние руководители страны. Оно решило допустить некоторые послабления, будучи уверено к том, что это не будет иметь таких негативных последствий, как в годы расцвета диссидентства, зато принесет ему популярность на Западе. И действительно, на первых порах этот расчет оправдался. Горбачев на Западе заработал огромную популярность как «освободитель Сахарова». А освобожденные и допущенные диссиденты, включая Сахарова, стали расхваливать перестройку. Но произошло то, чего не ожидали не только сами горбачевцы, но и бывшие диссиденты. Политика демократизации развязала широкие слои населения. Они пошли дальше того, что предполагалось. Они явочным порядком сломали многочисленные запреты прошлого. Удержать этот взрыв было невозможно. Страна впала в состояние всеобщей смуты и распущенности. Начался такой разгул «демократии», какого теперь не увидишь даже в демократических странах Запада. К этому вопросу я еще вернусь ниже.

Кризис социальной организации

Начавшись с самых верхних «этажей» общества — с идеологии и морального состояния, кризис углубился д самых глубоких его основ — до его социальной организации. Был нарушен фундаментальный принцип владения? Вопрос об отношении граждан коммунистического общества к средствам и продуктам своей деятельности не есть вопрос экономический. Это — вопрос социальный. Ликвидация частной собственности в больших масштабах и классов частных собственников и предпринимателей означала не просто нечто чисто негативное. Она означала то, что ареной истории завладели социальные отношения иного рода — коммунальные, или коммунистические. Граждане оказались в одинаковом отношении к средствам и продуктам деятельности, зато их различия иного рода стали социальным базисом общества. Кризис же поставил под сомнение именно эту коренную переориентацию эволюции общества. В ней стали видеть одну из причин застоя и трудностей. Ее стали даже рассматривать как исторический тупик. Причем дело не ограничилось разговорами. Горбачевское руководство стало предпринимать практические меры в смысле поощрения форм владения, приближающихся к форме частной собственности и даже переходящих в них. Например — передавать землю гражданам в пожизненное владение, причем — с правом наследования, создавать частные предприятия, фактически легализовать многое из того, что ранее было преступной «побочной экономикой». Конечно, из этих мер вряд ли выйдет что-то позитивное и устойчивое, и через какое-то время они сами заглохнут или будут отменены или пересмотрены, но они свою долю в кризис уже внесли. Они в огромной степени способствовали разрушению коллективистских оснований коммунизма. В обществе наметилась тенденция к образованию слоя (класса) граждан, находящихся в исключительном положении сравнительно с прочими гражданами. Эти граждане уже не являются служащими государства. Они суть чужеродные вкрапления в теле общества, в котором все без исключения должны быть служащими государства.