Суперзвезда - Виктория Готти

Кэсс шагнула в его сторону, стараясь сохранить дистанцию, но в то же время быть достаточно близко, чтобы заглянуть ему прямо в лицо.

— Я не собираюсь сдаваться, господин Кавелли. — Ее голубые глаза засветились недобрым огнем. — Возможно, это всего лишь капля в вашем финансовом море, но для меня это возможность создать фильм. И я не допущу непрофессионализма.

Он приподнял бровь и задумчиво взглянул на нее.

— Вы игрок, мисс Инглиш?

Она не ожидала такого вопроса. Почему он поменял тему разговора? Джек сократил дистанцию, которую она установила между ними. Он был достаточно близко, чтобы она разглядела сеточку морщин под глазами; то, что он не был идеален, делало его более доступным. Оборона Кэссиди дрогнула, ей стало трудно говорить, и она только покачала головой.

— Не знаю, в курсе ли вы, мисс Инглиш, но эта студия, эта компания была мне как жена в течение двадцати лет. «Колоссал» для меня значит очень многое. Но все же я готов поспорить на половину моей доли в «Колоссал», что вы не сдвинете дело с мертвой точки.

Она с минуту пыталась сообразить, куда он клонил.

— А если мне не удастся?

— Обед в «Палм». — Он шутливо пожал плечами.

Она замерла посреди комнаты, озадаченная выражением его лица. Невозможно было понять, шутит он или нет.

— Стало быть, вы предлагаете мне пари, верно?

Джек слегка кивнул.

— Если выигрываете вы, половина «Колоссал» ваша. Если проиграете, то оплачиваете наш обед. — Он приблизился к Кэсс, снова сокращая расстояние между ними. Протянув руку, он поймал ее ладонь и крепко пожал. Возможно, он всего лишь забавлялся, расточая свое знаменитое обаяние.

От его прикосновения ее словно ударило током, и она инстинктивно отскочила назад. Если он действительно собирался сдержать слово, то она могла бы выторговать у него вместо доли «Колоссал» весь «Десмонд». Кэссиди не часто приходилось участвовать в такой игре.

Турмейн уже два дня не отвечал на ее звонки, и Патриция Хансон не могла решить, что делать дальше. Чем больше новостей о кинофильме и студии появлялось в средствах массовой информации, тем больше она страдала. Страшная тайна жгла ей душу. Куратор из Общества анонимных алкоголиков сказал ей, что оглашение такой информации может привести к трагедии, и напомнил, что, хотя откровения очень важны в лечении, не следует забывать, что это допустимо, лишь когда не наносит вреда кому-либо. Может, было бы лучше все оставить как есть, но Патриция не унималась. Она никогда не знала меры: алкоголь, секс, покупки в магазинах — она во всем шла до конца.

Поэтому, отыскав в справочнике телефон Челси Хаттон, она оставила ей на автоответчике сообщение, что имеет важную информацию о ее отце.

Спустя некоторое время в ее квартире раздался телефонный звонок.

— Это Челси Хаттон, — сказал женский голос.

Патриция снова представила себе несчастного, больного ребенка с биркой «Турмейн Кэссиди» на запястье крошечной ручки.

— У меня есть информация о вашем прошлом, которая может вас заинтересовать, — сказала она.

К изумлению Патриции, эта женщина не удивилась, словно все знала и даже ждала этого звонка.

— Где мы можем встретиться, мисс Хансон? Это не телефонный разговор.

— Вы можете прийти ко мне. Мне трудно передвигаться, я не совсем здорова.

Челси Хаттон вздохнула, и Патриция услышала, как она затянулась сигаретой.

— Мне это не очень нравится, но я все-таки приду, интересно, что вы скажите.

— Приходите, мисс Хаттон. Я вас чаем угощу.

— В пять часов, и лучше выпьем коктейль.

Рудольфо смотрел в иллюминатор салона первого класса и мучительно думал о чем-то. Ему хотелось, чтобы судьба была благосклонна к нему, радовала, а не била. Он всегда мечтал делать художественные фильмы, даже закончил киношколу, заплатил тысячи долларов за то, чтобы стать хорошим директором. И вот наконец такая возможность появилась. Использовала ли его Кэссиди, предлагая эту работу? Или это действительно его шанс?

Когда она позвонила, он просто не поверил, потом она дала ему семейного адвоката, чтобы тот помог ему расторгнуть контракт с телестудией. Он не колебался ни секунды. Как он мог отказать? Сейчас он был нужен Кэссиди.

Это предложение было интересным, хотя и не сулило большой выгоды. Кэсс говорила, что ей необходимо снизить расходы, и поэтому она не может предложить ему много. Но ему было это безразлично, он согласился бы работать и задаром.

