Последний поворот на Бруклин - Хьюберт Селби

В течение дня Гарри сделал еще несколько заходов в бар и после каждого захода останавливался на улице, чтобы поболтать с рабочими и заверить их, что они еще покажут этим кровососам, кто тут хозяин. Во второй половине дня пришел один из руководителей профсоюза и спросил у Гарри, как идут дела. Гарри ответил, что у него все в полном порядке. Я заставляю ребят все время двигаться. Копы ни к чему придраться не смогут. И будьте спокойны, окромя кучки канцелярских крыс, на завод никто не пройдет. Молодец, Гарри. Гарри расплылся в своей улыбочке. И запомни: если тебе что-нибудь понадобится, просто записывай всё на счет союза и заноси в свою расходную ведомость. И не забывай представлять ведомость раз в неделю. Гарри сиял. Он кивнул. Ни о чем не беспокойтесь. Мы им хребет сломаем. Руководитель ушел, а Гарри развалился на стуле и выкурил сигарету, время от времени заговаривая с кем-нибудь из рабочих, потом, постепенно, снова почувствовал, как давит на него всё вокруг. Он встал со стула, вышел через черный ход во двор, постоял там некоторое время и почувствовал себя лучше, но вскоре туда вышли некоторые рабочие, одни принесли стулья, другие — карты, и через несколько минут началась игра, а Гарри вернулся в кабинет. Он решил было пойти пропустить стаканчик, потом спросил одного из рабочих, не знает ли тот поблизости заведение, где можно заказать пиво с доставкой. Ага, есть тут одно, на Второй авеню. Гарри позвонил, час спустя подъехал грузовичок, в кабинет вкатили бочонок пива, вынули затычку, и Гарри нацедил первый стакан. Ближе к концу дня бочонок опустел, и Гарри позвонил, чтобы заказать еще один, но ему сказали, что смогут доставить пиво не раньше пяти часов, поэтому Гарри велел привезти его завтра с утра.

К моменту окончания пикетирования Гарри пришел в себя и принялся перебрасываться шуточками с рабочими, входившими в кабинет со своими плакатами. Когда плакаты были свалены в кучу у стены и все ушли, Гарри остался, чтобы выкурить последнюю сигарету, сидя на своем стуле за своим столом. То напряжение, из-за которого ему казалось, будто разламывается все тело, было уже позабыто. Все плакаты были не месте; книжки проштампованы; профсоюзные лидеры были довольны тем, как он руководит забастовкой, к тому же после виски он ощущал приятное тепло. Все шло просто превосходно. Пикетчики все время двигались как положено, и каждый в меру сил боролся за то, чтобы сломать хребет хозяевам. Дело-то плевое. Нам нужно только заставлять пикетчиков все время двигаться да не допускать никого на работу, и они будут на коленях умолять нас вернуться на наших условиях. Первый день забастовки миновал.

Гарри плюхнулся за кухонный стол и попытался не обращать внимания на жену, которая подавала ужин и задавала вопросы о том, как проходит забастовка и как долго она продлится… Она положила еду на тарелки, села и начала есть, продолжая задавать вопросы, а Гарри невнятно отвечал. Время от времени он поглядывал на жену, и вскоре тело его начало напрягаться, и напряжение это росло до тех пор, пока тело вновь не превратилось в один гигантский тугой узел. Ему захотелось врезать жене по роже. Он взглянул на нее. Она продолжала задавать вопросы. Он бросил вилку на тарелку и встал из-за стола. Ты куда? В контору — кажется, я кое-что забыл. Не успела она и слова сказать, как он стремглав выбежал из дома и направился в бар. Он подошел к краю стойки, где и остался, принявшись молча, в одиночестве, пить. Примерно час спустя он опять почувствовал себя лучше и заметил в двух шагах от себя компанию соседских ребят. В сущности, он обратил на них внимание только из-за высокого женского голоса. Через минуту-другую до него наконец дошло, что один из стоящих рядом с ним ребят — гомик. Гарри смотрел на него, стараясь не выдавать своего любопытства, опуская глаза всякий раз, как кто-нибудь поворачивал голову в его сторону, потом вновь медленно поднимая их, чтобы уставиться на гомика. Не в силах расслышать всего, о чем тот говорил, Гарри любовался тем, как изящно гомик руками придает выразительность своим словам и как, говоря и жестикулируя, завораживающе, словно при замедленном движении на экране, выгибает шею. Судя по всему, он рассказывал ребятам про вечеринку, про бал гомиков, который состоялся в прошлый День Благодарения в заведении под названием «У Чарли Блэка». Гарри смотрел и слушал как зачарованный.

