Портрет без сходства. Владимир Набоков в письмах и дневниках современников - Николай Мельников

«Соня» [Роман Гринберг] – Корнею Чуковскому,

7 января 1965

<…> Наш лучший переводчик с русского на англо-американский – ваш земляк, мастер слова, В.В. Набоков, и последняя его работа, перевод «Евгения Онегина», содержит интересную проблему, обсуждать которую сейчас заняло бы слишком много времени <…>

Георгий Адамович – Александру Бахраху, 18 января 1965

<…> А насчет того, что у Набокова есть строчки, которых не написать бы Ходасевичу: у него были стихи в «Современных записках», еще до войны, где что-то было о «фосфорных рифмах последних стихов», за подписью Б. Житкова. Меня это стихотворение поразило, я о нем написал в «Последних новостях», спрашивая и недоумевая: кто это Житков? – и не зная, что это Набоков. Конечно, в целом Ходасевич больше поэт, чем он. Но у Набокова есть pointes64, идущие дальше, по общей, большей талантливости его натуры. <…>

Владимир Марков – Глебу Струве, 17 февраля 1965

<…> Получил ответ от жены Набокова (карандашом): не возражают против включения его стихов, но сперва хотят видеть переводы. <…>

Глеб Струве – Владимиру Маркову, 18 февраля 1965

<…> Условие Набокова меня не удивляет. Он в этом отношении очень придирчив и, увидев переводы, легко может отказать. Я не знал, что Вы его включаете, думал, что Вы его поэзию не гутируете. (Я тоже только что получил письмо от его жены – в ответ на мое ему; он никому не пишет, слишком занят, переводит «Лолиту» на русский!) <…>

Корней Чуковский – «Соне» [Роману Гринбергу],

февраль 1965

<…> Кстати, я получил недавно четырехтомник «Евгений Онегин» Набокова. Есть очень интересные замечания, кое-какие остроумные догадки, но перевод плохой, – хотя бы уже потому, что он прозаический. И кроме того автор – слишком уж презрителен, высокомерен, язвителен. Не знаю, что за радость быть таким колючим. Мне нравится и «Lolita» и «Pnin», но если бы он отнесся к Пнину добродушнее, мягче, уважительнее, – повесть была бы гораздо художественнее. Я знал этого автора, когда ему было 14 лет, знал его семью, его отца, его дядю, – и уже тогда меня огорчала его надменность. А талант большой – и каково трудолюбие! <…>

Корней Чуковский

«Соня» [Роман Гринберг] – Корнею Чуковскому, 27 марта 1965

<…> Относительно Набокова (я все еще отвечаю на Ваше письмо): Вашу характеристику этого «монстра» разделяют многие. Кроме меня – потому что я очень хорошо его знаю. Он, уверяю Вас, совсем иной, когда отдыхает от своей «позы». Художники всех видов неизменно играют какую-то роль, которая «сочиняет» их личность. Естественность для них – редкое и необычное состояние. Хочу Вам напомнить, что Набокову приходилось жестко бороться за признание своего таланта. Были у него тяжкие времена, и, как наивно это ни звучит, надменность была его главным оружием. Но он честен в этом страшном мире. <…>

Эрнест Симмонс – Корнею Чуковскому, 2 апреля 1965

<…> Вам, возможно, известен перевод Владимира Набокова, на который я давал отзыв в «Санди Нью-Йорк Таймс». Он вызвал целую дискуссию. Это четыре тома: один – собственно перевод, два – совершенно необычные комментарии и четвертый – русский текст издания 1837 года и при нем поразительный трактат о просодии, который должен Вас заинтересовать. Набоков более чем разделяет Ваши опасения относительно непереводимости «Евгения Онегина» – он полагает, что перевести «Онегина», да и всякое рифмованное произведение на английский язык рифмованными стихами и притом сохранить его форму «тематически невозможно». Сам он в своем переводе делает попытку сохранить ритм, но даже ритмом жертвует, если ритм мешает точной передаче смысла данной строки. <…>

Корней Чуковский – «Соне» [Роману Гринбергу],

11 апреля 1965

Дорогая Соня. Я написал Вам письмо за день до получения Вашего письма. Ваше письмо так интересно, что хочется сейчас же откликнуться на него. Никто не отрицает, что Владимир Набоков – искренний и сильный талант и что снобизм – его защитная маска. Но все же к людям он относится с излишней насмешливостью. Для меня Пнин – трогательно жалок, патетичен, а для него только смешон. И очень обидны показались Анне Ахматовой его (правда, превосходные) пародии на ее лирику. Комментарии к «Онегину» блистательны. Перевода я не сверял, но то презрение, которое он питает к другим переводчикам «Онегина», я вполне разделяю. <…>

