Фаворит - Валентин Пикуль

Орловы тишком представили Екатерине капитана Петра Богдановича Пассека: мрачный великан с лицом отпетого забулдыги не придумал ничего лучшего, кроме свирепого натиска:

— Ты долго будешь держать нас в нетерпении? Пентюх голштинский над русскою гвардией ставлен, а немки ихние голышом прикатили на сало наше, теперь, гляди, алмазами засверкали.

— О чем вы, капитан? — хмыкнула Екатерина.

Пассек, упав на колени, грубо хватал ее за платье:

— Укажи только, и не станет злодея! Все видят, как исстрадалась твоя ясная душенька… Зарежу пса твоего!

Такое чистосердечие перепугало Екатерину:

— Да бог с вами, капитан, или выпили лишку? Распустили языки свои длинные, и меня погубите!

Она чувствовала, что барон Бретейль, посол Франции, и граф Мерси д'Аржанто, посол венский, настойчиво ищут случая повидаться с нею наедине. Екатерина ловко уклонялась от их визитов, стесненная еще и тем, что ребенок, колышущий чрево, уже мешал ей; она страстно желала избавиться от плода. Все чаще в беседах с Орловым она обсуждала поведение Никиты Панина, жаждавшего посадить на престол цесаревича, дабы от имени Павла (но своей волей!) управлять государством…

В апреле Петр с избранными людьми свиты тайно покинул столицу. Скоро показался Шлиссельбург, за острыми фасами жемчужно сверкали ладожские волны. В крепости Петр устроил обед с царственным узником. Сначала он присматривался к Иоанну Антоновичу настороженно, потом этот идиот показался ему симпатичен. Во время беседы Иоанн, прежде чем отвечать на вопрос, брался рукою за нижнюю челюсть, управляя ею, а речь его была едва доступна для понимания. Покидая крепость, Петр сказал свите, что в этом человеке обнаруживается «высокий воинский дух». Вернувшись в столицу, он спьяна заявил при дворе, что вернет Иоанну свободу, женит его на голштинской кузине и завещает им всю империю… Весною в Аничковском дворце началось пьянство великое. Еще не потеряв разума, Петр стал угрожать датскому послу Гакстгаузену:

— А вы не рассчитывайте, что мою великую Голштинию можно и далее держать в небрежении. Я включу русскую армию в состав армии непобедимого Фридриха, господина моего, и мы станем отнимать у вас провинцию Шлезвиг…

Гакстгаузен побледнел, будто из него кровь выпустили.

— Как мне будет позволено, — спросил он, — понимать ваши слова? Или это шутка? Или… объявление войны моей стране?

— Считайте, что Россия объявила войну Дании…

Сюда же, в Аничков дворец, прибыли вызволенные из ссылки герцог Бирон и граф Миних (два паука, всю жизнь один другого пожиравшие). Петр решил помирить их одним залпом. Бирона украсил лентою Андрея Первозванного, а на Миниха нацепил золотую шпагу. Потом вручил старикам по громадному бокалу венджины.

— Поцелуйтесь, — велел, — и будьте друзьями…

Но тут Лизка Воронцова отвлекла внимание императора, и заклятые враги, даже не отхлебнув из бокалов, разошлись по углам… Петр вскоре потребовал от Бирона уступить права на корону Курляндии своему дяде — принцу Георгу Голштинскому: из русского покровительства Курляндия перемещалась под влияние короля Пруссии, а Фридрих давно мечтал наложить лапу на всю русскую Прибалтику.

Бирон, горько рыдающий, навестил Екатерину.

— Хоть вы, — сказал он, — вы-то понимаете мое горе?

— Да, герцог. Мне жаль вас. И вас, и… Россию.

— Двадцать лет страдать в ссылке, чтобы, обретя свободу, лишиться всего, что меня удерживало на этом свете!

Екатерина отвечала Бирону — разумно:

— Не отчаивайтесь. Георг Голштинский не может попасть в Митаву, ибо герцогский дворец занят принцем Карлом Саксонским, который узурпировал корону курляндскую. Ни вы, герцог законный, ни Георг Голштинский, герцог незаконный, никто не может вышибить из Митавы этого пришлого наглеца.

— Как же разрешить курляндский вопрос?

— Лучше всего — пушками…

В эти дни, когда война с Данией стала явью и гвардию уже готовили к походу, на квартире Орловых не угасало веселье.

— Зарядить пушки! — командовал Алехан.

Все исправно себе наливали.

— Залп! — И бокалы вмиг оставались пустыми.

— Сыпь порох! — Начинали дружно закусывать…

Потемкин, как самый трезвый, к вину охоты мало имевший, катал наверх по лестничным ступеням бочку за бочкой. Дни наступали — разгульные, бедовые, ликующие. Даже в паролях и ответах-лозунгах чуялось, что готовится нечто. В караулах столицы на оклик «Нетерпеливое!» — отвечали: «Ожидание!» А на пароль «Великая!» — отзывались на постах лозунгом: «Перемена!»

