Плен. Жизнь и смерть в немецких лагерях - Олег Смыслов

В одном из лагерей, который находился в Каунасе, военнопленные рвали траву и ели ее…

…Николай Обрыньба своими глазами видел лагерную кухню, куда «привозили трупы лошадей, собранные на дорогах, разрубали и бросали огромные куски в котлы с водой, затем мясо вынимали и резали на кусочки». Его поразило, что «лошадей привозили на двуколках, запряженных людьми. Все вокруг было в дыму и копоти, густой серый дым с розовым отливом, пронизанный искрами, клубился над висящими котлами, снизу их лизали языки пламени, метались темные землистые фигуры со спущенными на уши пилотками, обдирая подвешенные туши лошадей, тень гигантская от чьей-то фигуры, причудливо колеблясь в клубах дыма и пара, поднималась и изламываясь, уходила под крышу огромного сарая, все это напоминало Дантовы описания ада; страшнее всего, что я не слышал звуков голосов, все были как бы немы».

…Иван Шаров так написал в своем дневнике о питании в лагере на земле Германии: «Кормят брюквенным супом. Я раньше понятия не имел, что такое брюква, а теперь этой скотской едой кормят ежедневно, притом не досыта…»

…Военнопленный Сергей Воропаев находился в польском лагере. По поводу питания он оставил следующую запись в дневнике: «Хочу пощелкать семечки, ибо, поевши этих помой, сосет в кишках. Это состав брюквы, турнепса и воды 1 литр. Да, помои. Этот “суп”, кажется, не стало бы есть и животное, а мы жрем, нам еще хуже».

1 февраля 1945 года он записал: «Жизнь по-старому в наземном аду, только без смолы. Измор плановым путем продолжается. Обнаружено людоедство. Bneria, ночью один из больных забрался в холодилку и вскрыл мертвеца, вырезав ему внутренние мягкие части тела. Это было замечено, и вчера этот человек был расстрелян. И все это вызвано страшным голодом. За 4 дня пребывания в этом лагере мной было съедено 100 г гороху, 50 г сечки, крупы, 100 г сырой брюквы, 50 г картошки и 20 г травы. Один лишь чай, собаки, кипятят два раза».

В этом лагере под названием «Ламсдорф», предназначенном только для военнопленных, из 100 тысяч погибших советских военнопленных 40 тысяч умерли именно от голода.

Удивительно, но факт: «теневая экономика» и «черный рынок» также присутствовали в лагерях. Например, товары и цены в Порховском лагере были следующими: пайка — 35 руб., порция баланды — 10 руб., махорка на одну закрутку — 3 руб., консервная банка под котелок — 10 руб. Это, так сказать, ширпотреб, товары на каждый день. Но существовали и «предметы роскоши», например, часы. Один из военнопленных их продал заведующему складом за 900 руб. Из этой суммы он: 35 отдал за шинель, 100 — за пару чистого белья, 40 — за котелок.

В Рижском лагере цены «черного рынка» были несколько ниже, чем в Порхове. Буханка хлеба стоила 60 руб. (в городе — 1 руб. 80 коп.), махорка на одну закрутку — рубль.

В Кировоградском лагере за тридцать тысяч советских рублей немцы частным образом выпускали военнопленных на волю. Там же Михаил Михалков купил за сто рублей луковицу, за двести — пять картофелин, за пятьсот взял напрокат котелок, за триста — две щепотки махорки, двести — за щепотку сухого листа, сто рублей — за полкотелка воды и немного дров. И два сухаря приобрел за триста рублей.

В лагерях был и еще один «черный рынок». «За выданного товарища (комиссара или еврея) лагерное начальство премировало тех, кто их выдал, — хлебом, дополнительной пайкой или портянками с преданного мертвеца».

Другой проблемой плена являлись болезни.

Как вспоминал Иван Ксенофонтович Яковлев, «приводили и привозили не только поносников, но и тифозников. В лагере разразилась эпидемия новой инфекционной болезни — сыпной тиф. Смертность резко увеличилась. Гробовщики не успевали рыть траншеи и хоронить трупы».

Зимой 1942/43 года в одном из прибалтийских лагерей вспыхнула эпидемия сыпного тифа. В качестве меры борьбы с тифом фашисты организовали массовые расстрелы: «Достаточно было заболеть 3—4 военнопленным, как всех остальных, находившихся в этом бараке, немцы выводили к ямам на крепостной эспланаде и расстреливали».

Описание Н.П. Обрыньбы барака для тяжелораненых военнопленных лишь дополняет картину ада: «Нары были в три яруса. Вдоль всего сарая тянулся проход шириной семьдесят— восемьдесят сантиметров. Люди лежали потоком, плотно прижавшись друг к другу, стараясь согреться. Кто-то тронул меня за рукав, я услышал стон:

— Доктор, доктор, спаси меня, я жить хочу, у меня дом з садочком и детки, их трое, доктор, отрежь мне руку, она горит, только чтоб жить…

Ком подступил к горлу, но, пересилив себя, как мог твердо, ответил:

— Завтра буду смотреть всех и тебе помогу. А сейчас темно. У меня не хватило мужества сознаться, что я не врач, чтобы

не разочаровывать этих обреченных, не лишать их веры. Мои товарищи стояли, не проронив ни слова, раздираемые жалостью и чувством бессилия перед этими страданиями.

