Учебка. Армейский роман. - Андрей Геращенко

— А ты что, Тищенко, забыл, чем в наряде мыл: щётка ДК. А писсуар и плитки бритвочками почистите. А очки — щёткой ДК с мылом. Ясно?

— Так точно, — невесело ответил Петренчик.

— Ну и гад же у нас сержант! Мы ведь нормально всё убрали. Да и наш взвод чаще всего сюда попадает — только вчера он Стопова и Мазурина посылал! — пробубнил вслед Гришневичу Игорь.

Осыпая вполголоса сержанта всевозможными ругательствами, курсанты сходили за лезвиями (которые были извлечены из своих же собственных станков для бритья) и начали отдирать всё, что только можно было отодрать. Делать это было неприятно и, в конце концов, курсанты решили остановиться лишь на самых броских плитках. После этого развели в ведре мыльный раствор и, используя щётку ДК, тщательно вымыли все очки, которые неожиданно приобрели удивительно белый цвет.

— На гражданке так только у себя дома убирают, да и то не каждый, — заметил Игорь.

— А ты думал?! Это нам Гришневич устроил, чтобы «слишком хорошо не жили», — отозвался Петренчик.

— Слушай, Петренчик, а ты где учился?

— В технологическом. Но только почему «учился»? Меня ведь никто не выгонял — я и сейчас учусь.

— Сейчас мы не учимся, сейчас мы очки моем! — возразил Игорь.

— Да ну тебя! Ты чем увлекался?

— Шахматами, рыбок разводил.

— А я тяжёлой атлетикой, немного дзюдо.

— По тебе заметно.

— А ты думал?! — Петренчик сделал самодовольное и от этого немного глупое лицо.

Игорь не смог удержаться от улыбки. А вообще Игорю казалось очень странным то, что стране почему-то выгоднее прервать студентам ВУЗов учёбу и бросить их… на очистку очек.

— Говном смердит! Уничтожить запах! — сержант подвёл итог своей очередной инспекции.

Это означало, что нужно бежать к своей тумбочке, вытащить из неё одеколон и разбрызгать его в туалете. Игорь уже видел раньше, что так часто поступают другие, а теперь ему пришлось всё испытать на собственном опыте. Тищенко притащил бутылку «Шипра» (подаренного ещё на полевой практике), а Петренчик — тройной одеколон. Вскоре воздух в туалете превратился в какую-то адски отвратительную смесь запахов дерьма и одеколона. Но Гришневич остался доволен работой и наконец-то разрешил курсантам вернуться в расположение взвода.

В пять часов вечера Шорох и Гришневич увели взвод на физическую подготовку, а Тищенко и Лозицкого оставили в казарме для оформления «Боевого листка». Листок оформляли в ленкомнате. Здесь же сидели представители остальных взводов и младший сержант Бульков. Бульков лениво бренчал на гитаре и что-то едва слышно напевал себе под нос. Его лицо выражало тягучую, невыносимую скуку. Игорь, напротив, был в приподнятом настроении. Из раскрытого окна ленкомнаты спортгородок был виден, как на ладони и сейчас Лозицкий и Тищенко с интересом наблюдали за всем, что там происходило.

Шорох заставлял всех по очереди прыгать через «коня». Если же кто не перепрыгивал — приказывал идти на исходную позицию. Прыгнули все за исключением Сашина, Валика и Фуганова. Неудачи Сашина и Валика Шорох оставил без внимания, а вот к Фуганову привязался. Тот, обливаясь потом, пытался с разбега перенести свою тушу через снаряд, но каждый раз неудачно. Шорох видел, что Фуганов не сможет одолеть коня, но снова и снова упрямо гнал курсанта на прыжок. Кончилось это тем, что вконец обессиленный Фуганов после очередного прыжка грохнулся прямо на песок. Шорох плюнул и отвернулся в сторону, что-то сказав взводу. Из строя вышли Резняк и Петренчик и подняли толстяка на ноги. Резняк при этом дал Фуганову пинок под зад. «Вот гнида, а не человек, этот Резняк! Фуганов его втрое больше — набил бы морду! А вдруг я бы тоже не перепрыгнул? Хорошо, что сейчас здесь сижу», — обрадовался Игорь.

От каждого взвода в ленкомнате «Боевой листок» делали по одному человеку, а Гришневич оставил сразу двоих. Формально редактором взвода был Лозицкий, но сержант решил возложить на него только оформление, а сам текст поручить Тищенко. Тищенко понимал всю случайность и шаткость своей «привилегии» и старался сделать листок интересным, чтобы попасть сюда и в следующий раз.

Вначале Лозицкий нарисовал вверху листка солдата с огромной квадратной челюстью. Солдат получился на редкость свирепым и грозным. Позади солдата появился матрос (маленький, но добродушный) и в самом углу, из-за нехватки места — до невозможности дистрофический лётчик. Лозицкий, посмотрев на рисунок, хотел, было, его порвать, но Игорь остановил товарища:

— Да подожди ты, ведь вполне нормально получилось. Лётчик как бы на заднем плане…

— Ты думаешь?

