'Windows on the World' - Фредерик Бегбедер

9 час. 36 мин

В романе «99 франков», который вышел в августе 2000 года, я описывал «внедренческую» революцию с помощью одной сквозной метафоры: «Невозможно захватить самолет, не войдя в него». Октав Паранго был уверен, что сможет изменить ход вещей изнутри. Потом, под конец романа, он вдруг заметил, что самолетом никто не управляет. Когда его назначили шефом агентства, он обнаружил, что не может произвести революцию в автономной системе, в организации, не имеющей ни главы, ни направления, ни смысла. Торжество глобального капиталистического общества рекламы: самолет-самодур. (Метафору «самолет без пилота» я взял из американской комедии «Есть ли пилот в самолете?») 11 сентября 2001 года этот образ предстал передо мной во всем своем чудовищном значении. Конечно, надо сесть в самолет, чтобы его развернуть. А если самолет совершает самоубийство? Тогда мы превращаемся в огненный шар: это, безусловно, большой шаг вперед. Может, садясь в него, мы и рассчитываем изменить курс – а если только затем, чтобы протаранить небоскреб? Революция возможна только вне этой самоуничтожающейся системы. Ни в коем случае нельзя садиться в самолет. Принять этот мир, быть причастным к рекламе или массмедиа означает обречь себя на верную гибель в гигантском взрыве – в прямом эфире на CNN. Сегодня внедрение превратилось в самоистребление. Настоящая революция в том, чтобы уйти. Главное – не участвовать. Пора предпочесть пассивному сопротивлению активное дезертирство. Бойкот лучше, чем сквот.

Так что нечего ругать других и весь мир. Золя обвинял богатых; пора мне написать: «Я обвиняю себя».

Я обвиняю себя в том, что потакал своему нарциссизму.

Я обвиняю себя в нездоровой страсти соблазнять других.

Я обвиняю себя в левачестве а-ля Парк-авеню.[99]

Я обвиняю себя в карьеризме и продажности.

Я обвиняю себя в зависти и вечном недовольстве.

Я обвиняю себя в наигранной искренности.

Я обвиняю себя в том, что своим самообвинением, предупреждающим будущие нападки, опять-таки хочу нравиться.

Я обвиняю себя в двоемыслии.

Я обвиняю себя в том, что пошел на «Canal +» отыгрываться за то, что я не звезда.

Я обвиняю себя в спесивой лени.

Я обвиняю себя в том, что пишу стыдливые автобиографии.

Я обвиняю себя в том, что я не Эрве Гибер, в гетеросексуальном варианте.

Я обвиняю себя в том, что впал в пошлость в 9 час. 36 мин.

Я обвиняю себя в том, что неспособен ни к чему, кроме пошлости.

Я обвиняю себя в том, что я и только я ответствен за свою неврастению.

Я обвиняю себя в полном отсутствии мужества.

Я обвиняю себя в том, что бросил своего ребенка.

Я обвиняю себя в том, что не пытался изменить себя к лучшему.

Я обвиняю себя в том, что обожаю все то, что критикую, особенно деньги и славу.

Я обвиняю себя в том, что не вижу дальше собственного носа и члена.

Я обвиняю себя в том, что выдаю самодовольство за самоуничижение.

Я обвиняю себя в неспособности любить.

Я обвиняю себя в том, что всегда искал лишь восхищения женщин и никогда не интересовался их проблемами.

Я обвиняю себя в эстетике без этики.

Я обвиняю себя в интеллектуальном (и физическом) рукоблудии.

Я обвиняю себя в умственном (и физическом) онанизме.

Я обвиняю себя в том, что приписываю моему поколению собственные недостатки.

Я обвиняю себя в том, что путаю нелюбовь и поверхностность (нет нелюбви, когда не способен любить).

Я обвиняю себя в том, что ищу совершенную женщину, зная, что совершенства не существует, только для того, чтобы удобнее было вечно плакаться и ныть.

Я обвиняю себя в расизме по отношению к дурнушкам.

Я обвиняю себя в том, что мне плевать на все, кроме самого себя.

Я обвиняю себя в том, что обвиняю других, потому что завидую им.

Я обвиняю себя в том, что хочу лучшего, а довольствуюсь малым.

Я обвиняю себя в том, что у меня с городом Нью-Йорком нет ничего общего, кроме индивидуализма и мегаломании.

Я обвиняю себя в том, что сжег все корабли, сбежал от прошлого, то есть от самого себя, и у меня нет друзей.

Я обвиняю себя в том, что создаю много шума на пустом месте, и в том, что не умею быть отцом.

Я обвиняю себя в хронической безответственности, то есть в онтологической трусости.

Я обвиняю себя в том, что начиная с 1990 года публично ворошил свое грязное белье.

