Книжный мотылек. Гордость (СИ) - Смайлер Ольга "Улыбающаяся"

Наверное, не будь я скованна правилами этикета, и сумей я найти достойный ответ сплетницам — все бы обошлось, но необходимость «держать лицо» исчерпала последние остатки моего терпения. Даже во флайбусе мне пришлось изображать безмятежность — по какой-то причине Рауль устроился напротив меня, и я просто не могла себе позволить показать слабость, к которой тетушка и баронесса, я уверена, отнеслись бы снисходительно. И в Редлифе мне не было покоя — баронесса и Рауль проследовали за нами в дом. К счастью, в доме к Раулю тут же устремился один из наших лакеев с запиской на серебряном подносе, и тот, прочитав её, заметно помрачнел, извинился, и стремительно покинул особняк. Когда Сандерс закрыл за мистером Файном дверь, моей выдержки хватило только на то, чтобы дойти до ближайшей гостиной.

Более всего мне хотелось сжать виски пальцами, и я принялась ожесточенно дергать перчатки, пытаясь снять их. Жалобный треск и расползшийся шов на одной из них стали последней каплей — из глаз хлынули слезы.

— Амели, дорогая, что случилось? — В голосе тетушки было беспокойство, и это только подлило масла в огонь.

Я зарыдала — громко, шумно, некрасиво, размазывая по лицу слезы и труды Прю безвозвратно погибшими перчатками. Все тут же пришло в движение — тетушка усадила меня на ближайший диван, вложи в руки свой флакон с нюхательными солями, а баронесса решительно задергала сонетку. Была вызвана Прю, которой надлежало убрать остатки макияжа и приложить к моему зареванному лицу холодное влажное полотенце, чтобы снять красноту и припухлость. Бригита принесла поднос с ромашковым чаем, от полноты чувств заставив все пространство вокруг чайной пары тарелочками со сладостями и выпечкой. Я начала ощущать себя звездой, вокруг которой кружится целая планетная система. Надо сказать — очень несчастной и виноватой звездой, что отнюдь не помогало успокоиться.

— Тетушка! Зачем я здесь? — Слова давались с трудом, а в самом конце я, не выдержав, всхлипнула. — Все эти правила, неписанные законы, наряды, украшения… Люди, которые улыбаются тебе, а за спиной говорят гадости, а все, что ты можешь — это улыбаться им в ответ… Тетушка, тут, на Мейфере все и всё ненастоящее, искусственное, как будто гниль, покрытая позолотой.

Я не заметила, как постепенно повысила голос, и сейчас почти кричала, некрасиво кривя рот, и чувствуя, как болит горло, перехваченное судорогой рыдания.

— Неужели нельзя было обойтись без этого фарса? — Мой голос упал до шепота, весьма жалкого после предыдущей гневной тирады. — Мы бы просто уехали в поместье, я бы занялась делом, и не чувствовала бы себя так… Так…

Слов не хватало, я захлебывалась плачем, чувствуя жгучую смесь из стыда за собственную несдержанность и облегчения от того, что смогла выговориться. После столь бурного эмоционального всплеска навалилась усталость, хотелось подняться в свою комнату и спрятаться под одеялом.

— Можно было бы и обойтись, — тетушка гладила меня по плечу, грустно улыбаясь. — Можно было бы сразу уехать в поместье, но, девочка моя, если ты планировала всю жизнь убегать от трудностей — ты бы осталась дома, на Изначальной, под маминым присмотром, разве не так? Однако, ты решила сама строить свою жизнь и отвечать за себя сама, и это было самым важным и трудным решением. А все это… Это просто досадные обстоятельства, которые так болезненно ранят только в первый раз. Скоро у тебя появится опыт, ты научишься давать отпор и не сгибаться под их гнетом. Поверь старой, больной тетушке — я шла этим же путем. А теперь, просто на секундочку представь, что мы уехали в поместье, не представив тебя как подобает. Знаешь, кого отсылают к дальним родственницам в загородные поместья? Вижу, ты догадываешься, какие фантастические слухи поползли бы о тебе в свете, и все эти сплетницы смаковали бы подробности с удвоенной силой, не боясь получить достойный отпор.

