Марка страны Гонделупы - Софья Могилевская

— Она тут была, — твердо проговорил Кирилка, и сразу же оба — Тяпа под лавкой, а Кирилка на лавке — легли отдохнуть.

Сладок сон в дороге. И скамейка не кажется слишком жесткой, и стук колес убаюкивает, будто песня, а впереди столько нового и удивительного и такая радостная встреча…

Хотя поезд прочно стоял на месте и пока еще не собирался трогаться в путь, Кирилка тотчас задремал, и сон его был сладок и спокоен.

Только изредка он легонько и блаженно вздыхал и все время куда-то несся вперед и вперед, конечно на Север, к отцу. А рядом были и Петрик, и Опанас, и Петрика мама… И даже Клавдия Сергеевна с таблицей умножения. И отец. Откуда только он взялся, его отец, раз он к нему едет?

А потом его стало ужасно трясти. Будто поезд запрыгал через ров и канавы или принялся перескакивать через высокие кручи.

— Ой, ой! — запищал Кирилка и внезапно раскрыл глаза.

Прямо над ним стояла все та же румянощекая уборщица и с силой трясла его за плечо, словно хотела вытрясти из него все кишки, а заодно и душу. При этом она свирепо кричала:

— Ратуйте, люди добрые! Залез в найкращий дитячий вагон и спит себе, як в люльке у себя в хате… Я тебе покажу…

Тут Кирилка не мог сдержаться и залился горючими слезами.

— Тетечка, — воскликнул он, умоляюще складывая веснущатые кулачки, — мы только съездим на Север, и все…

— На север?! — гаркнула уборщица. — На якой такой север? Дивитесь, люди добрые, на этого героя! Я тебе побачу такого севера, що ты своих тетечек и дядечек забудешь…

И вот тут-то Тяпа внезапно почувствовал прилив небывалой отваги. Он вылетел из-под лавки, зарычал, как лев, и со злостью вцепился в веник уборщицы.

На мгновение уборщица окаменела. Но затем она выхватила из Тяпиных зубов веник, огрела им щенка и, всплеснув руками, изумленно вскричала:

— Якой зверюга! Теперь я вам побачу!

И, не обращая внимания на мольбы и уверения Кирилки, что Тяпочка очень смирный песик, она выбежала на площадку и крикнула кому-то, кто находился снаружи:

— Степа, Степочка, зайдите до мене в дитячий вагон… Будьте ласковы, Степочка!

Кирилка помертвел от страха, а Тяпка сразу весь обмяк и, полный сожаленья о своей несвоевременной храбрости, уполз обратно под лавку.

— Сюда, сюда, Степочка, будьте ласковы, — мягчайшим голосом, будто на свирели, пропела уборщица, широко раскрывая дверь и пропуская кого-то впереди. — Сюда, Степочка, вот они!

И когда во всем блеске новенькой милицейской формы на пороге появился огромный белокурый Степочка ростом два метра без восьми сантиметров, настоящий Гулливер в стране Лилипутии, — тут Кирилка и Тяпа поняли, что они пропали на этот раз окончательно и на Север им не попасть ни под каким видом.

Сначала уборщица объяснила, что ей от этих голопузых нет спокойствия и они ей мешают не только жить, но и прибираться в вагонах, как того требует ее совесть и умение.

— Це худо! — невозмутимо произнес Гулливер-Степочка густым желудочным басом.

Затем уборщица сказала, что этот хлопчик с этой вредной псиной желает бежать на север, а потому их нужно поскорее свести в детскую комнату, чтобы такого случая не произошло.

— Нехай так! — прогудел Гулливер, снисходительно разглядывая Кирилку с высоты своего двухметрового роста минус восемь сантиметров.

После этого уборщица заметила, что прежде всего нужно узнать имя беглеца и его фамилию, а затем уже позвонить в городскую милицию, потому что там-то уж хорошо известно, какие хлопчики потерялись, а какие нет, каких хлопчиков ищут, а каких еще никто не хватился.

— Це добре! — согласился Степочка.

И напоследок уборщица пояснила Гулливеру, что, конечно, она бы никогда не осмелилась объяснять ему, что и как нужно делать, потому что он наверняка все и без того хорошо знает, но, принимая во внимание, что он работает сегодня первый день, а она уже не помнит который, ей гораздо лучше, чем ему, известно, как полагается поступать в подобных случаях.

— Звычайно! — одобрительно прогудел милиционер.

Затем они все вчетвером вышли на площадку вагона. Несчастный Тяпа получил основательный пинок и с отчаянным визгом совершил прыжок вниз, шлепнувшись носом о рельсы. Он стремглав умчался подальше от злополучного вагона, горько жалуясь на свою судьбу.

Бедный Тяпа! У Кирилки сердце готово было разорваться на мелкие частицы при звуках этого жалобного щенячьего визга.

