Во сне и наяву, или Игра в бирюльки - Евгений Кутузов

Оба они были тугодумы, учеба Федьке давалась с трудом, и Андрей помогал ему. Отец держал их в такой же Строгости, как и жену, бил жестоко за малейшую провинность. Другие бы на их месте озлобились и вымещали бы свои обиды и боль на других, а они ничего. «В мать растут», — вздыхая, говорили о них деревенские бабы.

Безусловно, свою роль в хорошем отношении ребят к Андрею играло и то, что большим уважением пользовалась Евгения Сергеевна. Старики первыми здоровались с нею, заходили и домой поговорить, посоветоваться, письмо написать, а когда женщины узнали, что она еще и шьет, тут уж вовсе от людей не стало отбою. Шить-то, правда, было не из чего, и Евгения Сергеевна перешивала, перелицовывала старые вещи — пока были нитки. Плату за работу она не принимала, так что приносили «угощенье»: кто яиц, кто сметаны кринку, кто свежих шанежек…

Яков Филиппович, посмеиваясь, говорил:

— Ты, Сергеевна, прямо как свет в окошке. К тебе вроде как в церковь идут. Ишь, что значит городская, образованная, да еще и на машинке умеешь!.. И где же ты шить-то научилась?

— Жизнь всему научит.

— Это верно. Жизнь, она такая. Глядишь, так-то тебя и в председатели, чего доброго, выберут. В правление назначили…

Евгения Сергеевна не придавала значения этим мимолетным разговорам. Выполняла свою работу — и все. Да ведь и не поймешь никогда, то ли шутит Яков Филиппович, то ли всерьез говорит. В правление ее действительно избрали, сам же председатель и предложил, однако правление никакой власти в колхозе не имело и ничего не решало. Управлял всем единолично Яков Филиппович.

Как раз на заседании правления и случилась у Евгении Сергеевны первая стычка с ним.

Он предложил срезать двум колхозницам по нескольку трудодней за какие-то мелкие провинности. То есть просто сказал, что надо срезать, и никто не стал перечить ему, хотя и было видно, что не все согласны с таким наказанием. Одну из этих женщин Евгения Сергеевна знала — она жила по соседству, у нее было двое маленьких детей, а муж на фронте, — и заступилась за нее.

— Евдокию Бурмакову штрафовать не стоит, — сказала она. — Они и так еле-еле концы с концами сводят, а работает Евдокия хорошо…

Яков Филиппович снял очки (когда он вел правление, то надевал очки, как и тогда, когда подписывал бумаги), удивленно посмотрел на Евгению Сергеевну, усмехнулся.

— Про то, Сергеевна, кто хорошо работает, а кто плохо, мне лучше знать, — холодно проговорил он.

— Но жалоб от бригадира не было.

— Ты вот что, ты сиди и считай. Чтобы не у Дуньки, а в колхозе чтобы концы с концами сходились. Каждый должен знать свое дело, — веско так, с нажимом сказал он. — А с Дунькой ли, с кем еще и без тебя разберусь.

— А слышь-ко, Яков Филиппыч, — подал неожиданно голос бригадир животноводов Егор Кузьмич, — она верно, ей-бо, верно толкует. Не надо бы забижать бабу, оставь ты ее в покое. Она же не виноватая, что скотина поранилась. Быват, вот оно какое дело.

— Быват, быват! — сердито передразнил Яков Филиппович. — Ну, кто тут еще добрый у нас, кто за Дуньку в заступники подрядился? — Он обвел правленцев недобрым взглядом.

На Евгению Сергеевну, однако, не посмотрел.

Все молчали.

— Значит, так и порешим. Запиши, Сергеевна, что Евдокию Бурмакову за причинение ущерба, стало быть, колхозной корове оштрафовать на десять трудодней.

Евгения Сергеевна как бы по совместительству выполняла и функции секретаря.

— Это незаконно, — возразила она. — Если уж наказывать, то нужно создать комиссию, составить акт…

— Ну, опять ты! — сказал председатель и поморщился. — Тебе бы всё комиссии да бумажки, а мы не привыкши жить по бумажкам. Мы живем как оно есть, по жизни, стало быть. И точка.

— А может, пусть, а, Филиппыч?.. — почесывая под шапкой, проговорил Егор Кузьмич. — Оно верно, конешно, что не привыкши мы по бумажкам жить, но опять же, ежели подумать, к примеру, Сергеевна получше нашего законы знает, а они-то на бумаге писаны!..

— Законы писаные она знает, это верно, — сказал Яков Филиппович. У него задвигались скулы и взгляд сделался злой, колючий. Но при этом он улыбался. — Ну, коли члены правления счетовода слушаются больше, чем меня, пусть будет по-ейному.

— Проголосовать надо, — сказала Евгения Сергеевна.

— Обойдется. Хватит на сегодня разговоры разговаривать, темно вон уже, а керосину нету. Айда по домам.

