Жаворонок - Андрей Столяров

Тихое, но яростное сопротивление чувствуется за этими формулировками. С оторопью понимают в Киеве, что время, когда болезнь можно было лечить, прошло, повлиять на положение в Севастополе они просто не в состоянии, референдум (или, если угодно, «опрос») состоится, какие бы молнии не летели с Крещатика, а поскольку правящее большинство на демократической Украине составляют все те же функционеры КПСС, то и действия, ими предпринятые, выглядят соответствующе. В синих утренних сумерках, когда земля еще не отделилась от неба, тихо соскальзывает на бетон симферопольского аэропорта транспортный самолет, из него вываливаются спецназовцы в беретах и защитных комбинезонах, пригибаясь, точно под пулями, перебегают пустое пространство, вышибают (хотя можно было бы просто открыть) двери в диспетчерскую и громадный их командир с матерчатыми трезубцами на плечах объявляет, что с данной минуты в Крыму восстанавливаются закон и порядок. Сопротивляться малочисленная охрана аэропорта не может. Через три часа колонна грузовиков вползает на пробуждающиеся улицы Севастополя. Около десяти утра спецназ занимает здание городского управления внутренних дел (большая часть милиции при этом переселяется в соседние помещения), а в начале двенадцатого, когда весь город уже гудит, два десятка бойцов проходят по светлым коридорам горисполкома, и, опять чуть не снеся без всякой надобности дверь в приемной, извещают председателя городского совета, что в связи с нарушением конституции Украины он смещен со своего поста, в Севастополе вводится «особое гражданское положение», внеочередные выборы будут назначены «согласно закона», а пока вся власть в городе переходит в руки представителя президента. Из-за спины командира появляется некто в штатском и чиновничьим оловянным взором окидывает лепоту кабинета: кривовато повешенный поясной портрет нынешнего президента, бледный флаг Украины и рядом с ним – нагловатый кумач бывшего СССР, какие-то грамоты, какие-то исторические указы в металлических рамках, горку тусклых цветов, где растопыривает ребристые лапы кактус; все натужное великолепие советской провинции. Ничего, кроме усмешки, это не вызывает. Он презрительно поднимает брови и нюхает воздух. Освободите помещение, приказывает он председателю горсовета.

Это – железный кулак, чтобы показать кто здесь хозяин. Ничего хуже киевские политики измыслить бы не смогли. Мало того, что севастопольцы оскорблены бесцеремонным вмешательством в то, что они считают местной прерогативой, но еще выясняется, что хваленый кулак бессмысленно погружается в пустоту; потому что когда представитель центральной власти, уже доложивший в Киев, что операция успешно завершена, вызывает к себе для отчета чиновников местной администрации, обнаруживается, что никого из них в здании горсовета сейчас нет, что буквально каждый только что отлучился по чрезвычайно срочному делу, телефона своего не оставил и неизвестно, когда появится. Распоряжение об отмене опроса, подготовленное для газет, послать не с кем, на пресс-конференцию приходят лишь трое корреспондентов, представляющие киевские издания, запись, сделанную для телевидения, в вечерних новостях не показывают (с трудом найденный главный редактор объясняет это непредумышленным техническим браком, обещает немедленно выслать другую бригаду; разумеется никто с телевидения не является). А когда уже ночью киевский представитель сам приезжает на радио, местная охрана, несмотря на спецназ, просто не пропускает его внутрь здания. Двери и окна первого этажа закрыты решетками, в электрическом свете видны фигуры охранников, помахивающих дубинками, а на другой стороне проспекта, как вызов, сгрудились шесть канареечных ПМГ, и синеватые их маячки не улучшают настроения киевского чиновника. На прямой штурм радио он все-таки не отваживается, и единственное, чего ему все же удается добиться – это приехать утром и силой пройти в студию новостей. Однако техник, сидящий за пультом, выходит на минутку и исчезает, а коллега его, доставленный под конвоем, исполняет свои профессиональные обязанности так, что, как выясняется позже, в эфир выходит утиное кряканье.

Представитель Киева чувствует себя как в шизофреническом наваждении: тени и призраки, вместо людей, обступают его со всех сторон, голос глохнет, а судорожные пальцы хватают воздух. В удручающем бессилии наблюдает он, как прекрасным солнечным утром открываются вопреки всем указам избирательные участки, как гремит музыка из репродукторов, по чьему-то распоряжению включенных по городу, как трепещут на ветру транспаранты с надписями: «Все на выборы!» и как граждане Севастополя дружнее, чем даже эпоху КПСС, семьями и коллективами движутся к пунктам голосования. Никто, вероятно, не помнит о человеке с чиновничьими глазами. Он забыт, он мираж, он для них просто не существует. Каждые двадцать минут на столе у него взрывается прямой киевский телефон, и начальник администрации президента, отбросив «украиньскую мову», осведомляется: Что, черт возьми, у вас происходит? Почему несмотря на все указания опрос все-таки состоялся? Кто ответит за это и нельзя ли здесь что-либо предпринять? По тону его можно понять, насколько раздражены в Киеве. Для чиновника, считывающего интонации, это конец карьеры. Такого провала ему никогда не простят. И, вероятно, в нем что-то необратимо ломается, потому что когда возникает из пустоты командир киевского спецназа и предлагает силами своих подчиненных изъять из участков урны для голосования – референдум таким образом будет сорван, киевский представитель только безнадежно машет рукой. Он уже больше ни на что и ни на кого не надеется. А когда начальник спецназа, связавшись с Киевом, получает такое распоряжение и рассылает по ближайшим районам пятерки людей, обнаруживается, что опрос – к трем часам дня! – практически завершен, большинство урн вскрыто и результаты голосования зафиксированы в протоколах. Поздно вечером они уже объявлены по местному радио, и удивляет здесь даже не абсолютное преобладание тех, кто сказал на референдуме «да» (98,8%, как лучшие советские времена), а необыкновенный подъем пришедших этим утром на пункты: тоже 98%, фактически, все взрослое население. Это ошеломляющая победа, и эхо ее уже через сутки разносится по просторам Содружества. У одних эта победа рождает испуг, а у других, которых, наверное, большинство, – надежду и радость.

Правда, пока непонятно, что с этой победой делать. Официальные документы о референдуме посланы – в российский парламент, в ООН, в Совет Европы, но если в Государственной думе России они мгновенно становятся предметом ожесточенных дискуссий, то влиятельные международные организации их полностью игнорируют. Сепаратизм уже давно стал головной болью для многих стран, и Севастополю в этой ситуации надеяться не на что. Ни одно из зарубежных правительств результаты референдума не признает. Союзников, кроме коммунистов России, у него также нет. К тому же и Киев после первого приступа великодержавных амбиций наконец разобрался, что нынешний референдум («опрос») есть, в сущности, только сотрясение воздуха, никакими серьезными политическими пертурбациями он не грозит, разве что некоторыми уступками в торге между провинциями и столицей. Беспокоиться не о чем, паника была преждевременна. Киевские аналитики рекомендуют здесь вообще ничего не делать: не обращать внимания, не принимать никаких политических или административных мер, выдохнется само, просто потому что в жизни, в конечном счете, выдыхается все, сойдет на нет, рассосется и через месяц-другой вернется в конституционные рамки.