Мстители гетто - Гирш Смоляр

Ожесточенно дрались Яков Шиф и Алексей Кривчик, Гиршель Дукорский и Иван Радкевич, Элье Гольдберг и Василий Кожемяченко. Враг стал пускать ракеты, вызывая на помощь соседние гарнизоны. Из Пуховичей пришли танки. Тогда партизаны отошли к соседнему селу Клетишино, закрепились и не пропустили значительно превосходящего численностью и вооружением врага. По окончании боя отряд пошел на выполнение намеченного задания.

…Никакого соревнования здесь не было. Но Лейзер Лосик ни на йоту не уступал Аврому Холявскому. Сколько спущенных под откос поездов насчитывалось у Аврома, столько же должно было быть и у Лейзера. У обоих уже было по двенадцати уничтоженных эшелонов. И велика была радость и гордость всего отряда, когда среди первых белорусских партизан, награжденных еще в лесу серебряными партизанскими медалями, был подрывник гитлеровских эшелонов Лейзер Лосик. Эту медаль он честно заслужил и с гордостью носил.

Однажды Лейзер с группой подрывников проезжал через ближнюю деревню. Его остановил знакомый крестьянин, долго смотрел на медаль с профилями Ленина и Сталина и никак не мог надивиться: этакого он еще ни разу не видел.

— Как же добыть такую штуку?

— В бою.

Лейзер дал крестьянину задание, и тот охотно взялся его выполнить: ушел в Минское гетто, чтобы привести оттуда людей. Один раз съездил благополучно (привел мать и сестру Лейзера), второй раз съездил, и тоже удачно. Но в третий раз ему не повезло. Крестьянин погиб, так и не дожив до дня, когда на его гимнастерке, под которой билось горячее сердце советского патриота, красовалась бы партизанская медаль. Но его работу продолжали другие крестьяне, вывозившие из Минского гетто детей. Многих подобрали на дороге (дети из гетто сами уходили искать Лапидуса). Детей устраивали в деревнях партизанской зоны, где действовал 5-й отряд. Они дожили до счастливого дня освобождения. В одной лишь деревне Поречье (Пуховичского района) было спасено 40 еврейских детей.

X. НЕМЕЦКАЯ БОМБА НАЛОЖЕННЫМ ПЛАТЕЖОМ

Приказа такого не было, но сами по себе шумные летние сумерки — с гармошкой, с песнями и веселым смехом — в партизанском отряде имени Пархоменко становились все тише и тише.

Забота легла на лица партизан. И все, что ни делали, делали основательнее, поспешнее, без лишних разговоров.

Надвигался «марафон»… Об этом сообщала партизанская разведка, об этом доносила широко разветвленная агентура из всех окрестных административных пунктов, в которых были расположены вражеские гарнизоны.

Уже не в первый раз немцы снимали с фронта целые дивизии, чтобы бросить их на борьбу против партизан (это на партизанском языке и называется «марафоном»). Надо суметь выстоять и победить в неравном бою — вот что заботит партизан-пархоменковцев, большинство которых всего 3—4 месяца тому назад пришли из Минского гетто.

Оживленнее стало в отряде, когда пришел первый «привет» от врага. На лагерь налетела стая фашистских самолетов. Миндель был у себя в шалаше как раз в ту минуту, когда рядом упала бомба. Упала — и не разорвалась.

— Пой молебен! — шутили ребята.

Но партизан Цукерман думал не о молебне, когда он со всех сторон осматривал и ощупывал немецкий «подарок». Вместе с Хаимом Бернштейном и Хаимом Двоскиным они взяли бомбу и ушли с тем, чтобы отослать ее, как они говорили, «наложенным платежом» хозяевам — по принадлежности.

У Полдорожья (Ивенецкого района) эта тройка заминировала немецкой бомбой путь, по которому враги должны были вести наступление на партизанский лес.

Осторожно продвигалась к лесу грузовая машина, в которой ехали гитлеровские автоматчики. Впереди шли разведчики и время от времени сообщали: «Можно! Путь свободен!»

У троих партизан-минеров так застучали сердца, что, казалось, враг может услышать… Неужели путь для этих головорезов действительно свободен?!

Вскоре, однако, образовалась пробка. Немецкая бомба взорвалась и разлетелась в куски вместе с головами, руками и ногами тридцати гитлеровских бандитов, пришедших «марафонить» в партизанский лес.

Был и еще один вечер, глубокой осенью, когда привычный партизанский быт снова получил основательную встряску. По всей огромной Налибокской пуще — из края в край молниеносно пронеслась весть: гитлеровские агенты польской эмигрантской клики убили тринадцать евреев-партизан 106-го отряда. Это послужило сигналом для многочисленных партизанских бригад и отрядов взяться за оружие и уничтожить банду, терроризирующую окрестное население.

