Жестокий маскарад (сборник) - Павел Виноградов

Правда, ещё не совсем — тело, конечно, намертво затекло, и первое порывистое движение причиняет несусветную боль. Набираюсь терпения, пытаясь угадать, что моя непредсказуемая фальшивая жена собирается делать дальше.

Но все догадки оказываются неверными.

— Анвар в моем кабинете, — говорит она быстро. — Я дала андрам приказ запереть дверь, как только он туда войдёт. Но он может выбраться!

Я начинаю медленно разминать затёкшие руки, по-прежнему не спуская глаз с Илоны. Выхватить у неё пистолет сейчас? Нет, слишком рискованно, она может случайно нажать на спуск и точно попадёт в меня. Надо чуть потянуть время.

— Я слышал ваш разговор, Илона. Скажи, зачем? Неужели так хотелось денег?

— Нет, — она качает головой и снова молчит.

— Тогда зачем же?

Она вскидывает голову, светло-каштановые волосы разлетаются в разные стороны, в серых глазах вспыхивает ярость:

— Тебе не понять. Если бы ты хоть кого-нибудь любил, а тебя бы игнорировали… Если бы тебе дали шанс быть вместе с этим человеком… сделать так, чтобы он бы твоим, только твоим, чтобы любил тебя, а не работу, политику, книжки… Чтобы был с тобой в безопасности, чтобы забыл, как его убивали, забыл, что больше не может писать… Ты бы сделал на моём месте то же самое!!!

— Вот это вряд ли! — вскакиваю с кресла, бросаюсь к ней, почти дотягиваюсь до пистолета, но Илона вдруг оказывается неожиданно проворной и отскакивает назад. Кидаюсь в сторону, падаю на пол — но она, вместо того, чтобы стрелять в меня, отступает на шаг назад, а потом бросается вон из подвала.

Мне понадобилась почти полминуты, чтобы собраться с силами, встать и выбежать следом. Похоже, дрянь, на которую я напоролся в сейфе, всё ещё действует! Двигаться тяжело, реакция сильно замедлилась. Правда, когда я выскочил из подвала и побежал по ведущей на первый этаж лестнице, мне как будто стало легче. Но Илона к тому времени была уже где-то на первом этаже.

Выбегаю следом за ней в коридор первого этажа и врываюсь в её комнату.

Я не успел. Совсем чуть-чуть.

Она лежит на полу перед входной дверью, на светло-кремовом, почти белом, платье под левой грудью расплывается алое пятно. Бросаюсь к ней, почти без усилий разрываю тонкую светлую ткань. Вдруг ещё не всё потеряно, вдруг она зарядила пистолет обычными пулями? Илона вздрагивает, еле слышно стонет и внезапно начинает задыхаться. Даже в полумраке комнаты видно, как быстро синеет её когда-то прекрасное лицо. Что ж ты наделала, Илона, жена моя…

— Ди-има… — выдыхают её серые губы, и тело опадает.

Всё.

Пару минут я сижу перед трупом Илоны: моей жены, сотрудницы и друга. Врага, державшего меня в заточении, практически, в тюрьме. У меня нет мыслей. Мне нечего сказать над этим телом. У меня нет для неё ни слов, ни слёз.

Вынимаю из холодной руки пистолет, ставлю на предохранитель и сую в карман. Должно быть ещё девятнадцать зарядов. Пригодится. Но не для Анвара. Этот умрёт от моей руки. В буквальном смысле.

Анвар…

Со второго этажа слышен грохот. Кажется, у Анвара есть индивидуальный код к андрам и один из них сейчас крушит двери Илониного кабинета. Хорошо. Я тихо, но быстро спускаюсь в помещение, которое только что было моей тюрьмой, ложусь в то же кресло и ставлю фиксаторы в такое положение, как будто они по-прежнему удерживают меня. Теперь я готов к встрече с великим психиатром и агентом китайской разведки Анваром Гасановым. Правда, подозреваю, разговор будет коротким.

Он вваливается в сопровождении двух андров-охранников, которых так просто, чуть изменив программу, сделать боевыми. Подходит ко мне вразвалочку. На лице самодовольство, чёрные глаза буквально искрятся злорадством. От ярости его акцент усиливается.

— Ну что, гэрой хренов, гэний литературы, всё понял? Да, это я отобрал у тебя всё — деньги, память, жизнь, женщину, саму твою личность. Хорошая расплата за Харбин, где ты от меня ушёл, правда? Но сейчас тебе твой Государь не поможет. Скоро ты с ним встрэтишься.

В его руке возникает шприц.

— Один маленький укольчик, и я часа два буду наслаждаться видом твоей смерти в муках. Повэрь, старый дружище, это будет куда больнее «смерти от тысячи порезов»… Я могу себе это позволить. Илонка рыдает у себя в комнате и придёт попрощаться с тобой, когда ты уже станешь трупом.

Я часто спрашивал у Илоны, почему у меня такие жёсткие руки, все в твёрдых мозолях, и пальцы, как железо, но она всегда ловко уходила от ответа, а я и не настаивал. Но теперь я помню — тамешивари, долгие часы разбивания голой рукой кирпичей, досок, кусков льда… Инструктор наполнял высокий бачок крупной дробью, и я должен был с одного удара рукой в положении «копьё» достать до дна. И где-то через год он добился, чтобы я достал.

