Навстречу ветрам - Петр Лебеденко

Он знает, что вы хотели его отчислить? — спросил комбриг.

Наверно, догадывается.

Плохо…

В это время Чики-Туко набрал высоту, сделал штук пять петель, боевой разворот, одну за другой четыре глубокие восьмерки.

Отличный пилотаж, — проговорил комбриг, наблюдая за самолетом. — По каким причинам отчисляете?

У него какая-то боязнь при выполнении штопора. Чрезмерная нервозность…

Комбриг ничего не сказал. Он слышал, как Быстров убрал газ.

«Сейчас начнет», — подумал комэска…

Говорят, это был классический штопор. Никто не выдержал до конца, кроме комбрига. Позакрывали глаза, поотворачивались. Ждали: вот сейчас — удар, треск, взрыв и… конец. Комбриг стоял спокойно, только жадно затягивался папиросой и чуть-чуть побледнел…

На этот раз Чики-Туко вырвал машину из штопора метров на шестьдесят. Подвернул к «Т», рассчитал и точно притер у самого полотнища. Потом зарулил на стоянку, выключил мотор, вылез и, увидев начальника училища, пошел прямо к нему. Ни разу не взглянул ни на комэска, ни на инструктора. Подошел к комбригу, не торопясь снял шлем и бросил его в сторону.

Больше не пригодится, — тихо проговорил он. Встал «смирно» и добавил: — Я знаю, что меня ждет, товарищ комбриг… Я готов…

Комэска откозырял:

Разрешите арестовать, товарищ начальник?

Что?.. — Казалось, комбриг не расслышал. Долго смотрел на Быстрова, и все видели, — как он едва заметно улыбнулся. Потом отвел комэска в сторону:

Вы говорите, какая-то боязнь при штопоре?

Комэска промолчал.

Что же вы предлагаете? Арестовать?

Несомненно. Предать суду. Такой заразительный пример нельзя…

Комбриг не дал ему докончить:

— Вы видели, как он летал?

И уже садясь в машину, проговорил:

Хорошо. Арестуйте его на двадцать суток. После этого пришлите ко мне. Я думаю, вы не будете возражать о переводе его в другую эскадрилью? До свидания.

Потом еще раз взглянул на стоявшего без шлема Чики-Туко и сказал не очень громко:

Он будет отличным летчиком!

Уже через месяц после начала полетов Андрей почувствовал, что самое трудное для него будет — расчет на посадку. Вначале все казалось необыкновенно простым и несложным: правильно построить «коробочку», вовремя убрать газ, не поторопиться и не запоздать с четвертым разворотом — и самолет сам сядет у «Т». Но когда он без помощи инструктора начинал этот расчет на посадку, оказывалось, что все это не так просто. То он не учел силу ветра и самолет садился в двадцати-тридцати метрах от «Т» с «недомазом», то не до конца убрал сектор газа и «промазывал», то плотность воздуха была больше, чем накануне предыдущего полета, и самолет проносился над «Т» под неодобрительные восклицания финишеров.

Быстров терпеливо указывал на ошибки Андрея, но эти ошибки повторялись изо дня в день, и казалось, никогда не настанет время, когда инструктор скажет курсанту:

Вот теперь хорошо, Степной!

Андрей приуныл. Он, конечно, знал, что очень многие курсанты «болеют» такой же болезнью. Но все-таки большинство курсантов уже готовились к самостоятельному вылету, преодолев неудачи, а вот он ничего не может сделать. Никто его не упрекал, наоборот, все ободряли, а он приходил с полетов усталый и разочарованный, садился на подоконник и угрюмо смотрел на плывущие облака, словно в высоком небе хотел прочесть ответ на свой вопрос: «Что же делать?»

Как-то вечером, прохаживаясь по стадиону, Андрей встретился с инструктором. Ему не хотелось надоедать Быстрову своими вопросами, он собирался уже пройти мимо, но инструктор сам остановил его.

Вы куда-нибудь спешите, Степной? — спросил он.

Нет, — ответил Андрей. — Просто гуляю.

Может быть, погуляем вместе?

Я с удовольствием. Если, конечно, вам не будет скучно со мной, — сказал Андрей.

Они пошли рядом. Быстрое долго молчал, наблюдая, как в «чертовом колесе» крутятся двое курсантов. Казалось, он хотел решить какую-то задачу. Вдруг он остановился и крикнул маленькому курсанту, который вылез из колеса:

Дымов, можно тебя на минутку?

Курсант подбежал к инструктору.

У меня к тебе просьба, — сказал Быстрое. — Мы вот с товарищем Степным чуть не поссорились из-за тебя. Он говорит, что ни один человек не сможет кружиться в колесе больше пяти минут подряд. А я доказываю, что тренировкой можно достичь чего угодно. Кружился минуту, через некоторое время можно продержаться и четверть часа. Будь нашим судьей. Дымов.

С удовольствием, — улыбнулся курсант.