Корней Чуковский – Эрнесту Симмонсу, 15 апреля 1965

<…> Четырехтомный «Eugene Onegin» у меня есть. Очень интересная работа! Я ведь помню Vld. Nab. четырнадцатилетним мальчиком. Уже тогда он подавал большие надежды. Его комментарии очень колючие, желчные, но сколько в них свежести, таланта ума! Хотелось бы прочитать Вашу рецензию в «Sunday New York Times». Другие переводы «Евг. Онегина» – особенно Бэбетт Дейч – ужасны. <…>

«Соня» [Роман Гринберг] – Корнею Чуковскому,

12 июля 1965

<…> Из Англии я отправилась в Италию и в Швейцарию, встретила Набокова на Ривьере, где он отдыхает и пишет новый роман. Вы, наверно, получили в свое время ту книжку «New York Review of Books», в которой Эдмунд Вильсон так строго критиковал Набоковского Пушкина. Он сделал при этом и сам несколько ошибок, полагая, например, что либретто для оперы «Евгений Онегин» написал сам Чайковский. <…>

Дон Пауэлл – Эдмунду Уилсону, 20 июля 1965

<…> Очевидно, автором [В. Набоковым] движет желание принизить своих героев и таким образом утвердить собственное превосходство, которое он не мог бы проявить в жизни; вот поэтому он и вынужден создавать марионеток – чтобы унижать и оскорблять их… И еще мне крайне не нравятся его неуклюжие переводы. По крайней мере, Констанция Гарнетт (или это была Изабель Хэпгуд?) заботилась о целом, и у нее не было потребности осаживать лошадей и прерывать звон их бубенчиков, дабы прочесть лекцию о том, что неясные очертания елей, закрывающие горизонт, – это на самом деле подросшие зеленовато-коричневые образцы еловых сеянцев Макса Шлинга номер 542. <…>

Корней Чуковский – «Соне» [Роману Гринбергу],

конец июля – начало августа 1965

Милая, загадочная Соня, хотя Ваш друг, живущий на Ривьере, написал обо мне злой анекдот (в своих воспоминаниях), он все же мой любимый писатель. Из всех его книг я больше всего люблю «Pale Fire». И «Lolita» и «Pnin», и «Defence», и онегинский четырехтомник – для меня бесспорные шедевры. (Кстати, заметили и Вы, что в «Пнине» есть две чудесные пародии на А.[нну] А.[ндреевну Ахматову]?) Из четырехтомника я узнал много нового, многое прочитал с упоением. А «The “Eugene Onegin” Stanza»:

What is translation? On the platterA poet’s pale and glaring head,A parrot’s screech, a monkey’s chatter,And profanation on the dead… etc. —

для меня несомненно классика…

Конечно, я не со всеми его утверждениями согласен, так как, например, очень люблю книгу его переводов «Pushkin, Lermontov, Tyutchev», о которой он очевидно забыл, когда писал эту «Stanz»‘у. Я сочинил о его «Онегине» довольно большую статью, мне известны статьи об «Онегине» – проф. Эрнеста Симмонса и др., но все они бьют мимо цели. Я изучил все переводы «Онегина»: Эльтона, Бэбетт Дейч (старый и новый ее перевод), бедного проф. Kayden’а и т.д. и надеюсь, что статья моя в конце концов появится в печати.

У меня в моем альманахе «Чукоккала» есть автограф молодого В.Н. – терцины. Если хотите, пришлю Вам фото (Edm. Wilson еще до меня не дошел).

Корней Чуковский – Исайе Берлину, 31 августа 1965

<…> Видели ли Вы Эдмунда Уилсона о набоковском «Онегине»? Чудесная, изящная статья; очень тонко охарактеризован Владимир Владимирович, но жаль, что Уилсон не слишком тверд в русском языке и что знакомство с Пушкиным у него шапочное. Из-за этого он не заметил настоящих изъянов четырехтомника. <…>

Корней Чуковский – «Соне» [Роману Гринбергу],

31 августа 1965

<…> Эдм. Уилсон написал очень талантливо, очень тонко об «Онегине» Вл. Вл-ча, как жаль, что при этом он, Уилсон, так плохо знает русский язык и так слаб по части пушкиноведения. Вл. Вл. его сотрет в порошок. <…>

«Соня» [Роман Гринберг] – Корнею Чуковскому,

14 сентября 1965

<…> Вы должны были получить продолжение переписки Эдмунда Вильсона и Набокова. С Вильсоном я не согласна совершенно. Исправлять Набокова в части русского языка не его дело совершенно, и он абсолютно неверно определил место Набокова в американской литературе. Владимир никогда не был глубоко связан с русской культурой, оставив родину в шестнадцатилетнем возрасте, ему удалось на Западе ассимилироваться без труда. Он законченный космополит, и это его специфическая черта. Просто изумительно, как человек – я имею в виду Вильсона, – изучающий русский язык, как мне известно, не меньше четверти века, так слабо знает его и русскую литературу. Ответ и поправки, сделанные Набоковым, тоже не столь уж глубоки. <…>