Царь-девица - Всеволод Соловьев

И говоря эти слова, царевна пристально и, по-видимому, ласково глядела на Наталью Кирилловну. А в то же время какое-то мучительное, но сладкое чувство сосало ей сердце. Она наслаждалась этим всеобщим смятением, этими слезами царицы.

«Плачь! — думалось ей. — Плачь, еще не так будешь плакать! Ты пришла к нам незваная, непрошенная. Ты, бедная воспитанница худородного Матвеева, восхотела быть выше нас, прирожденных царевен… Ты отняла у нас отца, теперь ты, со своим сынишкой, у нас все отнимаешь! Нет, видно, мало ты меня знаешь, я еще тебе не дамся! Горькие слезы будешь проливать ты…»

Она отошла от царицы ближе к выходным дверям и спрашивала: что ж стрельцы — близко ли? И чего требуют?

Но никто не мог ей ответить, так все были растеряны, так перепуганы.

В это время дверь во внутренние покои отворилась и вошел царевич Иван. Медленно, волоча за собою ноги, он подошел к царице Наталье.

— Что тут у вас такое? — спросил он. — Меня сюда позвали, что-то толковали, да я, признаться, не понял хорошенько. Война, что ли? Враги на нас идут? Какие это? Турки?

— Стрельцы опять бунтуют, братец, — ответил ему маленький Петр, — а чего хотят — не знаю. Выйдем-ка мы с тобою к ним, спросим их, нам они должны ответить, кому же и отвечать, как не нам? Вот и посмотрим, что нужно тут делать; право, пойдем, братец!..

Наталья Кирилловна схватила за руку сына.

— Что ты? Куда, Бог с тобою, дитятко! Ради Создателя, не отходи от меня.

— Эх! — вздохнул Петр, но не смел ослушаться матери, не смел выдернуть из ее руки свою руку. Он сел рядом с нею и задумался. Густые брови его сдвинулись, темные глаза горели.

Царевич Иван так же тихо, с трудом передвигаясь, подошел к сестрам.

В эту минуту из окон послышался быстро приближавшийся бой барабанов: все вздрогнули и стали еще теснее жаться друг к другу.

Только Матвеев да патриарх поспешили выйти из палаты на крыльцо, навстречу стрельцам.

Между тем на дворе уже раздавались отчаянные крики и вопли. Стрельцы обступили густыми толпами весь дворец, перебили нескольких людей боярских, не успевших вовремя скрыться.

В толпах стрельцов развевались знамена; на самый двор вкатили пушку. Дикий крик раздался по рядам стрелецким: «Кто задушил царевича Ивана? Подавай Нарышкиных! Подавай изменников и душегубцев!»

— А, вот они чем их подняли! — прошептал Матвеев, расслышав эти крики.

Он вернулся к царице.

— Мятежников обманули, — сказал он, — они думают, что кто-то задушил царевича Ивана. Нужно показать его км — только в этом теперь и спасенье! Пойдемте все на крыльцо, и ты иди, государыня царица, не бойся, теперь не время трусить. Ничего они не посмеют сделать!

Многим трудно было решиться выйти к стрельцам, но все поняли, что это необходимо, все поняли, что, в крайнем случае, нужно будет защищать царское семейство.

Тесня друг друг друга, бояре двинулись к выходу.

Царица Наталья взяла за руки сына и пасынка, и тихо читая молитву, бледная, как полотно, но твердыми шагами вступила на Красное крыльцо и остановилась у самой решетки.

В первое мгновение ее оглушил страшный крик стрельцов, которые, как бесноватые, обступили крыльцо со всех сторон и лезли вверх…

По вот они увидели обоих сыновей царя Алексея, и вся площадь мгновенно стихла.

— Что ж это? Значит, нас обманули? Значит, это правду говорили сегодня утром, что царевич жив — вот он!.. Вот!

Многие начали снимать шапки.

Однако приверженцы Софьи и Милославских не дремали. Князь Хованский неизвестно откуда появился внизу на площади, пробрался между стрельцами, которые давали ему дорогу, и шепнул что-то на ухо полковнику Циклеру.

— Да полно, царевич ли это? — вдруг крикнул Циклер.

— Да! Не обман ли уж? — повторило несколько голосов. Это нас морочат — другого одели в платье царевича…

— Ан, нет же, он!.. Он! Не в первый раз мы его видим! — ответили другие.

— Да что тут! Полезай вверх, чтоб без обмана было!..

Они подставили лестницу, и десятка два стрельцов стали взбираться на Красное крыльцо, поддерживаемые товарищами. Вот верхние добрались до решетки.

Царица Наталья невольно попятилась и заслонила рукою Петра. Но царь высвободился из-под руки матери, стал на свое прежнее место и смело, горделиво поглядывал на стрельцов.

Царевич Иван тоже не выказал ни малейшего страха. Он глядел вокруг себя, как и всегда, совершенно безучастно; ничего нельзя было прочесть на бледном, одутловатом лице его.

Между тем стрельцы внимательно его разглядывали.

