Одинокое место Америка - Ирина Борисова

Я слушаю...

Они говорят, я слушаю, слушаю, слушаю... Они говорят мне, как они живут, какие у них планы, мечты и настроения. Они рассказывают мне о своих детях, родителях и друзьях, о том, как живут их дети, родители и друзья, и какое у всех у них настроение. Они рассказывают мне также о каких-то и вовсе неизвестных мне людях, и я слушаю о планах, мечтах и настроениях тех людей, и мне кажется, что мир перенаселен и перенасыщен эмоциями, а я, как специальный компьютер или громоотвод, должна обеспечивать отток этого переизбытка, не то они все лопнут от переполнения или посходят с ума, и никто не интересуется, что происходит при этом с моей головою.

Они не дают мне покоя, звонят мне по пустякам, делятся, что потеряли перстень или просят измерить телевизор по диагонали, чтобы решить, полезет ли такой телевизор в их мебельную стенку. Они долго консультируются и жалуются, и я опять терпеливо слушаю их, и только, наконец, с облегчением вздохну, закончив разговор, как они опять перезванивают, чтобы сообщить мне, что нашли, наконец, свой перстень в морозильнике в коробке из-под фрикаделек.

Они делятся со мной сокровенным и тайным. Они рассказывают историю своей запретной любви, историю метаний между чувством долга и страстью, не забывая подробно описывать, что происходит при этом с их ЭГО, и я слушаю про их ЭГО с особенным уважением, потому что не уверена, имеется ли, вообще, подобная вещь у меня.

Они любят говорить со мной о своих финансовых проблемах, о том, как трудно заработать столько, сколько необходимо, как трудно бороться с налогами, обстоятельствами и долгами, и я снова сочувственно слушаю их, киваю, с пониманием относясь к их проблемам, обстоятельствам и долгам, забывая при этом, какую внушительную сумму они уже задолжали мне.

Иногда, редко, мне тоже захочется поделиться с ними, и, улучив момент, когда, задумавшись о своем, они ненадолго замолчат, я открываю было рот, чтобы тоже рассказать им о сокровенном. Но, едва начав, я сразу же замечаю, как скучнеют при этом их лица, как тускнеют глаза, с каким нетерпением они ждут паузы, чтобы вклиниться и продолжить прерванную тему, и, не в силах наблюдать их мучения, я сконфуженно замолкаю, и обычный механизм "они говорят — я слушаю" запускается вновь.

А когда мне станет уж совсем невмоготу, когда я смертельно устану от своей сумасшедшей жизни и от всей этой вливающейся в меня непрерывным потоком информации, когда потребность тоже излить душу сделается непреодолимой, я возьму чистый лист бумаги, напишу на нем, как я живу, какие у меня планы, мечты и настроение, опишу все пустяки, а также все сокровенное и тайное, что происходит со мной, опишу финансовые проблемы, неполученные долги и сложные обстоятельства, положу этот лист в конверт, напишу на конверте выдуманный, несуществующий адрес, а адрес отправителя пропущу, и, заклеив письмо, брошу его в почтовый ящик.

И, вообразив, как оно будет гулять по свету, я вздохну, улыбнусь, и очень скоро буду опять готова всех слушать.

Одинокое место Америка

Чарли звонит мне из Москвы и спрашивает, нельзя ли приехать в С.-Петербург на два дня раньше, потому что в Москве у него что-то не ладится, остается свободное время, которое некуда девать. Его квартира пока занята, но я нахожу ему на два дня комнату в том же здании, график встреч тоже весь переносится, в день его приезда свободной оказывается только Валя, которой он совсем мало писал, да и та сомневается, сможет ли прийти, потому что кашляет дочка и, возможно, ее пригласит клиентка — Валя работает парикмахером, ходит по частным заказам. Валя все же приходит, это ее не первая встреча с иностранцем, и после того, как предыдущий американец со всей честностью и прямотой объявил ей, что она не в его вкусе, слишком ярка и накрашена, и он посоветовал бы ей знакомиться скорее с латинским мужчиной, энтузиазм Вали несколько поутих. Она приходит на сей раз вообще без косметики, с завязанными в простой хвостик волосами, едва поздоровавшись с Чарли, уже смотрит на часы, говорит, что к десяти должна обязательно вернуться домой. Мы идем в кафе, чтобы Чарли поел с дороги, он с любопытством озирается по сторонам, прохожие тоже на него поглядывают — ни у кого на всем Невском нет такой замечательной панамки.

В чебуречной, куда мы заводим Чарли, душно, но Валя решительно ставит сумку на стул и говорит, что душно в такую жару везде, и мы остаемся. Пока не принесли заказ, Валя сидит, откинувшись, смотрит на Чарли с дружелюбным любопытством, у нее усталое лицо, видно, что ей приятно так вот просто посидеть и отдохнуть даже и в душном кафе, и что это удается ей редко. Она спрашивает Чарли, доволен ли он своей поездкой: С.-Петербург — конечный пункт его маршрута через Киргизию и всю Россию, отсюда он полетит обратно в Америку. Из писем Чарли мы обе знаем, что он много лет проработал в американской почтовой службе, что это была высокооплачиваемая, но монотонная работа, что в один прекрасный день он взял расчет и поехал на полтора месяца в СНГ тратить скопленные за годы работы деньги в поисках будущей жены, и что по возвращении он уже не вернется на почту, а будет начинать с нуля где-то в другом месте.

У Чарли высокий лоб, переходящий в лысину, которую он защищает от солнца панамкой, любопытные глаза за толстыми стеклами очков, застенчивая улыбка. Он говорит, что поездка была замечательная, он никогда раньше так далеко не путешествовал, а повидал он столько, сколько не видел за всю свою жизнь. Он, в свою очередь, расспрашивает Валю о ее жизни, и Валя говорит, что была учительницей музыки в Казахстане, что когда русские стали оттуда уезжать, тоже уехала в Питер, но для работы по специальности музыкального училища здесь мало, учиться в консерватории поздно, поэтому она закончила парикмахерские курсы, ходит по частным клиентам, а сутки через трое торгует сигаретами в ларьке. Валя рассказывает, какая способная к музыке и танцам у нее дочка, говорит, что ее всему надо учить, на это надо много денег, поэтому приходится много работать.

Приносят заказ, Чарли, по нашему совету, заказал чебуреки, мы с Валей пьем сок. Валя спрашивает, чем, на его взгляд, русские отличаются от американцев, и Чарли говорит, что в России сильнее личностный элемент, даже в деловых отношениях, а в Америке люди всюду преимущественно делают бизнес. Он говорит еще, что русские, с которыми он общался, часто плохо слушают собеседника, отвечают не то, что у них спрашивают, а то, что они сами хотят рассказать, и мы с Валей смеемся и говорим, что это, наверное, от плохого понимания его английского языка.

Чарли предлагает зайти после кафе к нему, посмотреть фотографии, которые он сделал в поездке, и, выйдя снова на Невский, где пока мы сидели, успел подняться ветерок, мы с удовольствием подставляем ему разгоряченные лица.