Они провели там больше часа, и все это время Гарри слушал, позабыв про свое пиво. Когда они уходили, он проводил их взглядом, надеясь, что они пойдут напротив, к «Греку», и через несколько минут можно будет последовать за ними, но они сели в машину и уехали. Они уехали, а Гарри всё глазел в дверной проем, и лишь внезапно заоравший музыкальный автомат заставил его заморгать и вновь повернуться к стойке. Он машинально поднял свой стакан и допил пиво.

В баре он пробыл почти до полуночи, все это время мысленно представляя себе лицо и руки гомика, по-прежнему слыша его голос. Когда он допил последний стакан пива и отправился домой, тела своего он не чувствовал — отчасти из-за того, что находился во власти сохранившихся в памяти образа и звука, отчасти от пива. На свежем воздухе образ слегка затуманился, но не исчез. Не исчез он и тогда, когда Гарри разделся и рухнул на кровать. Он лег на бок, отвернувшись от Мэри, но вскоре ее вкрадчивая рука и вкрадчивый голос заставили образ рассеяться. Когда она только начала свои ласки, образ был еще с ним, и он весь затрепетал от возбуждения. Потом он сообразил, что это Мэри, и не осталось ничего, кроме жены да ярости — ярости, не дававшей возбуждению угаснуть. Он резко повернулся и навалился на жену, отчаянно пытаясь вспомнить образ и звук, но они уже безвозвратно изгладились из памяти, а Мэри стонала и царапалась…

Он ворочался в постели, лежа некоторое время без сна, вновь чуть не плача, ослепленный смятением, но был так измучен после всех событий минувшего дня, что вскоре уснул.

Наутро он проснулся чуть свет и ушел так поспешно, что Мэри не успела с ним поговорить. Он зашел к «Греку» и выпил кофе с пирожным, то и дело поглядывая на часы, но было только начало седьмого. Взяв еще одну чашку кофе, еще одно пирожное, он стал торопливо есть и пить, продолжая поминутно смотреть на часы и испытывая жгучее желание бежать сломя голову — думая не о том, от чего и куда удирать, а лишь о едва ощутимом, но губительном давлении времени, времени, которое, казалось, обвивалось вокруг него, как питон. Бросив деньги на стойку, он пошел напротив, в свою контору. Там он сразу направился на свое место, сел и долго смотрел на стол — змея сжимала его с прежней силой, — чувствуя, что вокруг не хватает воздуха. Он закурил и оглядел кабинет. Подошел к пивному бочонку и немного покачал, но оттуда не вытекло ни капли. Не было даже пены. Бочонок был пуст. Ничего, скоро привезут новый.

Питон все душил его, и время казалось недвижимым. Стрелки часов застряли на циферблате. Необходимо было уже не только двигаться самому, но и сделать так, чтобы возобновилось движение времени; чтобы приходили рабочие, разбирали свои плакаты, шли дежурить в пикетах, шутили, пили кофе и пиво; чтобы он ставил штампы в книжки, отдавал распоряжения, наблюдал. Они должны были скоро прийти. На то, чтобы выкурить сигарету, требуется лишь определенное время, и хотя время при этом идет, на каждую но-вую сигарету его уходит, похоже, все меньше и меньше, а много выкурить невозможно, наступает момент, когда ты просто не в силах больше курить… по крайней мере некоторое время.

Он открыл заднюю дверь и посмотрел вокруг, ничего толком не разглядев. Казалось, на самом деле ничего и не существует. Ни один предмет не исчез из кабинета, каждый был виден на своем месте, и все же возникала путаница. Гарри знал каждую вещь, знал ее назначение, но полной ясности не было. Он немного посидел за столом, походил немного по кабинету… посидел… походил… посидел… походил… огляделся… посидел… походил… важно было только одно: чтобы пришли рабочие. Они должны были прийти. День должен был начаться. Он походил… посидел… покурил… питон все не исчезал. Неужто на часах нет стрелок? Он покурил… налил чашку кофе… Кофе был крепкий, горький, но, миновав рот и горло, он не оставил никакого привкуса. Только вяжущую пленку. Неужто часы больше не тикают? А вдруг даже солнце не движется? Вода закипает, кипяток льется сверху на кофе, кофе капает в чашку, и время течет… хоть и медленно, по капле, но все же течет… проходит. За какое время стул преодолевает несколько футов от стола до стены, когда Гарри отталкивается, и стул катится вспять на своих колесиках? Даже на это требуется время — время, за которое человек успевает дойти от двери до плакатов или от кофеварки до двери; за это время можно проштамповать три книжки, одну за другой: раз, два, три… и все же он не мог сосредоточиться ни на одной мысли. Только на мучительных попытках щелчком перевернуть спичечный коробок… дверь открылась, и вошли трое рабочих. Гарри вскочил. Питон заполз в коробок. День начался.