5. ДУРА

Будь ты хоть трижды император, но если налакался пива с утра пораньше, то всегда будешь озабочен — куда бы его девать? Для этой цели лучше всего переносная ширма. Но таскать ширму по плац-парадам не станешь. И потому Петр таскал за собой Степана Перфильева, который в публичных местах загораживал его от неуместных взоров. На ветреном плацу строились полки. Из коляски выбрался статс-секретарь Волков, стал наговаривать: мол, объявились в гвардии заговорщики, которые только и ждут удобного часа…

— Что за вранье! — отвечал Петр, велев Перфильеву заслонить его с наветренной стороны. — Я хожу по улицам в любое время дня и ночи без охраны. Если бы русские хотели сделать мне зло, они бы давно прибили меня. Но этого же не случилось!

Волков сказал, что братья Орловы — главные зачинщики бунтов в гвардии, а их стоит бояться.

— Перфильев, ты знаешь Орловых?

— А кто ж их не знает?

— Тогда не торчи здесь, а ступай и войди к Орловым в дружбу. Я дам тебе денег. Играй в карты, пей водку и предупреждай об опасности… Чего мне бояться? — продолжал Петр. — Скоро я задам всей России такую хорошую трепку, что русским не хватит времени даже выспаться как следует…

Он покинул старый Зимний дворец, перебрался в новый — растреллиевский, хотя стены его были еще в паутине строительных лесов. Но никто не знал, как избавиться от многолетней свалки мусора на Дворцовой площади. Выручил сообразительный барон Корф:

— Завтра утром здесь можно будет гладить белье…

Через герольдов оповестили окраины, что никому не возбраняется брать с дворцовой стройки все, что там лежит, и наутро перед Зимним образовалась гладенькая площадь: бедные горожане не только хлам, но даже кучи извести растащили. Романовы заселили новое обиталище. Петр сам распределял — кому где жить. Лучшие апартаменты отвел для Лизки Воронцовой, а императрицу с сыном загнал в самый угол дворца. И хотя Екатерина снова была оскорблена, но в глубине души радовалась отдаленным комнатам: здесь удобнее рожать, чтобы никто об этом не знал… Боясь вскрикнуть, она родила сына (будущего графа Бобринского), и верный Вася Шкурин, замотав младенчика в тряпки, будто сверток с бельем, тишком вынес его из дворца. Теперь, освободясь от плода, Екатерина могла действовать более решительно…

Она отказалась присутствовать на пьянственном пиру по случаю заключения «вечного» мира с пруссаками, и ближе к ночи Петр ворвался к ней в спальню, стал кричать, что она несносна, упряма и зла, в ней сокрылся целый легион коварства и распутства.

— Но я заставлю вас повиноваться! — И с этими словами, прилипнув спиною к стенке, он до половины обнажил шпагу.

— В таком случае, — вспыхнула Екатерина, — если мне угрожают оружием, я не должна оставаться беззащитной. — Из соседней комнаты она вернулась с длинным эспантоном. — Давайте испытаем судьбу, — сказала женщина, присев в «ангард» для боевой терции. — Так и быть, первый выпад шпаги за вами.

— Сумасшедшая! — крикнул Петр, убегая…

Екатерина съездила в Ораниенбаум — посетить свой садик, где вызревала посаженная ею клубника. Огород был вытоптан будто стадом. Ламберти сказал, что вчера наехала компания с графиней Елизаветой Воронцовой — все грядки обчистили.

— Это уже свинство! — обозлилась Екатерина. — Не она сажала, не она поливала, не ей бы и лакомиться…

В ночь на 3 июня императрица проснулась от чудовищного треска, ее палаты были охвачены красным заревом. Началась страшная гроза, небесные хляби разверзлись над Петербургом, молнии быстрыми росчерками метались над крышами столицы, по Неве, все в пламени, плыли в море горевшие баржи с зерном. Из соседних покоев вышел проснувшийся от грохота Никита Панин.

— Давненько не было такой бури, — сказала Екатерина.

— Да. Но цесаревич спит, славу Богу…

Екатерина повела далее словесную игру:

— Через десять ден двор разъедется. А мне передали, что мой супруг, отвергнув меня, венчается с Елизаветой Воронцовой. Не знаю, чем кончится комедия, но прошу вас сделать так, чтобы сын мой, яко наследник престола, остался в городе.

Мальчик был козырной картой в предстоящей партии, и выпускать его из столицы, конечно, нельзя. Панин снова завел речь о том, что согласен способствовать заговору против Петра при неукоснительном условии — царствовать будет не она, а ее сын и его воспитанник. Екатерина изворачивалась в разговоре, как угорь в сетях, чтобы не дать ему прямого ответа. Красные от пламени баржи уносило прямо в грозу… Панин отправился досыпать. Если бы вельможа сейчас обернулся к Екатерине, он бы невольно вздрогнул — такая лютая ненависть светилась в глазах женщины…