Он повернулся и пошел к своему товарищу. Тот помог ему прикрепить ремни к ногам и, когда Дымов качнул колесо и покатился по стадиону, громко засмеялся:

Генка, перед обедом я тебя остановлю!

Быстров взглянул на часы.

Курсант направил колесо на беговую дорожку, и оно замелькало вдоль бровки. Изредка Дымов сворачивал на поле, делал два-три виража и снова выруливал на дорожку. Когда он сделал полный круг и начал виражировать около присевших на скамью Быстрова и Андрея, товарищ его проговорил:

Можем и вздремнуть маленько. Генка остановится не раньше чем через полчаса.

Прошло десять, пятнадцать минут. Быстров встал со скамьи и крикнул:

Довольно, Дымов. Курсант Степной признает, что проиграл спор.

Генка остановил колесо и направился к Быстрову.

Вы помните, товарищ инструктор, — проговорил он, — как меня тошнило от пяти оборотов? А сейчас… Сейчас я и понятия не имею, что такое головокружение.

Я согласен, — сказал Андрей, когда они с Быстровым снова шли по стадиону, — что всего можно добиться тренировкой. Никита Безденежный долго не мог определить высоту начала выравнивания при посадке. Инструктор возил его по низкополетной полосе больше всех. И ничего не получалось. Начинал выравнивать или на пятнадцать, или на пять метров. Тогда он стал тренировать глубинный глазомер. Залезет на крышу, на лестницу, на вышку и прикидывает: сколько до земли? Пять, семь, десять метров? Сейчас он определяет высоту с точностью до половины метра и отлично делает посадку.

У курсанта Абрама Райтмана была плохая координация на разворотах. Он часами сидел в самолете и тренировался. Теперь получается. Но как тренировать расчет? Каждый день разный старт, каждый день разный ветер… Нечмирев говорит: надо чувствовать! Значит, у меня нет чутья?

Быстров ответил прямо:

У вас нет выдержки, Андрей.

Выдержки?

Да. Геннадий Дымов полтора года назад не мог сделать петлю с открытыми глазами. И что? Раскис он? Нет! Он сделал то, что и должен делать в таких случаях будущий летчик: взял себя в руки и упорно начал тренироваться. Результат вы видели сами. А что сделал Безденежный, когда узнал, что у него плохой глубинный глазомер? Опустил голову? Расплакался? Тоже нет.

Он немного помолчал, потом строго спросил:

А что сделал Андрей Степной, когда ему сказали, что плохо с расчетом на посадку? Андрей Степной повесил нос. Раскис, как кисейная барышня. Что? Может быть, я ошибаюсь?

Андрей ничего не ответил.

Курсант Степной хотел бы, наверное, — продолжал инструктор, — чтобы он стал летчиком по мановению волшебной палочки. Раз-два — и готово, можете отправляться в рейс. Нет, Андрей, так не бывает. Трудно? Будет еще труднее.

Да, веру в себя терять нельзя…

Андрей видел, как из самолета, зарулившего на старт, вылез командир звена, а двое курсантов потащили в кабину мешки с песком: значит, кто-то сейчас будет вылетать в свой первый самостоятельный полет. Кто же этот счастливчик? Андрей посмотрел на номер машины: 11–45. Самолет третьей летной группы. Никита? Конечно, он! Вот Никита приподнял очки и взглянул на Андрея. Старается быть серьезным, но радость так и светится на лице. Да и зачем ее скрывать, эту радость?! Инструктор наклонился к Никите и дает ему последние наставления. Потом спрыгивает с плоскости и, держась за консоль, сам провожает машину к взлетной площадке. И когда Никита поднимает руку, спрашивая разрешения на взлет, инструктор сам взмахивает белым флажком. А Андрей шепчет: «Ни пуха, ни пера, Никита!»

Потом подошел инструктор Быстров и попросил командира звена проверить Бобырева и Нечмирева. Командир слетал с тем и другим и сказал:

— Отлично! Можно пускать самостоятельно.

Андрей встречал и провожал самолет, приветственно улыбался Бобыреву и Нечмиреву, когда они рулили к взлетной площадке, поздравлял их с первым самостоятельным вылетом, а сам все время думал: «А когда же полечу я? Почему они умеют, а я нет? Неужели я так туп?»

С каждым днем все новые и новые курсанты вылетали самостоятельно. В первом звене не вылетали Андрей Степной и Камелягин, во втором и в третьем звеньях — по три человека. Через две недели отчислили из училища, как неспособных, двух человек. И как ни старался Андрей не отчаиваться, настроение у него становилось все хуже и хуже. Он уже представлял себе, как однажды с ним в самолет сядет комэска и, сделав две-три посадки, вылезет из кабины и, ничего не сказав, пожмет плечами. А это значит… Это значит, что на другой день ему скажут то, что говорят всем отчисляемым по летной неуспеваемости курсантам: «Не огорчайтесь, не всем же быть летчиками. Хотите, мы переведем вас на техническое отделение?» И это будет прощанием со своей мечтой, со своими надеждами.