Тони и Сьюзен - Остин Райт

Бобби Андес повез Тони обратно в аэропорт Олбани. Он был зол.

— Подвел ты меня.

Они проехали по долине много миль, ничего не говоря.

— Я не был уверен, — сказал Тони.

— Да.

Бобби Андес сказал:

— Парень, который, вы сказали, «возможно» Турок. Хотите знать, кто это?

— Да.

— Это Стив Адамс, радость моя. Парень, чьи отпечатки были у вас на багажнике. Это косвенная улика, он, блядь, хватался за вашу машину, а вы его никогда не видели.

Стив Адамс, человек на фотографии: волосы до плеч, борода, как у пророка. Они таки меняются. Изначальный Турок, столь неопределенный, что Тони сумел вспомнить одни только обобщенные очки, был гораздо зауряднее любого Стива Адамса.

Может быть, отпечатки Стива Адамса были оставлены на машине раньше, рабочим на заправке.

— Хотите узнать остальное? — В голосе Андеса издевка.

— Да, конечно.

— Трое парней пытались угнать машину со стоянки для подержанных. Один ушел. Отпечатки указали на этого Стива Адамса, которого я искал. Если бы вы его опознали, мне бы его выдали.

Потом Бобби Андес еще раз нарушил молчание.

— Как можно собрать больше доказательств, если свидетель не содействует?

— Я хочу содействовать.

Высадил его у зоны вылетов.

— Сомневаюсь, что мы еще увидимся, — сказал Андес. — Не вижу в этом деле больших перспектив.

Тони Гастингс нагнулся к окну, чтобы пожать ему руку, но Бобби Андес уже отъезжал. В самолете Тони уверился: мужчина в очках в черной оправе был Турок.

4

Ванная. Сьюзен Морроу кладет рукопись, идет наверх. В доме бушует музыка. Из-за закрытой двери в кабинет — американская торговля, плаксивый мужской голос пытается продать ее дочери радости машин и пива. Наверху — «Парсифаль», парадный, экзотический, музыка как духи.

— Рози, спать!

По следу убийц. Новый поворот в истории Тони, усложнение. Сьюзен этому рада. Она сочувствует затруднению Тони при опознании Турка, и эта сцена смущает ее, словно это она виновата. Как люди друг друга узнают — одному богу известно. Она спутала продавца ставней со своим соседом Геллингом, зато узнала в аэропорту Элейн, хотя та превратилась в шар. Вернувшись в гостиную, она снова скидывает Марту с рукописи. В ее чтении возникает новый тревожный противоток, осадок подавленной мысли, или это все тот же. Ей хочется, чтобы его не стало.

Тони Гастингс был не в форме. Он пытался понять, что это был за звонок прошлой ночью в три часа. Голос сказал:

— Это Тони Гастингс, так?

— Кто это?

— Никто. Мне просто хотелось услышать ваш голос.

Его избегали. Он случайно кое-что услышал. Джек Эплби в своем кабинете: «Это затянулось». В буфете, Мира Лопес: «Ему кажется, что он заслуживает особого обращения». Его друзья обнаружили, насколько их желание видеть его у себя зависело от обходительности и обаяния его жены. Он знал, что они думают. Без нее он черная пустота. Студенты насмехались над ним за его спиной. Девушки отводили глаза и следили за ним, готовые, недолго думая, вчинить ему иск. Он посмотрел слово «пария»: низкорожденный индиец в тюрбане, сидящий на цепи в загоне рядом с козлом изгой в лохмотьях на берегу.

Его осуждали, но в лицо ничего не говорили. Как легко он оправился. Эта вечеринка с шарадами у Малков. Как он держится, смурной и нелюдимый, словно сам Бог его выделил. Вас ничего не удивило в его истории? Почему он не сопротивлялся?

Был уже март. Он накричал на студента в своем кабинете.

— Я вас предупреждал в начале семестра. Хотите подать жалобу — подавайте.

Студент был спортсмен. На нем была футболка с номером «24». У него были большие злые глаза и продольная лысина. Маленький подбородок. Он вышагал из кабинета со словами: «Еще поговорим», и вошла Луиза Джермейн отдать работы, которые для него проверяла. Она, наверное, что-то слышала, а может, и нет. Она спросила:

— Мистер Гастингс, у вас все в порядке?

Он что-то ответил, и она сказала:

— Я знаю, каково вам. Вам кто-нибудь помогает?

— В смысле — мозгоправ? Никто не знает, каково мне, и советы аспирантки мне не нужны.

Ах, она просила прощения, но Тони Гастингс, не такой сердитый, как его голос, ее отослал. Потом ему стало стыдно. Лицедей. Бедная Луиза Джермейн, возможно, последняя его ученица, которой он по душе. Хорош гусь. Он бросился ее искать.

Нашел в кофейне.

— Я хотел извиниться, — сказал он. — Я поступил глупо.