— Он!.. Он! — кричали они. — Его лик! Да полно уж, не бесовское наваждение?

И они перекрестились. Нет, царевич Иван перед ними — не пропадает, не рассыпается прахом!

— Ты ли это, царевич Иван Алексеевич? — спрашивают его стрельцы, ощупывая его платье.

— Я!.. А то кто же?

— Так, стало, жив ты?

— А то и помер, что ли? Видите, жив.

— Кто же это тебя изводит? Кто враги твои? Кто бояре изменники?

Никто не предвидел возможности подобных вопросов. Никто не предупредил царевича. Теперь страх немалый взял бояр. А вдруг он ответит что-нибудь неладное! Все затаили дыхания.

Царевич слабо и странно усмехнулся.

— В толк не возьму, о чем меня спрашиваете, — наконец сказал он своим глухим голосом. — Нет у меня врагов… Никто меня не изводит. Жить мне хорошо, ни на кого не жалуюсь…

У всех отлегло от сердца.

Стрельцы еще несколько мгновений поглядели на царевича, переглянулись между собою и стали слезать вниз.

— Он, взаправду он, и говорит, что никто его не изводит! Стало, нас обманули…

Толпа не шевелилась в недоумении. Многие переминались с ноги на ногу, почесывали себе затылки. Раздалось несколько голосов.

— Что ж это? Дело-то неладно — чего ж нас подняли? Изменники-то, видно, те, кто обманул нас!..

Некому теперь было глядеть на царевну Софью, а взглянуть на нее стоило.

В то время как все лица мало-помалу прояснялись, как у всех явилась надежда, что дело примет счастливый оборот, она стояла, как приговоренная к смерти, со страшно искаженным лицом, сама на себя не похожая. Сердце ее то замирало, то начинало неудержимо, больно биться, в виски стучало, голова кружилась.

«Господи, что ж это такое? Неужто все пропало?.. И как это я не предупредила этого: нельзя было пускать брата. Как-нибудь, а необходимо было удержать его. Что ж… Теперь молчат стрельцы… да и нечего сказать им!»

«Вот сейчас они уйдут, пристыженные, обратно к себе в слободы и чем их в другой раз оттуда выманишь!.. А старый волк Матвеев теперь уже не оплошает, примет решительные меры… И ведь ничего сделать теперь нельзя… я не могу и пошевельнуться… Но неужели?.. Быть не может!.. Все так давно приготовлялось, все так хорошо шло!..»

Ноги царевны подкашивались, она едва не упала. Она видела, как сквозь туман какой-нибудь, вокруг себя движение. Все идут обратно; Красное крыльцо пусто; на площади тишина… и ей ведь нечего здесь оставаться.

Шатаясь, едва сдерживая отчаянный вопль, готовый вырваться из груди ее, она тоже направилась с крыльца во внутренние дворцовые покои.

Но внезапно новая мысль пришла ей в голову. «Прикажу выкатить им бочки вина и пива — перепьются… тогда нх легко опять будет натравить!..»

Она поспешила отыскать Милославского.

IX

Между тем после нескольких минут тишины на площади началось снова волнение. Стрельцам как-то совестно было сознаться в своей глупости, что вот, по нелепому слуху, заставили их всех поголовно подняться. Им совестно было теперь, пристыженным и опозоренным, воротиться к себе; да и страх, очевидно, внушаемый ими боярам и семейству царскому, действовал на них подзадоривающим образом. А тут еще и выкаченные им бочки вина и пива, на которые они тотчас же набросились, и возмутители, кричащие: «Ну что ж, что царевич жив! Хоть он и жив, все же пускай выдадут нам его недоброхотов — Матвеева и Нарышкиных!..»

— Да, да, пускай выдадут! — подхватывает несколько десятков голосов.

— Да и разве не знаете, братцы, — на всю площадь кричит Озеров, — разве не знаете, что Иван Нарышкин примеривал на себя корону и разные царские украшения?! Он сам нашим царем хочет быть! Уйдем теперь… оставим их на свободе, так все равно они изведут и царевича, да и царя Петра, даром что он им сродственник…

— Слышь ты, Нарышкин на себя корону примерял! — раздается уже на другом конце площади. — Нет, не уйдем так!.. Подавай нам Нарышкиных и Матвеева!

Пристыженные и сконфуженные стрельцы нашли выход из своего неловкого положения. Снова неистовые крики наполнили площадь, снова густые толпы, вооруженные бердышами и мушкетами, полезли к Красному крыльцу и к окнам Грановитой палаты.

Те из окружавших царицу, кто был посмелее, решились выйти к стрельцам. Скоро на Красном крыльце показались Черкасский, Шереметев Большой и князь Василий Васильевич Голицын. Четвертым между ними был Тараруй-Хованский. Сам всячески возмущавший стрельцов и за четверть часа перед тем незаметно нашептывавший им на площади, теперь он объявил, что идет их уговаривать. С крыльца ему удобнее было подавать тайные знаки, одобрять своим присутствием.