Опять ягодка (сборник) - Владимир Качан

Сначала умерла от старости собака. Они, наши животные, умирали по-своему. Реми умирала… Я в это время был на гастролях, а мне рассказали, что она умирала, лежа на полу в прихожей. И в последнюю свою минуту она вдруг ожила и лежа начала быстро-быстро сучить лапами, как будто побежала куда-то за мячиком или палкой, которую ей кинули на бульваре. Собаки, особенно молодые, очень любят бегать за палкой или за мячиком. И вот так она бежала, бежала, как будто в свой смертный час снова вернулась в своё детство и юность. Она бежала, бежала, бежала и затихла.

Вскоре и Сёма умер. Он умер, как джентльмен. Было видно, что ему плохо. Он ходил, ходил, жалобно мяукал, а потом тихо ушёл в угол, лёг там, и мы даже не заметили того момента, как он ушёл из жизни, потому что он лёг в этот угол и затих. И только потом, утром, мы обнаружили, что его больше нет.

А дальше приехали спокойные люди, которые занимаются, как они сами говорят, утилизацией. Получили свои деньги, положили кота в пластиковый мешок так же, как раньше собаку, и увезли.

Вот такая история любви, которую я бы назвал «Джульетта и Ромео», а не наоборот, так как центральным персонажем в ней все-таки была Реми.

Добро побеждает зло

Cлепень Аркадий прилетел на пляж с целью – поесть. Сделав несколько разведывательных кругов над песчаной полосой, Аркадий определил самый привлекательный объект для своей непритязательной трапезы, для скромного своего, так сказать, ланча. Им оказался мощный мужчина на белом пластиковом лежаке, поставленном прямо у кромки воды, очевидно, для удобства купания, чтобы свое грузное тело окунать в воду почти сразу, как только захотел, чтобы не ходить далеко. Аркадий с заведомой неприязнью думал об этом человеке, так как по своей гуманистической, интеллигентной природе просто не представлял себе, как можно впиваться в тело какого-нибудь симпатичного человека. Нет-нет, только так – выбранная жертва должна была внушать антипатию. И такой подход к тому же служил Аркадию неким подобием оправдания его антивегетарианского способа питания.

– Да, я насекомое, – иногда с горечью думал про себя Аркадий. – Но что делать, если природа создала меня таким? Может, мне тоже хотелось бы опылять цветы или собирать нектар и делать мед… Но я – мясоед, и что поделаешь, если жить по-другому я не приспособлен. Да я-то что! Вы вот на воробьев, например, посмотрите, – мысленно спорил Аркадий с воображаемым оппонентом. – Воробьи ведь совсем одурели! Таких воробьев раньше вообще не было. Мясо стали клевать.

На рынке он сам с изумлением наблюдал, как воробьи клевали куриные окорочка, а также целые ощипанные тушки куриц. – Уму непостижимо! Мясо стали жрать! Воробьи!! Будто они грифы какие-нибудь, слетающиеся на падаль. Раньше хлебных крошек и зерен было им вполне довольно, а сейчас – с ума сойти! – куриные трупы! Нет, что-то в природе сместилось, стало не так, – думал Аркадий. – Не только глобальное потепление, но и многое другое. Число природных аномалий пугающе растет. Однако я не изменился, – вернулся он к генеральной линии своего пребывания на пляже, – каким меня Бог сотворил, таким я и остался. Листья, цветы, траву – не ел и не ем. Но, хочешь не хочешь, необходимо поддерживать жизненные силы белковой пищей. Вот, в данном случае, в виде этого мужика на лежаке, у которого уже пузо его толстое покрылось багровым цветом от полуденного солнца.

Тактика и стратегия нападения на врага (а образ врага сформировался уже окончательно) были заранее выработаны холодным и расчетливым мозгом слепня Аркадия, вопреки примитивному представлению людей о том, что у насекомых мозга нет вообще. Аркадий решил действовать, как японские камикадзе при нападении на Пёрл-Харбор, то есть молниеносная атака на врага, но с одним существенным отличием от японских самоубийц – он был намерен выжить после этого налета и даже благополучно улететь. Для этого Аркадий предполагал впиться врагу в нос, нанести точечный удар именно по этой цели. Расчет был прост: не будет же мужик хлопать себя по носу, чтобы убить слепня. Можно, конечно, в запальчивости прихлопнуть его своей мясистой лапищей, но тогда не исключено, что из носа хлынет кровь. То есть шансы уцелеть были, и немалые… Ну а если все-таки прихлопнет – что ж… тогда Аркадий умрет героем, и память о нем сохранится в последующих поколениях бесстрашных насекомых, будет служить примером для многих молодых слепней, оводов и шершней.