“Санитар” полез на свои нары в другом отсеке барака, а мы забрались вниз, под нары, в какую-то яму, еле поместившись в небольшом углублении, и кое-как улеглись.

Душно, но остроту запахов мы уже перестали ощущать, усталость брала свое. Закрыл глаза, и тут же замелькала мокрая, скользкая дорога и трупы, трупы, трупы… Неподвижно мы лежим в яме среди страдающих, бредящих, умирающих. Несмотря на весь ужас, показалось даже уютно тут, мы согрелись, и постепенно нас охватывает дремота. Вдруг теплая жидкость полилась сверху, у меня сразу промокла нога. Сначала я не понял, что это такое, но Сашка сказал:

— Я совсем мокрый, раненые мочатся на нас.

Утро наступило серое, промозглое. Когда мы вылезли из своего убежища, уже все знали, что пришли врачи. Немцы не давали раненым воды, утром доставалось им по кружке чая или кофе-бурды коричневого цвета. Мне же для работы нужна кипяченая вода…»

«В чистом поле, обнесенном колючей проволокой, был сооружен лагерь, — вспоминал В. Тимохин. — Лагерь не имел ни малейших условий для жизни человека: ни крыши над головой, ни других необходимых условий. Спали прямо на земле, хотя и только что прошел дождь. А время — уже наступил сентябрь. А я был в одной гимнастерке и без головного убора.

Питание: давалось 240 граммов хлеба и 0,5 литра баланды, состоящей из воды и нечищеной порубленной брюквы. Через несколько дней такой жизни у меня открылся понос. Среди нас находились наши русские врачи, попавшие тоже в плен и жившие в таких же условиях. В определенном месте обусловили медпункт. И вот я обратился в такой медпункт. Рассказал врачу, чем болею. Врач мне говорит: “Медикаментов у меня никаких нет, могу только порекомендовать: суп, который нам дают, ты не употребляй, а хлеб высуши на сухари, так попитайся два дня”. Так я и сделал. И, действительно, понос прекратился.

Ужасные нечеловеческие условия жизни в лагере быстро отразились на здоровье людей.

Люди стали в массовом порядке умирать от различных болезней и просто от истощения, оставшиеся в живых каждый день убирали мертвецов. Часть людей копают братские могилы, а остальные волоком таскают и навалом кладут мертвецов в могилы. Такая работа происходила каждый день».

…В одном из лагерей, находящихся в Киевской области, была расположена так называемая лечебница для советских военнопленных. Она должна была обслуживать два лагеря. По показаниям очевидцев, «лечебница фактически не оказывала никакой медицинской помощи. Больные и раненые не имели никакого ухода, не перевязывались, лежали с повязками, пропитанными гноем, в ранах заводились черви, не получали белья и другой необходимой для больных людей помощи. Питание было ужасное. Медикаментозная помощь отсутствовала. Естественным следствием такой обстановки была массовая смертность».

Существовавший при Даугавпилсском лагере госпиталь был ориентирован на уничтожение военнопленных. Одна из работавших там свидетельниц, в частности, рассказала: «Редко кто выходил живым из этого госпиталя. При госпитале работало 5 групп могильщиков из военнопленных, которые на тележках вывозили умерших на кладбище. Бывали часто случаи, когда на тележку бросали еще живого человека, сверху накладывали еще 6—7 трупов умерших или расстрелянных. Живых закапывали вместе с мертвыми; больных, которые метались в бреду, убивали в госпитале палками».

Лечили военнопленных, как говорится, «чем бог послал».

Ю.В. Владимиров тоже оказался в роли больного: «После обеда я попробовал полежать на кровати, но ячейки железной сетки больно вдавливались в мое худое тело, и я не смог уснуть. Хотел разместиться на полу, но посчитал это неудобным перед соседями, которые спокойно лежали на своих кроватях. Так и промучился до вечера, пока не принесли ужин — бак горячего сладковатого чая, заваренного листьями какого-то дерева, и суточные порции: кому — черного хлеба, кому — сухарей. При этом полагалось половину порции съесть в ужин, а другую — на следующий день в обед. Но на практике пленные всю порцию обычно съедали за один раз. В ту же ночь с меня так “несло”, что я почти всю ее провел в туалетной комнате, сидя со спущенными штанами на ведре, предложенном санитаром, так как пользоваться парашей не мог. При этом более часа трясся также от холода от приступа малярии. И, кстати, так происходило со мной еще несколько ночей.