— Все в порядке, мистер Гастингс.

Высокая девушка, ее распущенные пшеничного цвета волосы, улыбка облегчения. Она сказала:

— Знайте, пожалуйста: если я могу хоть что-нибудь сделать… Мы с вами.

Взгляд ее глаз, синих, как море, молил, чтобы Тони его осмыслил. Он пустился в долгий неспешный разговор за кофе. Позволил себе поговорить о Лоре. Он заметил, что ее лицо стекленеет, но продолжал говорить. Она сказала:

— Спасибо, что рассказали. Я вам очень признательна.

Он сказал:

— Расскажите о себе.

Она говорила о братьях и сестрах, он не уследил, сосредоточиться у него не слишком получалось. Он спросил, почему она пошла в аспирантуру. Она ответила.

Ее планы показались ему наивными и глупыми, и он сказал:

— А что вы будете делать, когда мир взлетит на воздух?

Она посмотрела него ошеломленно:

— Вы имеете в виду бомбу?

— Бомбу. Это. Дождь. Выгорание.

Она растерялась.

— Может, он и не взлетит.

Ха! Тони Гастингс покачал головой, причмокнул губами, откинулся на стуле и рассказал ей. Он рассказал о белых миротворческих ракетах с будущим мира в обшивке, о боеголовках с городом в каждой и запрограммированном возмездии, когда люди погибнут. Он рассказал об ударной волне, сминающей тела, как асфальтовый каток. Он сказал слова «упреждающий удар» и «время доставки». Рассказал, что за ударной волной следует огонь, потом радиоактивные осадки — на тех, кого огонь не достигнет — потом тяжелые сплошные облака, и сказал «ядерная зима» и «черный пепел».

— Думаете, этого не будет?

Она сказала:

— Холодная война кончилась.

Он почувствовал холодный высокомерный гнев.

— Вы так думаете, да? Остальной мир наступает. Арабы, пакистанцы. Третий мир. Всем достанется. Думаете, им не на что жаловаться?

Она сказала:

— Я больше обеспокоена парниковым эффектом.

Но она была недостаточно обеспокоена. Он наставил на нее палец:

— Мир погибает. Болезни вступили в последнюю стадию, начались предсмертные судороги.

Она сказала:

— Любой может погибнуть завтра от несчастного случая.

Он напал:

— Привычное знание о том, что другие тебя переживут, — это не то же самое, что знание о том, что человечество умирает и все, чем каждый жил, сходит на нет.

Мягкий цивилизованный Тони Гастингс: бранчливый, вздорный, брюзгливый. Легко вскипающий. Иногда он вскипал на целый день. Утренняя газета за завтраком, изобилующая безобразиями, колонками, письмами, глупостями, предрассудками. Как-то апрельским утром он увидел, что соседский мальчик срезает дорогу через его сад за домом мистера Гуссерля. Он побежал за ним.

— Эй, ты!

Мальчишка остановился.

— Я думал, тут можно пройти.

— Надо спрашивать разрешения. Спрашивай разрешения.

— Разрешите, мистер?

Да пусть идет. Сад был бурый, из веток вылупливалась новая зелень. Наступали сорняки. Они были на марше, и скоро на марше будет миссис Хэпгуд — телефонные звонки и претензии. Кто-то забыл положить в его ящик записку о собрании преподавателей. Секретарше, спокойно: «Я просто хочу знать, кто за это отвечает». Извещения раскладывала Рут. «Я вас пропустила? — спросила она. — Вы уверены, что оно там нигде не затерялось?» Держи себя в руках и возвращайся к себе в кабинет.

В его лобовое стекло ударил софтбольный мяч. Тормоза взвизгнули. Он открыл дверь, выскочил и выхватил мяч из канавы, пока не подоспели ребята.

— Черт возьми, так убить можно.

— Дайте нам наш мяч, пожалуйста.

Он захлопнул дверь и запер ее, вспоминая. Пятеро ребят собрались вокруг и пытались задержать его, встав перед машиной; они барабанили по капоту, упрашивали и стращали.

— Это наш мяч, мистер.

Он завел машину, попробовал двинуться вперед. Что его останавливало? Если это вопрос насилия, то он может их просто переехать. Насилие с их стороны зависело от его миролюбия. Он чуть-чуть продвинулся, потеснив их. Какое они имеют право считать его законопослушным — или злоупотреблять этим? Все отошли, кроме одного, с бледным лицом, который уперся в капот и по шагу отступал под натиском машины. Его лицо ярилось так же, как ярился Тони, губы были стиснуты, глаза пылали. Потом уступил и он, крикнул «сукин сын!» и стукнул по окну, когда Тони с ревом проезжал. Уносясь в следующий квартал, Тони посмотрел в зеркало. Их мяч. Жди сегодня новых звонков. Он опустил окно и выбросил его. Ребята в зеркале погнались за мячом, обегая припаркованные машины.