Определив угол для атаки и изготовившись, Аркадий выжидал, когда его враг перевернется на спину и откроет ему свой вожделенный нос, похожий на небольшой баклажан. И тут Аркадий внезапно и некстати обратил внимание на татуировку, расположенную на округлом – и потому удобном для рисунка – плече неприятеля. Надпись гласила: «Любите всех, и все полюбят вас». А поверх нее – неуклюже выполненный облик Христа. «Ну и что, что неуклюже, главное ведь намерение», – размышлял Аркадий, кружа над жертвой и дожидаясь благоприятного момента для нападения. Эта татуировка, ее содержание да к тому же и облик Христа, однако, несколько смутили Аркадия. Смутили настолько, что даже поколебали его непреклонную решимость – повредить нос врага. Да и враг ли он, с такой идеологией, с таким девизом у себя на плече?.. Возникшее сомнение коварно подтачивало даже общую концепцию отношения слепня Аркадия к людям как таковым, к этой безобразной, с его точки зрения, популяции животного мира, к этой явной ошибке Создателя. Аркадий в принципе людей презирал и считал их всего лишь источником питания. Но тут что-то остановило его, и червь сомнения продолжал неприятно шевелиться в закостенелой и заросшей принципами душе Аркадия. К тому же объект перевернулся, наконец, на спину, посмотрел в небо и улыбнулся. И глаза у него оказались под цвет неба, и улыбка появилась какая-то слишком уж добрая и обаятельная.

– Нет, не буду его атаковать, – решил Аркадий, – во всяком случае сегодня. А то ведь что может получиться? Любая нерешительность может сыграть со мной злую шутку. Промахнусь позорно в последний момент, и этот мужик, обманувший меня, быть может, своей татуировкой и улыбкой, запросто прихлопнет меня, дурака, на секунду поверившего в людскую доброту.

Короче говоря, сомнение породило в Аркадии нерешительность, и он сделал вывод, что сегодня он не готов к атаке.

«Подожду до завтра, – сделал вывод Аркадий, – этот лучезарный мужчина никуда не денется. Наверняка будет завтра в то же время и на том же месте. Он же отдыхающий, в конце концов. Лишь бы погода не подвела. А завтра посмотрим. Что же касается неосуществленного ланча, то вон там, неподалеку, лежит крашеная толстуха, которой даже руку будет лень поднять, чтобы прогнать севшего на ее тушу слепня».

И с этими мыслями Аркадий передислоцировался в район кустика, под которым лежала крашенная тетка и ела вареное яйцо с помидором. «У нас с тобой совместный будет завтрак, – улыбнулся про себя Аркадий. – И даже смахнуть меня у тебя не получится: руки ведь заняты, одна – яйцом, другая – помидором». Все удалось, и слепень Аркадий улетел с пляжа, глубоко удовлетворенный физически, но со смутным ощущением того, что чего-то он не доделал, что-то важное осталось позади. Скорее всего тот самый татуированный. Ну ничего, ничего, завтра он с ним разберется, завтра все с ним будет ясно.

Назавтра Аркадий снова появился на пляже. Теперь в качестве исследователя-натуралиста, можно даже сказать – философа, желающего понаблюдать за необычными проявлениями еды, то есть уже знакомой ему человеческой особи. Присесть для осуществления этой научно-исследовательской цели слепню было некуда, да и незачем. Он всегда руководствовался незыблемым постулатом, справедливым законом здоровья, указывающим, что «движение – это жизнь», и поэтому, по возможности неспешно, кружил над знакомым топчаном и лежащим на нем вчерашним знакомцем, обладателем странноватой – для обычной еды – татуировки. Ждать пришлось недолго, ибо на песчаной арене разыгралась сцена с весьма динамичным сюжетом и веселым содержанием. На арене появились другие действующие лица, второстепенные, но, однако, имеющие немаловажное значение для познания слепнем психологии наблюдаемого и даже некоего философского обобщения на его счет. Персонажи были вполне обычной группой бухих или обдолбанных молодых людей и тоже – с татуировками, намекающими на их вроде бы богатое уголовное прошлое. Повели они себя развязно, нагло и неопрятно, короче – плохо они себя вели. Орали, матерились, бросали свои пивные бутылки в песок. Пивом они скорее всего лакировали выпитое до этого крепкое – возможно, чудовищную местную водку левого происхождения с манящим названием «Ну что?..» Название провоцировало на такое дремучее забытье, что оно непременно кончалось либо беспричинной дракой, либо тяжелым многодневным запоем, либо тем и другим вместе. Аркадий еще и за это людей презирал и не любил. Как-то здесь, на рынке, один эстонец продавал ликер «Вана Таллин» и всякие национальные поделки. К нему подошел такой вот бухой мужчина с вопросом: «Сколько стоит ликер?» Эстонец почти брезгливо назвал цену и добавил с милым, знакомым из анекдотов, акцентом: «Зачем вам? Вы ведь все равно не купите. А водка вон там, за углом в магазине».