Витя Коробков - пионер, партизан - Яков Ершов

— Устал, сынок? — участливо заметила Маруся: она по-своему объяснила Витино мрачное молчание. — Потерпи. Немного осталось. Заночуем в городе, а утром по холодку домой двинемся. Котомки наши уже наполнились.

Витя снова не отозвался, только еще сильнее сдвинул брови да сердито встряхнул мешок с сухарями за спиной. Он был в отчаянии. В самом деле: пройти десятки километров, добраться до старокрымских лесов и даже не попытаться проникнуть в отряд, не встретиться хотя бы с одним партизаном!

Узким переулком круто спустились вниз, и Мария Залепенко стукнула три раза в окно маленького приземистого домика.

— Кто там? — послышался женский голос.

— Сушку не продаете? — спросила Мария.

— Вы что, с неба свалились? — заворчали в доме, но дверь отворилась, и гот же голос сказал: — Проходите. Как там: никто за вами не увязался?

— Как будто бы нет, — ответила Мария и подтолкнула Витю вперед: — Мой попутчик. Одной-то скучно.

— Понятно, — сказала женщина и повторила: — Проходите.

Вите бросилось в глаза, что встретила она их без радости. То, что произошло потом, подтвердило это впечатление.

— Не вовремя вы, — сказала высокая полная женщина, садясь к столу в чистой уютной горнице и приглашая гостей тоже сесть на скамейку. — Аресты идут в городе. Каждого чужого без разбору хватают, да и местных не милуют.

— Без дела мы бы не пришли, — строго ответила тетя Маруся.

— Без дела кто ж в такое время пойдет, — кивнула головой женщина. — Як тому, что задерживаться вам не стоит. Как хорошенько стемнеет, так и в путь, Тут парень один есть, проводит до места. Только… — женщина подняла виноватые глаза. — Вы уж простите, как вызвать его, не знаю. Сама-то никуда не выхожу, чтоб не привлекать внимания. Может, хлопчик сбегает? — глянула она на Витю.

— Найдет ли? — усомнилась Залепенко. — Будет спрашивать — провалится…

— Ну, чего тут спрашивать. Дом-то их рядом. Сбегай, мальчик, — повернулась она к Вите. — Я с крыльца покажу, не ошибешься. Спросишь Митю Стоянова. Хлопчик твоих лет. Может, еще товарищами будете.

Через минуту Витя уже стучал к Стояновым.

Митя Стоянов третьи сутки отсиживался дома. Днем он прятался в дальней комнате, ставни которой были все время прикрыты, и только поздним вечером рисковал выйти во двор. В городе было очень беспокойно. Дмитрий узнал об этом от матери, замечал и по грустным глазам ее, и по тому, как порывисто шла она навстречу ему и уводила в темную комнату, едва он после очередной прогулки появлялся на пороге. Дмитрий понимал, как мучается, страдает мать. Еще недавно их дом был полон веселья и радости. Старшие мальчики, Анатолий и Юрий, заканчивали школу, собирались в Одессу в мореходное училище. Об этом мечтал и младший, Дмитрий.

Война все разрушила. Теперь трое сыновей Марии Григорьевны Стояновой, старой заслуженной учительницы, стали партизанами. По вечерам Мария Григорьевна, перебирая пожелтевшие фотографии, тихо вздыхала, моля судьбу послать удачи ее мальчикам. А ведь, кроме родных сыновей, сотни близких ей людей — бывших учеников — сражались с врагом на фронте и в тылу. В память о них у Стояновой хранились школьные фотографии, письма, которые еще до войны присылали ученики своей старой учительнице.

Вот и сейчас, чтобы как-то унять тревогу, перечитывает Мария Григорьевна исписанные самыми разнообразными почерками почтовые листки, перебирает снимки.

— Что-то боязно, Дима, — говорит она, поднимая усталое, иссеченное мелкими морщинками лицо. — Гестаповцы понаехали. Не к добру.

Дмитрий молчит. Чем он может успокоить мать?

— Не уйти ли тебе?

— Нельзя, мама! — порывисто поднимается Дмитрий. — Как ты не поймешь! Если бы не нужда, не сидел бы здесь, в самом пекле.

— Да ведь о вас забочусь, — настаивает мать. — И Анатолия что-то долго нет…

— Обо всех надо заботиться, мама!

— А вдруг придут гестаповцы, — промолвила мать. — Не помилуют.

И будто нарочно в этот момент в дверь постучали.

— Вот, — стиснула пальцы Мария Григорьевна, медленно поднимаясь со стула.

Они вдвоем на цыпочках подошли к двери.

— Кто там?

— Откройте, пожалуйста, — громким шепотом сказал за дверью Витя. — Митя очень нужен, Стоянов.

Мария Григорьевна отстранила сына.

— Никакого тут Мити нет. Не стучите больше.

— Как нет? — сдавленно воскликнул Витя. — Да вы не бойтесь. Мне сказали, что он дома. Не бойтесь.

Стоянова повысила голос:

— Уходи, мальчик. Я не могу открыть. Дмитрия здесь нет.