Держа в руке шприц, Анвар наклоняется ко мне и, верно, даже не понимает, что кончики моих пальцев уже погрузились ему под подбородок и идут дальше, разбивая подъязычную кость, разрывая мышцы и вены, утыкаются в позвонки. Шприц вываливается из его руки, и он всей тяжестью падает на меня. Уже мёртвый.

Я же его предупреждал…

Теперь ни Анвар, ни его андры, которые не двинутся без команды, меня не интересуют. Я сбрасываю с себя тело, попутно вытирая окровавленную руку о рукав его белоснежного халата. Полностью оттереться не удаётся — пока кровь не запеклась на шее Анвара, словно чудовищный галстук, она успела изрядно меня выпачкать. Поэтому сначала я иду в ванну и долго принимаю душ. Потом в халате поднимаюсь наверх и начинаю методичные сборы. Времени у меня много.

Сначала я посылаю на сервер команду отключить все видеокамеры — и в доме, и в лесу. Потом начинаю процесс облачения. Два комплекта термобелья, тёплые штаны, два свитера — путь мне предстоит холодный и долгий. Но в его конце будет жарко, поэтому вместе с комплектами нижнего белья я кладу в рюкзак несколько лёгких рубашек, футболок и бриджей. Потом иду в кабинет Илоны и первым делом бережно снимаю со стены картину, прикрывающую дверцу сейфа. Сейф закрыть они так и не удосужились. Всё-таки безбашенная парочка была… Я укутываю картину в сорванные с окна гардины. На улице опять начинается снег, и это хорошо — он заметёт мои следы. Долго ищу скотч, за ним приходится спускаться в мастерскую в полуподвале. Прихватываю там ещё и точильный брусок. Обматываю картину скотчем. Потом берусь за содержимое сейфа. Первым делом привожу в порядок свой десантный нож, долго точу его и полирую. Я, конечно, не виртуоз в этом деле, как, например, оружейник нашей группы Витя, убитый снайпером под самый конец войны. Но в конце концов и в моих руках оружие приобретает пристойный вид. Забираю все деньги и кредитные карточки — потом разберусь, какими могу пользоваться, а какие придётся уничтожить. С удивлением нахожу то, на что не наткнулся в первый раз — целую кучу биометрических паспортов с моим голографическим фото, все на разные фамилии. Обо всём позаботились. Странная смесь изощрённой предусмотрительности и разгильдяйства. Паспорта, конечно, забираю, а свой собственный оставляю в сейфе. Как и рукопись незаконченного романа — это не мой роман, этот текст писали вещества Анвара… После некоторых колебаний забираю коробку с наградами и Нобелевский диплом. Всё остальное не трогаю.

Иду в кладовую за припасами. Конечно, можно велеть это сделать андрам, но на них полагаться не стоит — бестолковы, не то возьмут. Мне предстоит трое суток ехать по едва заметным просекам, тропинкам и замёрзшим руслам лесных речушек — к небольшому посёлку, от которого несколько десятков километров до железнодорожной станции. Поэтому я отдаю андрам команду вывести из гаража и подготовить миниатюрные финские аэросани. Мини-то они мини, но весь мой багаж, вместе со мной, возьмут. В столице я больше не появлюсь. На поезде за сутки доеду до небольшого городка, имеющего, тем не менее, аэродром. Потом будет ещё несколько пересадок на поезда и самолёты — всё по разным паспортам. Потом, наверное, куплю машину. Там видно будет.

Нет, я не собираюсь возвращаться в мир во славе, под гром аплодисментов. Не хочу. Наверное, вся моя жизнь в последние годы всё-таки что-то безвозвратно отняла у меня. Я действительно отделился от мира, встал вне его. Но я буду говорить миру правду. Буду пытаться… Надеюсь Богу и миру это от меня надо.

«Лев Токмаков заметил, что он, как и многие пассажиры, бросает опасливые взгляды в иллюминатор, боясь увидеть вырывающиеся из сплошного облачного ковра тени вражеских истребителей. И через несколько лет его не покидает военный синдром… Хватит, хватит. Он откинулся на кресле и попытался отвлечься от воспоминаний. („Гуляйте, мои золотые, пока. Ла-ла, ла-ла-ла-ла…“) Нет! После войны в мире воцарился хаос. Это естественно. Но парадокс в том, что никакого хаоса нет. Разве, к примеру, вот это одеяло белоснежных облаков внизу, по которому, казалось, можно бегать, прыгать и кататься — хаос? Хаос — это ничто. Возьми несколько кусочков гранита — они испещрены пятнышками и прожилками, казалось бы, совершенно хаотически. Но ведь эти камешки — осколки валуна, а валун — часть горы. А гора уже не хаос, а форма, паттерн, шаблон, один из тех, по каким Бог строит мир. И все они: он, Токмаков, люди в самолёте и люди на земле — такие камешки. „Я говорю тебе: ты — Пётр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют её…“