— Конечно! А самое главное, если сейчас Гришневич с физо придёт, а у нас ничего не готово — представляешь, что будет?!

— Представляю.

— То-то. Я только что с очек пришёл. Больше сегодня не хочется, так что ты оставляй всё, как есть — в следующий раз лучше нарисуешь.

Лозицкий был высоким, худощавым курсантом с огненно рыжими бровями и волосами. Лицо было сплошь усеяно веснушками. Внешне он напоминал Игорю одного знакомого отца, но был помельче. Лозицкий был типичным флегматиком, и Тищенко ещё ни разу не видел, чтобы он кричал или сколь либо заметно нервничал. Лозицкому было уже девятнадцать, и он был старше Шороха, так как до армии закончил какой-то техникум в Бресте. Вот и сейчас Лозицкий не стал спорить, а спокойно и уверенно сказал:

— Перерисовывать я всё равно буду, а если Гришневич придёт, мы ему старый листок покажем.

Игорь согласился и хотел начать писать заметки, но тут в ленкомнату вошли казахи Мухсинов и Хусаинов.

Хусаинов был такой же маленький и коренастый, как и его спутник, зато его лицо заметно отличалось своей вытянутостью и яйцеобразностью. Бульков сидел в углу комнаты, и казахи его не заметили. Младший сержант, оскорблённый невниманием своих же подчинённых, резко спросил:

— Эй, воины ислама, а разрешение спрашивать не надо?

Казахи остановились, и Хусаинов растерянно ответил:

— Выноват, товарыш млаший сежант. Мы вас не видэл.

— А ты, Мухсинов, тоже не «видэл»?

Мухсинов кивнул.

— Так вот — чтобы вы лучше видели, придётся ещё раз вход повторить. Вылетели отсюда!

Казахи понуро вышли в коридор и, постучав в дверь, вошли вновь. Мухсинов взял ответственность на себя:

— Товариш млаший сежант, можно войти?

— Можно член в дверях прищемить! В армии говорят «разрешите».

— Разрэшите войти?

— И так уже вошли. Что дальше надо спрашивать?

— Разрэшите приуствосать?

— Что разрешить?

— Здэсь быт разрэшите?

— Будьте — разрешаю. Я сегодня добрый. Но за это вам придётся либо спеть, либо станцевать. Давай, Хусаинов, начинай.

— Зачэм я? Мухсинов на гитара умеет играт. Пет можэт.

— Умеешь, Мухсинов?

— Нэмножко могу…

— Держи гитару и пой.

Мухсинов играл не очень хорошо, а пел ещё хуже: его тихий голос был едва слышен и Игорь только после второго припева понял, что песня звучит на русском:

Вот новый поворот!Что о нам нэсёт:Пропаст или злёт?

Но все слушали внимательно и не смеялись. Даже Бульков подавил невольную улыбку. «А Бульков неплохой парень, не то, что наши сержанты», — подумал Игорь. Мухсинов допел песню до конца и хотел вернуть гитару, но Бульков остановил его и спросил:

— А ещё что-нибудь можешь?

— Могу. Толко песня казахский.

— Пой на казахском.

Мухсинов спел ещё пару песен и Бульков отпустил его и Хусаинова писать письма домой.

Развлечение закончилось, и Игорь снова взялся за дело. Надо было написать как о недостатках, так и о положительных примерах. Прежде всего, Тищенко стал писать о тех, кто «пока с трудом вливается в армейский коллектив». «Про кого бы написать? Если про Резняка, ещё в драку полезет! Если про Валика — может обидеться, всё-таки земляки», — перебрав в памяти весь взвод, Игорь записал в «отстающие» Кохановского, Фуганова и, немного подумав…Валика. В «пример для остальных» попали Туй, Ломцев, Лупьяненко и Доброхотов. Нужно было написать ещё о чём-нибудь, но Игорь никак не мог придумать, о чём.

Пришёл Гришневич и Лозицкий сразу же подал ему только что оконченный рисунок. Все три лица на этот раз получились одинаково стандартными и постными. Похвалив Лозицкого, сержант принялся за заметки Игоря. Но почерк у Тищенко был ужасным и Гришневич не выдержал пытки чтением:

— Читай, что ты там наскрёб! Не поймёшь — левой ты пишешь или правой!

Заметку о «положительных примерах» (которые могли возникнуть лишь благодаря «заботливому вниманию сержанта Гришневича и младшего сержанта Шороха) сержант оставил в первоначальном виде, а вторую (об «отрицательных») принялся исправлять. Но вскоре не смог закончить своё хитро закрученное предложение и послал Тищенко за Шорохом.