Напролом - Дик Фрэнсис

«Они были любовниками, — подумал я. — Это чувствуется по ее голосу».

— Он говорит, у меня язык, как у гадюки, — сказала она без всякой обиды. — Он ведь и вам это говорил?

Я кивнул.

— Как у гремучей змеи.

Она улыбнулась.

— Ничего, когда он ведет себя как напыщенный дурак, я ему об этом тоже сообщаю.

Она встала, вся рыжевато-коричневая и звенящая цепочками, как скульптура-мобиль на ветру.

Мы вышли из комнаты с телевизором, прошли по коридору, несколько раз свернули и оказались в: помещении, похожем на библиотеку, с полками до потолка. Но на полках стояли не книги, а самые разнообразные папки. Охранял все это хозяйство суровый молодой человек в очках. Он записал нас в тетрадь, заглянул в каталог и направил нас к нужной секции.

Досье на Мейнарда Аллардека и впрямь оказалось куда менее содержательным, чем кассета.

Здесь были разные фотографии Мейнарда, блестящие черно-белые снимки, сделанные в основном на ипподромах, где, по-видимому, он был более доступен.

Здесь были три фотографии, теперь уже довольно старые, где он заводил своего замечательного коня Метавейна в конюшню после победы в скачках на приз «Две тысячи гиней», «Гудвудская миля» и «Скачка чемпионов». Даты и обстоятельства были написаны на полосках прозрачной бумаги, приклеенных на обратной стороне снимков.

Еще там были две пачки газетных вырезок, одна из «Глашатая», другая из прочих газет, в основном из «Финансовых времен» и «Спортивной жизни».

Критических статей среди них, похоже, не было. До нападения «Знамени» все газеты отзывались о нем сдержанно-благожелательно. «Мейнард, представитель одной из старейших династий, имеющих отношение к конному спорту…» «Мейнард, гордый владелец…» «Мейнард, член Жокей-клуба…» «Мейнард, проницательный деловой человек…» «Мейнард, видный филантроп…» «Мейнард великий и замечательный…» Временами также встречались положительные эпитеты вроде «отважный», «милосердный», «дальновидный» и «ответственный». Короче, идеальный общественный деятель.

— Просто тошнота берет, — сказала Роза.

— Угу, — сказал я. — А не могли бы вы спросить своего приятеля режиссера, почему он вдруг избрал своей мишенью именно Мейнарда?

— Могла бы. А зачем?

— Кто-то решил подпортить Мейнарду карьеру. Эта телевизионная атака не сработала благодаря коррупции. Зато нападки «Знамени» сработали как нельзя лучше. Вы и сами неплохо этому поспособствовали. Так кто же надоумил «Знамя» и не надоумил ли этот кто-то и того режиссера?

— Беру свое мнение обратно, — сказала Роза. — Среди жокеев попадаются очень толковые ребята.

— Дураков среди нас чрезвычайно мало.

— Вы просто говорите на другом языке.

— Вот именно.

Она поставила папку на место.

— Что-нибудь еще? Чем могу быть полезна?

— Нельзя ли мне встретиться с Сэмом Леггатом, редактором «Знамени»?

Она издала нечто среднее между кашлем и смешком.

— С Сэмом Леггатом? Нет, нельзя.

— Почему?

— Он носит бронежилет.

— Что, в самом деле?

— Нет, образно выражаясь.

— Вы его знаете?

— Конечно, знаю. Хотя не могу сказать, что люблю. До того, как он перешел в «Знамя», он был политическим обозревателем в «Фактах». И всегда думал, что на Флит-стрит его бог послал. Он язва от природы. Они со «Знаменем» — близнецы-братья.

— А по телефону ему позвонить нельзя? — спросил я.

Она покачала головой, удивляясь моей наивности.

— Сейчас они печатают первый выпуск, но он наверняка готовит второй. Что-то добавляет, что-то меняет. Он сейчас бы не стал разговаривать даже с самим Моисеем, не то, что с каким-то… попрыгунчиком.

— Ну вы могли бы сказать, что вы — секретарь вашего редактора и что дело срочное, — предположил я.

Она изумленно уставилась на меня.

— А зачем это вдруг я стану это делать?

— Ну чтобы оказать мне услугу.

— Ничего себе! — она моргнула своими голубыми глазами.

— Услуга за услугу, — продолжал я. — Я вам этого не забуду. Это, я показал кассету, — разумеется, тоже идет в счет.

— Вместе с телефонным звонком, — сказала она, — это будет уже две услуги.

— Да, конечно.

— Так вот как вы выигрываете скачки! — усмехнулась Роза и, не дожидаясь ответа, повела меня обратно, но на этот раз не в комнату с телевизором, а в небольшое помещение, где было только несколько кресел, стол и пара телефонов.