Когда шаги за дверью смолкли, Мария Григорьевна решительно повернулась к сыну.

— Дима, не возражай. Это слишком серьезно. Вот-вот придет Анатолий. Если вас возьмут, я не переживу. Слышишь, Дима!

Дмитрий молча шагнул к вешалке, снял с крючка телогрейку.

— Ты права, мама! Надо уходить. Анатолию скажешь, что я в отряд подался.

Мать приникла к нему, обняла, поцеловала.

— Пришли весточку, сынок! Не томи старую.

— Пришлю, мама.

Дмитрий направился было к двери, но передумал:

— Пожалуй, лучше в окно.

Он легко спрыгнул на мягкую, сырую землю. Оказавшись на улице, сразу успокоился. Почему они с матерью решили, что приходили из полиции? Скорее всего он понадобился тем самым людям, ради которых три дня сидит здесь и которых «Батя» приказал проводить в отряд. Надо сейчас же это выяснить. Он поспешил на явочную квартиру.

В сгустившихся сумерках не сразу заметил, как от стены отделилась невысокая фигура:

— Митя?

— Я. Что такое?

— Что же вы не открываете? — сердито зашептал Витя. — Своих не узнаете? И слушать ничего не хотите…

— Своих… Ты от кого? — спросил Дима.

— Сейчас узнаешь, — пробурчал Витя.

Они вошли в дом. Хозяйку и Марусю Залепенко уже начинало тревожить отсутствие Вити и связного. Витя рассказал о причине задержки. Хозяйка упрекнула Стоянова:

— Как же вы так, Митя, ведь свой пришел?

— А так, — рассердился в свою очередь Дмитрий. — По голосу не узнаешь, свой или чужой.

— Пароль надо иметь, — сказала тетя Маруся. — Что же вы без пароля? Так недолго и…

Она не договорила. В окно резко постучали. Это не был условленный стук, которым пользовались связные. Стучали дробно, непрерывно, как будто били тревогу. Женщины переглянулись.

— Что за напасть, — всполошилась хозяйка. — Открывать? — шепотом спросила она Марию Залепенко.

— Свои, наверно, — ехидно вставил Дима.

— Не до шуток, парень! — остановила его Маруся. — А открыть надо. Если полицаи — все равно ворвутся. Еще хуже будет.

Хозяйка прошла в сени и скоро вернулась с молодой черноволосой женщиной.

— Приютите, люди добрые, — просила та на ходу. — Есть же у вас сердце! Куда я ночью денусь! Знакомых нет в городе. А на улице схватят. Измучилась. В первый попавшийся дом кинулась. Есть же, думаю, советские люди. Не перевелись они от того, что Гитлер полонил нашу землю…

— Нельзя же так — в первый попавшийся. А вдруг на полицая нарвалась бы? — перебила ее хозяйка.

— А как можно? — сердито спросила женщина, — Жизнь-то теперь вся перевернулась. Кто теперь знает, как можно, а как не можно? — она облизала сухие потрескавшиеся губы, жадно взглянула на ведро с водой, стоявшее на табурете возле печки.

— Ну, что ж, раздевайтесь, — пригласила неохотно хозяйка. — Не гнать же вас на улицу?

— Да вы хоть спросите, кто я, откуда? — повернулась к ней женщина.

— А что, милая, спрашивать? — развела руками хозяйка. — Если и правда от фашистов укрытия ищешь, не утаишь, сама расскажешь, что на сердце лежит. Раздевайся, садись к столу. Вечерять будем. Садись и ты, Митя!

Дмитрий и Витя подсели к столу. Они уже разговорились. Митя, проверяя свое предположение, спросил:

— Вы что ж, из Феодосии пришли?

— Угу, — ответил Витя.

— В отряд, выходит, вас вести. Я уже третий день жду.

Витя чуть не вскрикнул от радости, настолько услышанная им новость была неожиданной и желанной. Значит, все-таки идут они к партизанам! Он хотел потихоньку спросить Марусю Залепенко, почему она таилась от него, но женщины были заняты своим разговором.

Витя прислушался.

— Как звать-то? — спрашивала хозяйка новую гостью.

— Мария. Мария Китько.

— Тезки, значит, с нею, — кивнула хозяйка на тетю Марусю. — Ну, рассказывай.

— Что рассказывать-то… До войны в гараже работала, шофер я. Ну, а немцы пришли, какая работа по темным углам скрывались. А тут словно взбесились гитлеровцы, шофера им, видишь ли, до зарезу потребовались. Выкурили нас из хат, выстроили на площади. Отобрали десять человек. Старики да женщины. Молодые-то шофера кто на фронте, кто в партизанах. Говорят, карателей везти надо. Мало еще над нами измываются, так ишь чего захотели, чтобы, значат, своим же людям на погибель мы их везли. Один из наших, помоложе других, погорячее, выскочил: «Не повезу, не пойду на предательство!» Лейтенант немецкий затрясся весь от злости, выхватил пистолет и на глазах у народа застрелил его. «С каждым, — говорит, — так же будет, кто не повезет». Так-то вот, бабоньки.