Командиры отряда имени Пархоменко получили сообщение о том, что в одной из деревень Лидского района белопольские бандиты обосновались прочно. Был дан приказ: уничтожить банду. Пархоменковцы вместе с партизанами-чапаевцами и фурмановцами начали окружать бандитов. Однако, те не сдавались — оружия и боеприпасов у них было достаточно.

Шлойме Кацнбоген старался стрелять без промаха. Он переходил с места на место, продвигаясь в сторону врага. Однако желаемых результатов это не давало. Тогда он вскочил на коня и пустился галопом по направлению к бандитскому гнезду. Теперь он увидел ясно, куда и в кого надо стрелять. Командир взвода Фейгин неоднократно предупреждал его, что нельзя так безрассудно рисковать собой на виду у врага. Но Кацнбоген не слушал. Пуля сразила его. Он лежал, растянувшись, и судорожно цеплялся пальцами за землю. Боль нестерпима. Глаза заливает кровь, страшно тяжелеет голова. Но вдруг он услыхал шаги приближающегося врага. И откуда взялись силы? — он схватил винтовку и успел всадить 15 пуль в самую гущу подходившей банды.

Шлойме Кацнбоген с лихвой заплатил за тринадцать партизан 106-го отряда.

Среди шестидесяти уничтоженных фашистов значительная часть была убита тяжело раненным Кацнбогеном.

XI. МЕДСЕСТРА ТАНЯ

Было время, когда партизаны предпочитали смерть тяжелому ранению. Медикаментов мало, врачи далеко не в каждом отряде. Раненому приходилось тяжело. Шляхтович и Лейкин сами себя «оперировали», собственноручно ампутировав свои безнадежно отмороженные пальцы на ногах…

Х. Цукер во время страшных приступов боли в простреленной руке… напевал: «Если ранили друга»…

Но с тех пор, как из Минского гетто пришла в отряд Таня Либо, раненые перестали взывать к смерти.

Когда мы возле одной деревни впервые встретили Таню, шедшую с еще несколькими женщинами, ее вид вызвал у нас невольный смех. Она смеялась с нами. Винтовка, с которой она пришла в отряд, так не вязалась со всем ее видом, что даже мы, привыкшие видеть партизан в самых разнообразных одеяниях — в шляпах и котелках, в военных формах всех стран и эпох, не могли не пошутить по адресу Тани.

По специальности она учительница. До войны работала в одной из минских средних школ. Во время оккупации была чернорабочей на кирпичном заводе под Минском. Отсюда путь вел в западную партизанскую зону. Отсюда Таня, с другими женщинами гетто, без проводника, и пошла «куда глаза глядят», чтобы добраться до партизанского отряда. К медицине Таня имела отношение постольку, поскольку она когда-то окончила фармацевтические курсы. И вот она стала медсестрой и «врачем» сначала в отряде имени Лазо, а затем в отряде имени Кутузова.

Партизаны считали, что у Тани легкая рука. Даже тяжело раненных она возвращала в строй. Но главное, конечно, было в том, что Таня, кроме весьма скромных познаний в области медицины, обладала чрезвычайно важными в партизанских условиях качествами: преданностью делу и большим запасом материнской нежности.

Когда тяжело раненного партизана Ванюшку Бурачевского усадили наконец в приземлившийся на нашем партизанском аэродроме советский самолет, чтобы отправить его на «Большую землю», Ванюшка на непонятном своем наречии стал о чем-то просить, звать кого-то… С трудом удалось понять, что Ванюшка просил вместе с ним усадить и Таню.

Вражеская разрывная пуля выбила Ване Бурачевскому глаз и оторвала язык. Никто его не мог понять, только Таня каким-то образом понимала каждое его «слово» и переводила нам. Она от него не отходила ни на минуту, проводила возле него бессонные ночи и тяжкие долгие дни и добилась того, что Ваня, не раз просивший, чтобы его пристрелили и перестали с ним возиться, начал стыдиться своего малодушия и захотел жить.

Однажды случилось то, что неизбежно в партизанском быту: получили приказ — сниматься с места и перейти в другой, отдаленный, район. Путь предстоял опасный: дважды надо было переходить железнодорожное полотно. Без боя, наверное, не обойдется. Брать с собой тяжело раненных было невозможно. Решили оставить их на месте, в соседнем еврейском семейном лагере. Перед Таней стояла дилемма: итти с боевым отрядом, с партизанами, с которыми Таню сроднили походы, или остаться с больными и ранеными, нуждающимися в ее помощи. Таня решила остаться и продолжать свое партизанское дело, несмотря на трудные условия семейного лагеря. Она будет выхаживать больных, раненых, искалеченных людей и возвращать их в боевые ряды, чтобы они с удвоенной энергией могли мстить за свои раны, за загубленное здоровье, а заодно и за ее, Танины, муки, которые ей пришлось вынести в Минском гетто.