Философия футуриста. Романы и заумные драмы - Илья Михайлович Зданевич

Ивлита слышала перекличку и ведала, что происходит. Но не покидала, изголодавшаяся, изнемогшая, ледника, на котором лежал умирающий Иона.

Первоначально хотела спуститься и позвать на помощь. Иона остановил ее. Он все равно умирает, так как ни начать вновь тайного преследования, ни отказаться от него не может. Пусть же Ивлита останется с умирающим, не покидая его без пользы.

Выразив просьбу, Иона уже больше ничего не говорил, не мог или не хотел, неизвестно. Так и покоился на боку, как свалился, и не мигая смотрел на Ивлиту. Та отвернулась, сидела рядом, то пальцем выводя на снегу узоры, то всматриваясь в долину, откуда с испарениями возносились сперва сумерки, а потом и ночь. Были ли в эту ночь на небе звезды? Когда стало светать, Ивлита о них вспомнила, но уже ничего не нашла…

Охотничьи костры красили небо так, что заря потеряла всякий смысл. Барабанный бой, подымаясь из ущелья, делал ожиданье смерти внизу и наверху торжественным до нелепости. Но внизу охотятся? А здесь? Лисица, которую там добивают, и Ивлита – одно ли и то же? И Ивлита вдруг поняла, что дымка, ползущая над страной, смертельна. Встать, бежать, все равно куда, только бы уберечься, жить еще недолго. И, что страннее всего, откуда у нее страх смерти, почему ей вдруг не все равно?

Ивлита вскочила. Но рука умирающего вцепилась в одежду и точно окостенела. Разжать бы… Но прикоснуться к Ионе Ивлита была не в состоянии… Желала спастись, видела, что невозможно, и цепенела, предчувствуя недальнюю смерть.

Иона крепился в молчании весь день. Но, когда призывы кончавшейся охоты запрыгали по леднику и скалам, он наконец не выдержал. Первые слова были едва внятны, потом громче, и, по мере того как ночь крепчала, уже в крик обратились голоса умирающего. Как хотел он, чтобы друзья внизу услышали и его. Ни минуты не отчаиваясь, он с неистовством боролся, чтобы преодолеть невыгодные для звука условия, не получал ответа и орал не переставая.

Человек ли ревет или буря? Какой человек может так неистовствовать? Сей безногий? Зажмурясь, заткнув уши, Ивлита хотела бы оглохнуть, да не могла. Сколь ни равнодушна она была к ветрам, теперь кожа вот-вот готова была лопнуть под ударами (или ударами слов), и дольше выносить пытку было немыслимо. Если бы не рука.

О чем он кричал, было неважно. Но голос его был такой дерзостью, столь оскорбительным, что Ивлита вспомнила об отце.

И негодование овладело ею. Не раскрывая глаз, она шагнула к месту, откуда вырывался снизу голос, и, нащупав ногой что-то твердое, начала топтать.

Голос прерывался, но не замолкал, продолжая густеть. Ивлита топтала, но заставить молчать не могла. Обессилела и грохнулась.

И неожиданно рев замолк и настала немыслимая тишина. Ивлита отвела ладони от ушей и услышала только, как журчала вода, стекающая с покрытых снегом выступов. Ничего больше. Ни криков, ни воя. Журчит вода. Ивлита слушала, вслушивалась. Давно ли журчит? Всегда журчала, всегда будет, легчайшая песнь смерти. Должно быть, Иона умер.

Ивлита раскрыла глаза, но остановить подымавшихся век уже не могла, и они продолжали раздвигаться все шире, точно недостаточно было мгновения, чтобы ужаснуться зрелищу крови, которое в нимбе нового дня было рядом. И хрустальный голос Ионы, не человечий, нагорный, струился над кровью: “Ивлита, зачем Лаврентий тебя излечил от смерти, заставил жить? Ты была бы уже со мной”. – “Иона, ты говоришь или мертв?” Но, нагнувшись над трупом, Ивлита ничего не узнала. Сказаны были им слова, или только ею услышаны?..

Лаврентий? Какое ей до него дело? И вдруг Ивлита почувствовала, что у нее кружится ум, ее тошнит, охватывают одно за другим ощущения незнакомые, которых ни к чему приноровить она не может, что изнутри нее разливаются свет и такое тепло, что ледник уже не из льда, а теплый, вот уже такой горячий, что нельзя стоять, до чего обжигает ноги. А внутри, но не где-то, а в месте совершенно определенном, во всей вселенной единственном, происходит такое, что место от всех одних и тех же камней, одного и того же льда столь отличает, начало движения, начинающегося произвольно и <само> по себе, начало величайшего явления, смерти неподвластного, возникновение новой жизни.

В ответ на проклятия бури (или человека), на зовы своего ума (и ума умирающего) Ивлита отвечала бунтом, последним усилием пробиться за ненарушимые пределы. Она торжествовала.

Ивлита бросилась в бегство. Но мертвый не пожелал выпустить из рук ее одежды. Не в силах бороться с ним, Ивлита была принуждена волочить за собой труп. На крутых склонах труп скатывался быстрей, сбивал ее с ног, увлекал, тащил вниз по снегу, и она подымалась, пролежав в объятиях мертвого и вся в крови. Все утро продолжался этот побег, пока Ивлита не приблизилась к стоянке зобатого. Битый зверь чернел издали величественным холмом.

Но не успел покойник доставить и свою добычу, а раздирающий душу топот снова донесся, подымаясь к пастбищам. И потом зазвучали отдаленные и частые выстрелы и голоса, полные смертельной тревоги. И видела Ивлита, как пастухи, бросив зверей, с которых они уже снимали шкуры, и не подумав даже о блеявших в загородке козах, повскакали и стали спускаться к ельнику с великой поспешностью. Она закричала, чтобы ее ждали, никто не обернулся. Она рванулась. Мертвец отвязался.

Но Ивлита преследовала бегущих голая.

11

Солдаты играли марш с надрывом и страстью, и марш, через стену врываясь в сад, препятствовал Лаврентию сосредоточиться. А между тем <надо> восстановить в памяти обстоятельства, следовавшие за второй бомбой и вплоть до товарищеской пирушки, необходимо было их знать, ради осмотрительности хотя бы, но сам Лаврентий ничего толком вспомнить не мог, а пьяная уже компания не хотела вдаваться ни в какие подробности. Кто его подобрал, спас от полиции, доставил в питейное заведение? И чем объяснялось безумие товарищей: кутить по соседству с казармами и когда город на ногах и по всем закоулкам рыщут?

Уставленный яствами и особенно бутылками и тенью великолепного кедра покрытый стол вздрагивал ежесекундно от хохота, визга, ударов и прочих движений. Что было Лаврентию делать с этими людьми? Они радовались удаче, он также. Но он спешил домой, к Ивлите. И потом, это были чужие, довериться которым нельзя, он знал одного Василиска. Но Василиска не было, и его прибор, оставаясь неубранным, не давал молодому человеку покоя.

– Лаврентий, ты сокровище, – кричал ему кто-то напротив. – Вторая бомба чудо. Если бы не ты, все пошло прахом. Дай