Сказки старого Вильнюса V - Макс Фрай

А теперь полный комплект.

Яшка от восторга надолго утратил дар речи. Весь вечер тенью ходил за котом, не решаясь его погладить, хотя кот вряд ли стал бы возражать. Яшка сразу стал его любимцем, и никто не удивился, когда кот улегся спать у него в ногах, а потом как-то незаметно просочился под одеяло, вернее, под тонкую простыню, которой Яшка был укрыт в эту теплую июльскую ночь. Так что поутру они проснулись в обнимку, кот звонко мурлыкал от удовольствия, а Яшка чуть не плакал от счастья, прижимая его к животу. Заглянул в оранжевые глаза, прошептал в мохнатое ухо: «Я тебя не выдам! Никому не скажу, что ты на самом деле дракон».

Кошмары ему, кстати, никогда не снились. Правда, часто снились инопланетяне. Но Яшка их всегда побеждал.

Когда почувствовал, что пришла пора уходить, долго думал, как сделать, чтобы источник его жизни не горевал в разлуке. К тому времени он успел довольно много узнать о людях и понять, что привязанность – их уязвимое место. Люди не знают, что разлуки не бывает, что все, кого мы любили хотя бы один день, или час, или только миг, остаются с нами навсегда; впрочем, возможно, для них это действительно не так.

Не придумал ничего лучшего, чем разбудить его поцелуем в лоб. Конечно, обжег, но в тот момент мальчишка не почувствовал боли. Глядел как зачарованный на прекрасного огненного дракона, маленького, размером чуть больше кота, который вылетел в распахнутое окно, но тут же снова вернулся, пристально посмотрел в его лицо, оранжевые глаза встретились с серыми, такими счастливыми, что можно было улетать с легким сердцем: все самое лучшее уже произошло.

Ожог на лбу был совсем маленький, но шрам от него оказался глубокий, так и не сошел. Яшка, впрочем, был доволен, шрам ему нравился. Иногда, под настроение рассказывал друзьям: «Это случилось той ночью, когда убежал наш кот. Мне тогда было пятнадцать лет, и я как раз окончательно перестал верить, что он – заколдованный огненный змей. В этом возрасте мы все становимся удивительными дураками, но у меня довольно быстро прошло – от ожога. Повезло».

Улица Круопу

(Kruopų g.)

Заверните, беру

Шла по городу, то и дело спотыкаясь – не ногами, взглядом, выхватывавшим из пасмурных предрассветных сумерек все новые удивительные детали: синюю черепичную крышу углового дома; догорающие факелы на специальных круглых подставках, похоже, занявшие место уличных фонарей; ободранную афишную тумбу, сулящую Рождественский концерт всем, кто сумеет вернуться в декабрь прошлого года; спящего на подоконнике толстого сливочно-белого кота; приземистое здание крытого рынка, почти целиком утонувшее в утреннем тумане; зеркальную вывеску над входом в закрытое сейчас кафе; бронзовую химеру с заячьей головой и павлиньим туловищем; красную стену с рисунками, слишком мелкими, отсюда не разглядеть; клумбу с тюльпанами – неужели они цветут даже осенью? Ладно, неважно, наверное, такой специальный очень поздний сорт.

Видеть все это было не так уж удивительно, кое-что Илария заметила еще вчера во время прогулки; как минимум синие крыши, пестрые лоскуты старых афиш на большой круглой тумбе, красную стену с рисунками и крытый рынок вдалеке. Но впервые за долгие годы остальные чувства – осязание, обоняние, слух – не противоречили увиденному, а подтверждали его. Стену можно потрогать, цветы понюхать, а по пустой широкой улице – идти, не опасаясь наткнуться на препятствие. Что видишь, то и есть на самом деле, как было когда-то в детстве, так давно, что порой кажется, вообще никогда. Она уже успела отвыкнуть от подлинности зримого мира и теперь наслаждалась ее бесчисленными доказательствами, как наслаждается твердостью земли моряк, впервые ступивший на берег после годичного кругосветного плавания.

Иногда Илария оборачивалась и смотрела на свои следы, тускло сияющие на тротуаре. Как будто забрела в лужу вязкого бледного лунного света, испачкала подошвы, и теперь, хочешь не хочешь, весь твой путь как на ладони; с другой стороны, тем лучше, если окончательно потеряюсь, можно будет вернуться.

– Можно будет вернуться, – сказала вслух Илария и рассмеялась не то от абсурдности предположения, что она когда-нибудь куда-нибудь вернется, не то от избытка – радости? восторга? – да просто от избытка. Всего.

Очень уж хорошо ей было в этом почти незнакомом предутреннем городе. Наверное, именно что-то такое имеют в виду, когда говорят о счастье, которого, как обычно поспешно прибавляют в таких случаях люди, желающие казаться разумными и рассудительными на самом деле, конечно же, не бывает.