Вскоре появились слова «пристегните ремни», и самолет пошел на посадку в аэропорту Лос-Анджелеса. Рудольфо глубоко вздохнул, закрыл глаза и представил себе лицо Кэсс. Он вспомнил их последнюю ночь, перед тем как она покинула Нью-Йорк. Они были у нее дома, он вошел к ней в кабинет, и она разозлилась.

— Сюда нельзя.

— Я не нарушаю никаких запретов, верно? — вспомнил он свои слова.

— Вообще-то нарушаешь, вторгаешься в мое личное пространство.

В словах прозвучало знакомое ему раздражение. Почему она всегда так закрыта для него? Должно быть, подумал он, ее отношение к нему изменилось. Иначе зачем она его позвала?

Самолет приземлился на пять минут раньше расписания. Рудольфо первым вышел из самолета — в этом одно из преимуществ первого класса. Он схватил чемодан и поспешил взять машину. Через минуту он уже летел в такси, прислонившись к дверце и схватившись за ее ручку на случай, если шофер-иностранец неопределенной внешности вдруг резко затормозит. Рудольфо, жителю Нью-Йорка, были хорошо известны странности представителей этой профессии. Любые замечания или изменения маршрута всегда вызывают у них негодование. За годы работы на телевидении Рудольфо понял, что нервы надо беречь, и поэтому никогда не обращал внимания на водителей.

Машина направлялась на побережье, в Шаттерс, курорт в Санта-Монике. Конечно же они застряли в пробке. Бульвар Сепулведа был забит. Всегда одно и то же: Манхэттен, Лос-Анджелес — кругом пробки.

Наконец водитель сумел выбраться на свободную дорогу. Вид знойного пейзажа и безоблачного неба успокаивал, и Рудольфо расслабился. Когда он улетал из Нью-Йорка, там было сыро, грязно и мрачно. Лос-Анджелес же казался раем. Они добрались до поворота на Санта-Монику и поехали на запад по бульвару Пико. Рудольфо регулярно бывал в Лос-Анджелесе по делам и всегда останавливался за городом, Санта-Моника казалась ему более уютной, чем Беверли-Хиллз.

Водитель остановился у главного входа отеля. Рудольфо дал ему двадцатидолларовую купюру, вышел из машины и вытащил свои вещи из багажника. Он прошел мимо швейцара в красивое фойе, которое напоминало о старых фильмах двадцатых годов. После регистрации портье проводил его в номер. Дизайн был выдержан в красочном стиле южной Калифорнии двадцатых годов. Из маленькой спальни и гостиной открывался захватывающий вид на знаменитый пирс Санта-Моники. Конечно, это не дворец, но если ему удастся уговорить Кэсс жить вместе…

Лос-Анджелес был золотой жилой для женщин, и все они были голодные. Все они хотели его. В свои восемнадцать лет он был совершенно самостоятельным. Чего еще желать здоровому мужчине? С работой, конечно, было непросто. Вытирать столы и драить пол ему не нравилось, но находились и другие занятия. Одним из них было болтаться на Тракадеро в надежде, что ему повезет. Всегда найдется какая-нибудь скучающая домохозяйка, или незанятая актриса, или молоденькая девушка с богатеньким папашей, желающая, чтобы он ее утешил. Все они были готовы помочь ему в обмен на маленькие услуги и немного внимания с его стороны.

Он был молод, хорош собой и опытен. Диплом колледжа и гангстерский подход к делам помогли ему найти путь на самый верх социальной лестницы. Он очаровывал и ублажал всякую женщину, которая могла ему помочь. Любовницы одевали его в самые дорогие, сшитые на заказ костюмы, дарили ему шелковые галстуки и сорочки ручной работы. У него был «ягуар» и вилла на побережье.

Он посещал все важные приемы Голливуда, легко находил общий язык с кем угодно. Даже влиятельные мужчины восхищались им.

Он никогда не позволял себе серьезных отношений с женщинами, хотя они часто не на шутку влюблялись в него. Он научился управлять своими чувствами и мастерски вести игру. Ночи он проводил на приемах, а днем спал.

Такая насыщенная жизнь его устраивала. Спустя год он стал лучшим актером Голливуда. Он мог быть бизнесменом, механиком в гараже, магнатом на Уолл-стрит, мастером по ремонту телевизоров, добрым любящим мужем или хладнокровным, расчетливым любовником. Каждую роль он исполнял виртуозно и талантливо.

Вскоре он понял, чего ему хотелось больше всего, и это была не игра. Он хотел стать звездой, хотел, чтобы мир лежал у его ног. Он будет могущественным, как Брандо, успешным, как Иствуд, и красивым, как Рэдфорд.