Я обвиняю себя в том, что оставляю за собой одни руины.

Я обвиняю себя в том, что меня притягивают руины, потому что «рыбак рыбака видит издалека».

А теперь приговор:

Я приговариваю себя к вечному одиночеству.

9 час. 37 мин

Хуже всего то, что в этом помещении нет телефонной кабины. Кларк Кент не может стать суперменом без телефонной кабины, он там переодевается. Не раздеваться же папе догола перед Лурдес! Мы с Джерри ладно, нас его стручок не волнует, подумаешь, невидаль. Но как вы хотите, чтобы он трансформировался, если ему переодеться негде? Глупо, конечно, и как я раньше не подумал. А Джерри-то, надул в штаны, хорошенькое дело! И думает, я не заметил! Я слепой, что ли? Я молчу, потому что не хочу отвлекать папу от его протонной метаглюцидации. Я было решил, что он переоденется в туалете, но нет; по-моему, это чтобы никто не узнал о его суперсиле. Ну конечно, обычно у супергероев не бывает детей, ему поэтому приходится все время скрываться, не позавидуешь. Что он сделает, когда придет в рабочее состояние? Очень интересный вопрос, спасибо. Ну, во-первых, он расплавит бронированную дверь своими лазерами, они у него в глазах. Потом выйдет на крышу и поднимет башню, у него же будет ультрасила, а дальше окунет ее в Гудзон, чтобы погасить пламя. Раздастся ПШШШ, как когда мама сует под воду сковородку, на которой жарила попкорн. Потом он поставит башню на место и сделает то же самое со второй. А если это слишком опасно, ведь люди внутри могут набить себе шишки, тогда он сделает наоборот: засосет в себя 100 миллиардов тонн морской воды и выльет ее на башни-близнецы. И то и то вполне возможно. Еще он может соорудить гигантскую горку, надо просто содрать брезент со строительных лесов, их тут полно, и пускай люди съезжают вниз; или он растянет свое эластичное тело и сделает из него висячий мост между башнями, или (но это уж на крайний случай, если остальное не получится) заставит Землю вертеться в обратную сторону, чтобы вернуться во времени на два часа назад, пока еще ничего не случилось, тогда надо будет просто сказать людям, чтобы не ходили на работу, и все тип-топ. Вот что папа сделает, когда опять обретет гиперспособности.

9 час. 38 мин

Большая проблема Соединенных Штатов в том, что они хоть и хозяйничают в мире, но больше ему не хозяева. Я где-то вычитал, что Дэвид Эмил, владелец «Windows on the World», теперь всегда носит с собой в портфеле стихотворение У. X. Одена:

The winds must come from somewhere when they blowThere must be reasons why the leaves decayTime can say nothing but I told you so.[100]

С тех пор как я приехал в Нью-Йорк, во мне вдруг проснулись старые рефлексы газетчика из отдела светской хроники: просматривать «Time out» и вкладки в модных журналах, названивать нескольким старым приятелям, вечно спешащим на очередную попойку, делать записи на танцплощадках, как когда мне было двадцать и я писал для «Гламура»… По-моему, ночь – вполне подходящий термометр, чтобы понять, болен город или вполне здоров. Нью-Йорк как в тумане. Упивается горем и новой водкой – «Grey Goose», ее гонят во Франции. Перебрав несколько безлюдных, пребывающих в запустении баров, я потащился в «Scores», самый большой «лэп-дансинг» Большого Яблока. Огромный черный зал; мужчины приходят сюда, в одиночестве или целыми стаями, и платят по 20 долларов не за сам стриптиз (девицы великолепны, но они и так раздеваются на подиуме), а за то, чтобы их воспламенили, приласкали, околдовали. Они платят 20 долларов, чтобы уткнуться носом в чистые волосы, упиваться их ароматом, чувствовать ласку медового колена, руку на своем плече и карамельную попку на своих джинсах. Тот, кто не понимает лэп-дансинга, никогда не поймет Америку. Здесь платят, чтобы стояло, а не за то, чтобы трахаться. Здесь покупают не женщину, а мечту. «Eye candy». Соединенные Штаты – страна, где мужчины готовы потратить все, чтобы ощутить виртуальность, попасть в воображаемое. Они торчат ради удовольствия торчать. Они любят все недосягаемое. Это, конечно, пуританство (когда они возвращаются домой, это идет на пользу их супругам), но пуританство оптимистичное, честолюбивое, рассудочное: в отличие от француза, американец не хочет сразу в койку, он предпочитает идею удовольствия конкретному удовольствию, фантазм – реальности.

– What are you writing? – спрашивает Бьянка, когда я записываю эту теорию в блокнот.

– Nothing, darling.[101]