Врут. Всегда это знала.

Когда проснулся, Ларки рядом не было. Позвал ее, но она не ответила, и от этой тишины подскочил, как от удара. Крошечная студия, снятая на четыре дня, была пуста. Метнулся в ванную – никого. Господи, да что же это такое. Куда она ушла? Зачем? И главное, как? Она же…

Кое-как натянул штаны, выскочил в подъезд, пустой, холодный и гулкий, оттуда – на улицу. И застыл на пороге, растерянно оглядываясь по сторонам. На улице Круопу, вчера показавшейся им совершенно безлюдной, почти нежилой, сегодня с утра пораньше почему-то был аншлаг. Пожилая женщина с ярко-оранжевыми волосами, длинноногая барышня с хаски на поводке, двое мужчин в одинаковых деловых костюмах, высоченный юнец с дредами, скрученными в узел на затылке, старушка в темном платке, мальчишка на велосипеде, еще какие-то люди, слишком много людей, а Ларки нет, нигде нет моей Ларки, и куда, господи боже, мне теперь бежать? Что делать? Что вообще делают в таких случаях? Звонят в полицию? Ладно, предположим, звонят в полицию. И говорят: «У меня пропала жена», – а потом, дав дежурному на другом конце провода снисходительно ухмыльнуться, добавляют: «Она слепая, всего второй день в вашем городе, даже не представляю, как она вышла из дома и куда могла забрести».

А ведь именно так и придется теперь поступить. Интересно, на каком языке здесь надо говорить с местными полицейскими? Просто по-русски сойдет? Или по-английски? Или лучше позвать на помощь хозяйку апартаментов? Как минимум она знает, по какому номеру надо звонить…

Так, стоп, погоди. Звонить.

Только сейчас сообразил, что Ларке тоже можно позвонить. По крайней мере, попробовать точно можно. Сразу надо было это сделать. Сунул руку в карман, но телефона там не оказалось, наверное остался дома, на прикроватной тумбочке, или в других штанах, или просто под подушкой; неважно, где-нибудь да найдется.

Вдохнул, выдохнул, еще раз огляделся по сторонам, окончательно убедился, что никого хотя бы отдаленно похожего на Ларку на улице нет, и побежал обратно.

Ждала – вот-вот рассветет, но почему-то не рассветало, сумерки тянулись и тянулись, по ощущениям, уже часа три, никак не меньше, так не бывает… впрочем, получается, бывает. Может быть, потому что здесь все-таки немножечко север? И эти бесконечные сумерки – вместо белых ночей?

Ай ладно, неважно. Потом разберусь, – думала Илария. – Ну или не разберусь.

Если чего-то и не хватало сейчас для полного, через край, счастья, так это горячего крепкого кофе, хорошо бы с теплым, свежим круассаном; впрочем, будем честны, любая плюшка сойдет.

Мир оказался благосклонен к ее желаниям: свернув в очередной кривой, засаженный старыми липами переулок, Илария неожиданно обнаружила настежь распахнутую дверь кафе, откуда лился теплый карамельный свет и такая восхитительная смесь ароматов – кофе, свежей дрожжевой выпечки, жженого сахара, разогретых в духовке яблок – что сперва вошла и только потом сунула руку в карман, чтобы проверить на месте ли кошелек. Ах ты черт. Кошелек, конечно, остался в гостинице. Обидно! Так обидно, хоть плачь. Хотя… Погоди, а это что?

Достала из кармана две монетки, одна была большой и прозрачной, другая – поменьше, с тусклым синеватым отливом. Откуда они взялись? Впрочем, откуда бы ни взялись, а на евро даже на ощупь совсем не похожи, увы.

– Вы недавно приехали и еще не привыкли к нашим деньгам, – приветливо сказал ей бритый наголо человек средних лет с удивительно тонким, до прозрачности бледным лицом, который все это время как-то хитро скрывался за стойкой, на корточках, что ли, там сидел? А теперь внезапно возник.

Он не спрашивал, а утверждал, но Илария все равно согласно кивнула: да, приехала, не привыкла! И только потом запоздало обрадовалась, что понимает его речь. Слухи о полной невозможности договориться по-русски с населением Вильнюса оказались, мягко говоря, преувеличенными, это она еще вчера заметила.

– Большая прозрачная – примерно два евро по текущему курсу, – пояснил бритый. – А синяя – чуть больше пяти. Вы, можно сказать, богачка. Добрую половину булок отсюда можете унести.

Илария невольно улыбнулась:

– Заверните, беру! – и, спохватившись, что чужой человек совсем не обязан понимать их с Сашкой любимую шутку, поспешно добавила: – На самом деле одной совершенно достаточно. Давайте вон ту круглую, с творогом. И кофе. Большой черный, с сахаром.