— Здесь мы берем интервью, — сказала Роза. — А обычно здесь никого не бывает. Я не хочу, чтобы кто-то слышал этот разговор.

Она опустилась в одно из кресел. Ее облик был исполнен экзотической чувственности, при том, что держалась она с буржуазной пристойностью, но за этим причудливым фасадом скрывалась обычная ранимая и эмоциональная женщина.

Она потянулась к телефону, звеня браслетами.

— У вас будет в лучшем случае секунд десять, — предупредила она. — Леггат сразу поймет, что вы не тот, за кого себя выдаете. Наш редактор родом из Йоркшира, и по его говору это до сих пор заметно.

Я кивнул.

Роза сняла трубку городского телефона и набрала номер «Знамени», который знала наизусть. После минутного вранья, которое сделало бы честь любому ирландцу, она молча передала трубку мне.

— Привет, Мартин, — неприветливо сказали в трубке. — Что случилось?

— Оуэн Уаттс оставил свои кредитные карточки в саду Бобби Аллардека, — медленно и отчетливо произнес я.

— Чего? Не понял… — в трубке наступило молчание. — Это кто?

— Джей Эрскин, — продолжал я, — оставил там же свой пропуск в пресс-клуб. Куда мне следует доложить об этих потерянных вещах? В профсоюз журналистов, в полицию или моему депутату парламента?

— Кто это? — повторил Леггат.

— Я говорю из редакции «Глашатая». Либо вы согласитесь принять меня у себя в офисе, либо в «Глашатае» появится новая сенсационная публикация.

Наступило долгое молчание. Я ждал. Потом Леггат сказал:

— Я вам перезвоню. Дайте ваш номер.

— Нет, — сказал я. — Теперь или никогда.

На этот раз пауза была значительно короче.

— Хорошо. Подойдете на проходную. Скажете, что вы из «Глашатая».

— Сейчас буду.

Не успел я договорить, как он швырнул трубку. Роза смотрела на меня так, словно сомневалась, все ли у меня дома.

— С редакторами так не разговаривают, — указала она.

— Ну я же на него не работаю. И, знаете, за свою жизнь я научился не бояться людей. Лошадей я отродясь не боялся, но с людьми как-то сложнее.

— Люди опаснее, — серьезно сказала она.

— Да, конечно. Но мягкостью от Леггата ничего не добьешься.

— А чего вы хотите? — спросила она. — И что это за сенсация, которую вы обещали сообщить «Глашатаю»?

— Да ничего особенного. Просто кое-какие грязные подробности о способах, которыми «Знамя» добывало сведения об Аллардеке для «Частной жизни».

Она пожала плечами.

— Вряд ли мы бы это напечатали.

— Может быть. А есть ли что-то такое, перед чем остановится репортер, ищущий сенсации?

— Нет. Он залезет на Эверест и в сточную канаву, пойдет под пули, куда угодно — лишь бы там пахло скандалом. Мне в свое время самой пришлось повоевать и с врачами-шарлатанами, и с коррумпированными муниципалитетами, и со всякими сумасшедшими сектами. Я видела куда больше грязи, голода, нищеты, трагедий, чем мне хотелось бы. Мне приходилось просиживать ночи с родителями убитых детей, я была в поселке спасателей и видела их вдов… А теперь какой-то дурак хочет, чтобы я сидела в золоченом креслице и сюсюкала над тем, какие юбки носят теперь в Париже! Я никогда не была дамской журналисткой и не собираюсь становиться ею теперь, черт возьми!

Она остановилась, неловко улыбнулась.

— Это все мой проклятый феминизм, извините.

— Скажите, что не возьметесь за это, и дело с концом, — посоветовал я. — Если это понижение в должности, откажитесь. Вы для этого достаточно известны. Никто не ожидает, что вы будете писать о моде. И, честно говоря, по-моему, вам и не стоит этого делать.

Она внимательно посмотрела на меня.

— Нет, конечно, меня не выкинут, но этот новичок — шовинист, и жизнь при нем станет куда сложнее.

— Ничего, — сказал я, — у вас есть имя. Покажите свои знаменитые ядовитые зубы. Небольшая толика яду может творить чудеса.

Она встала, потянулась, положила руки на свои бедра, стянутые тяжелым поясом. Вид у нее был как у амазонки, собравшейся на битву, но я по-прежнему чувствовал внутреннюю нерешительность. Я тоже встал — мы были почти одного роста — и поцеловал ее в щеку.

— Братский поцелуй! — сухо сказала она. — И это все?

— Но вы ведь этого и хотели, не правда ли?

— Да, — ответила она, слегка удивленная. — Вы правы, черт возьми!

Здание редакции «Ежедневного знамени», расположенное неподалеку от «Глашатая», то ли было выстроено значительно позднее, то ли переделано в соответствии с ультрасовременными весами.