Ромашковый чай помог немного прийти в себя, и, грея руки о тонкостенную чашку, я думала над тетушкиными словами. Она была во многом права — если я хотела прожить жизнь антикварной елочной игрушкой, завернутой в несколько слоев такой же антикварной ваты и погруженной в амортизационный гель, мне можно было просто остаться на Изначальной — мама сделала бы все, чтобы защитить меня от реальности. Но я сама сделала свой выбор, и это моя вина, что вместо того, чтобы получить информацию о планете, куда я собираюсь, я предпочла прятаться в библиотеке. Тетушка права и в том, что надо учиться жить по правилам общества, в которое я попала — ради меня тут никто меняться не станет. Конечно, если я решу тут остаться. Сейчас, как никогда, мне хотелось бросить все и вернуться домой, и только упрямство да нежелание признаваться «старшим Лисси» в неудаче, удерживали меня от побега к СтаПорту.

— Амели, я не хотела говорить тебе об этом, — снова подала голос тетя Гасси, — вернее, хотела немного не так и в другой обстановке. Твое поведение в свете, умение «держать лицо», находить достойный ответ — все это будет весьма пристально оцениваться, когда твою кандидатуру предложат попечительскому совету Имперской библиотеки. Протекция новой директрисы — это большое подспорье, но не она имеет право решающего голоса. Полдюжины старых, надутых индюков, из которых за давностью лет уже даже песок не сыплется, где-то между разговорами об ишемии и подагре, о пилюлях и зубных протезах, будут рассматривать твою кандидатуру. Они должны быть уверены, что ты достойна чести быть принятой на императорскую службу и оправдаешь оказанное тебе доверие. У тебя есть достойная цель, милая, неужели ты не готова бороться за неё?

Я не знала ответа на этот вопрос. Сейчас и здесь даже работа в Императорской библиотеке потеряла большую часть своей привлекательности, и я готова была махнуть на неё рукой. При этом я прекрасно понимала, что отчасти эта апатия вызвана эмоциональным выплеском, и уже наутро я могу пожалеть о принятом впопыхах решении.

— Амели, я прошу тебя. — Тетушка вздохнула. — Обещаю, что сразу после представления ко двору мы уедем в поместье. Этому никто не удивится — в свете известно, что я старая, больная женщина, и не могу подолгу оставаться в Веллингтоне. Там ты сможешь, наконец, заняться любимой работой и отдохнуть от блеска и суеты сезона. Но при этом — положение твое в свете будет весьма прочным, и ты получишь множество разнообразных бонусов.

Глава 13

Утро субботы выдалось тягучим и ленивым. За легким завтраком последовал массаж, обертывание и еще несколько модных процедур, которые, по уверениям рекламы, должны были придать мне бодрости, моей коже — гладкости и упругости, и вообще — сделать из меня настоящую красавицу. Я всегда относилась к ним скептически, но, чувствуя вину за недавнюю истерику, в этот раз с тетушкой спорить я не стала. Наверное, даже захоти я поволноваться «как следует» перед грядущим событием, у меня бы это не получилось — настолько легко и расслабленно я себя почувствовала после.

Когда я, сделав усилие и поднявшись, выглянула в свою туалетную, то обнаружила там уже известное мне трио: Молли, мистера Треверса и Эдмона. Мистер Треверс и Эдмон привычно переругивались, а Молли уткнулась в книжку с хорошо знакомой мне розовой обложкой. Увидев меня все трое отложили свои дела — Молли, улыбаясь, сделала быстрый книксен, Эдмон и мистер Треверс поклонились, причем первый ухитрился подмигнуть, а на каменном лице куафера поднялись уголки губ, что, наверное, должно было обозначать улыбку. В это время в туалетную в очередной раз забежала Пруденс.

— Мисс Мила, вот вы где! — Всплеснула она руками. — А мы вас потеряли!

Я зевнула, прикрыв рот ладошкой, и удивилась:

— Как меня можно было потерять? Разве только я бы заснула прямо на массажном столе. Кстати, зачем меня искали? Что происходит?

Прю страдальчески закатила глаза, за нее ответил Эдмон, который уже раскладывал свои многочисленные кисточки и баночки:

— Там прибыла Мадам!

И все в комнате благоговейно замолчали. В наступившей тишине отчетливо был слышен доносившийся даже на второй этаж сочный мужской бас.