Правленцы разошлись. Евгения Сергеевна задержалась, чтобы убрать документы. Яков Филиппович молча свернул цигарку, закурил.

— Ты вот что, Сергеевна, — заговорил он, — ты не встревай наперед, когда тебя не спрашивают. Что людей жалеешь, заступничаешь за них — это хорошо. Жалости-то людям всегда не хватает. А вот жизнь нашу не знаешь, не ведаешь о ней, так что лучше мы тут сами как-нибудь разберемся…

— Я понимаю, — кивнула Евгения Сергеевна. — Но все должно быть законно.

— Законно?! — Яков Филиппович усмехнулся. — Законы твои, Сергеевна, где-то там сочиняют, — он ткнул пальцем в потолок, — в столицах ваших, в городах, а жизнь, она здесь происходит… Ты уж на меня не обижайся, однако со своим уставом в чужой монастырь не ходят. Про то наши деды знали, и ты запомни. За Дуньку — тьфу на нее! — заступилась, это ладно, прощаю и зла не имею. Но другой раз смотри… Твое дело — считать, а командовать здесь буду я. Как до тебя командовал, так и после тебя буду. На фронте — там свои генералы и маршалы, а у нас — свои. — Он сгреб со стола кисет, сложенную газетку, кремень, трут, сунул все небрежно в карман, хотя обычно носил курительные принадлежности в специальном кожаном мешочке, и, не попрощавшись, вышел прочь.

Вот тут Евгения Сергеевна вспомнила шутку Якова Филипповича о том, что как бы ее не выбрали вместо него председателем, и поняла, что не шутил он, а предупреждал…

XIX

ВЕЧЕРОМ пришла Дуня. Была она зареванная и чуть ли не на коленях благодарила Евгению Сергеевну.

— Извел, как есть совсем извел меня, — жаловалась она. — Уж сколько пристает, чтоб полюбовницей его стала… Господи, Господи, и пожалиться некому, вот вам только и говорю. Мало ему незамужних и вдовых баб, теперь и до мужних подбирается, вовсе совести нет…

— Да вы что, Дуня?.. — удивилась Евгения Сергеевна. — Не может этого быть. В деревне все на виду…

— Ох, ему-то что, старому козлу? Для него никакого указу нету, он ничего не боится. Бабы-то, грешным делом, сперва подумали, что он и вас привез для своих этих дел… Простите меня, дурочку. Не-ет вот. Вас-то он одну и боится. Только все равно запомнит и отомстит, он такой. И что же будет с вами и вашим сынком?..

— За меня не беспокойся, — сказала Евгения Сергеевна. — Я за себя постою. — А самой тревожно было. Понимала, что Дуня права.

— Дай-то Бог!

— А как же Варвара Степановна? Неужели она ничего не знает?

— Как не знать, — вздохнула Дуня. — Знает, конечно.

— И молчит?

— А что ж тут поделаешь? Он ведь и прибить могёт, он все могёт, если чего захочет.

Признание Дуни потрясло Евгению Сергеевну. Она, разумеется, видела, что Яков Филиппович чувствует себя полновластным хозяином в деревне — да он и не скрывал этого, никто не смеет слова ему поперек сказать, — но как-то не придавала этому особенного значения. В деревне действительно живут по своим правилам. Авторитет председателя, думала она, и в самом деле должен быть, очевидно, незыблемым, а раз люди молчат, раз соглашаются с таким положением вещей, значит, так и нужно, значит, людей это устраивает… И вот оказывается, что устраивает это не всех, ибо председательская власть не только незыблема, но безгранична и распространяется даже на личную жизнь людей. Но почему же они молчат?.. Неужели один человек, кем бы он ни был, может подчинить себе, своей воле десятки людей, таких же, в сущности, крестьян, как и он?..

— Я побегу уж, — сказала Дуня, — а то доложат ему, что у вас была, тогда вовсе худо будет и мне, и вам. Да мне-то и все равно, никуда от него не денешься…

Она убежала, и тотчас, словно ждал за дверью, пришел учитель.

— Нашла коса на камень? — спросил он и покачал укоризненно головой. — А ведь я предупреждал вас, чтобы осторожнее с ним были. Зачем вам нужно это?..

Вас что, порядки наводить прислали?.. Вам пережить лихолетье надо, а изменять и улучшать мир есть кому.

— Ну, во-первых, никто за нас не улучшит мир, Дмитрий Иванович, — возразила Евгения Сергеевна, — а во-вторых, не так страшен волк. Удалось же вот защитить Дуню, и члены правления меня поддержали.

— Пиррова победа. Он свое возьмет, можете не сомневаться, а вам при случае припомнит эту победу. Не тот он человек, чтобы отступать. И уступить тоже. Маневрировать — да, отступать — никогда.

— В конце концов, есть повыше его, — не сдавалась Евгения Сергеевна.

— И где она, такая власть? — усмехнулся Дмитрий Иванович.