Но что мог он сделать? Он покорно поплелся за огромным милиционером в детскую комнату, где так бесславно должно было закончиться его северное путешествие.

По дороге милиционер с некоторым беспокойством оглядывался на Кирилку. Как знать, что в голове у этого тихонького на вид мальчика? А вдруг возьмет и удерет?..

Но Кирилка и не помышлял о бегстве. Он устал. Рядом не было верного Тяпы, и только в ушах звучали его замирающие вопли.

Нет, у Кирилки не было никакого желания убегать, тем более от такого огромного, двухметрового Гулливера.

Проходя мимо телефонного автомата, они остановились. Степочку осенила блестящая идея.

— Сидай тут, — сказал он, показывая Кирилке на скамью возле будки.

Сам же он вошел внутрь, на всякий случай оставив дверь раскрытой, причем одна нога его находилась в будке, другая — за пределами ее. И, соединяясь с городской милицией, Степочка все время искоса одним глазом следил за Кирилкой, который сидел уныло, опустив плечики и устремив глаза вниз.

И во время разговора с дежурным милиционером Степочка тоже ни на одну минуту не спускал глаз с Кирилки… Эти тихонькие иной раз такое вытворяют!

Но Кирилка попрежнему сидел глубоко подавленный и понурый, только глаза его были устремлены теперь не вниз, на землю, а на большие вокзальные часы, показывающие ровно четыре.

Между тем у дежурного милиционера Степочка узнал, что уже более часа повсюду ищут мальчика восьми лет, с большим коричневым портфелем, по имени Кирилка. И если мальчик на вокзале похож на того мальчика, которого ищут, то пусть этот мальчик посидит в детской комнате, пока за ним приедут…

Вне себя от восторга, Степочка крикнул в трубку, что по всем признакам это и есть тот самый хлопчик, которого ищут. На всякий случай он еще раз посмотрел на Кирилку. Так и есть! Портфель коричневый, и лет не больше восьми. И тогда, чтобы в городской милиции было лучше слышно, Степочка влез в телефонную будку, прикрыл за собой дверь и заревел медвежьим голосом:

— Пусть езжают… це он… Он и есть хлопчик Кирилка… пусть езжают… це он! Уж я за ним побачу.

Потом, гордо расправив плечи, Гулливер положил трубку и вышел из будки.

— Пийшли! — величественно произнес он, обращаясь к Кирилке, сидевшему на скамейке. — Пийшли в дитячью комнату…

Но скамейка была совершенно пуста.

Кирилка исчез.

Глава двадцать шестая. Опанас-произноситель

Опанас ужасно волновался, когда бежал в школу на заседание. Ведь подумать только — может, все уже сидят в пионерской комнате, а его одного еще нет!

Ужасно неудобно.

Может, все ребята давно кричат: «Давайте начинать! Давайте начинать!» А пионервожатая Зина им говорит: «Нет самого главного — Опанаса Чернопятко! Нельзя». А около председательского места пустой стул. Для него. Кто-нибудь, может, хотел сесть, а пионервожатая Зина говорит: «Нет, это место для Опанаса Чернопятко!» Интересно, стол будет с красной скатертью или без?

Разумеется, было немного страшновато. Какую речь, например, он будет говорить? И с чего начнет?

Знать бы все это раньше, можно хорошенько подготовиться. Можно было бы посадить близнецов, они бы ему хлопали, а он бы им говорил.

Но что ж поделаешь, раз так не получилось. Придется без подготовки.

Ничего. Он сможет. Он встанет, протянет одну руку вперед, как это всегда делается на всех заседаниях, и скажет: «Передаю вам пламенный пионерский привет…»

Но почему пионерский привет, когда он еще пока не пионер? И от кого привет?

Эге! Придумал. Он скажет так: «Передаю вам пламенный первоклассный привет от первого класса . А».

В восторге от своей находчивости, Опанас несколько раз подпрыгнул и перевернулся на одной ножке.

О дальнейшем он пока решил не думать. Раз есть начало, будет и середина, а конец придет сам собой.

А Лева Михайлов, наверное, сидит и дрожит. Наверное, он только об одном думает: «Пусть Опанас Чернопятко не придет! Пусть Опанас Чернопятко не придет!»

А он вот взял да и пришел!

При этой мысли Опанас преисполнился горделивым самодовольством и весь напыжился.

Если бы у индюков были такие же черные блестящие глаза, похожие на вишню владимирку, как у Опанаса Чернопятко, и если бы у индюков были такие же румяные наливные щеки, будто яблоки апорт, как у Опанаса Чернопятко, и, наконец, если бы нос, круглый и розовый, точь-в-точь молодая картофелина, у индюков был такой же, как у Опанаса Чернопятко, можно было бы смело сказать, что через порог школы переступил чванливый и надутый индюшонок, а не Опанас Чернопятко.