Колокольня Кваренги: рассказы - Александр Шаргородский

Он немного помолчал и уточнил:

— А в ней можно утонуть?

— Да, — ответил я, — очень легко.

— Даже если хорошо плаваешь?

— Да, даже если очень хорошо… Такая река…

Он вышел из лужи, подошел ко мне и взял за руку.

Это было серьезно — за руку он брал в редких случаях.

«Кретин! — сказал я себе, — чего ты болтаешь?! Раз в жизни вышел пройтись с ребенком…»

Я неестественно захохотал и стал прыгать на одной ноге, периодически повторяя: «А ну, кто быстрее…»

Он смотрел на меня, как на идиота. Впрочем, наверное, на меня и нельзя было иначе смотреть.

Я еще немного попрыгал и остановился.

— Посмотри, какая собака, — тогда сказал я. — Ты наверняка не знаешь, что это за порода.

— А Харон всех умерших перевозит? — спросил он.

— Это — колли, — сказал я, — колли, шотландская овчарка! Ты же знаешь эту породу… Для чего я тебе купил атлас пород собак? Для чего?!

— И Игорька он перевез?

Я почувствовал, что он сильнее меня. Он прорвал оборону.

— Какого Игорька? — спросил я.

— Твоего братика…

Я вспомнил блокаду. Мы поили его соевым молоком. Он протянул восемь месяцев… Но откуда знает этот?..

— Откуда ты знаешь? — спросил я.

— Мне бабушка рассказала. Ты за ним ухаживал. А он умер.

— Да, — протянул я, — такое было время… Война, брат…

Я обнял его, и мы стояли и долго смотрели на лужу. В ней плавали две похожие морды, а затем появилась третья — колли. Она посмотрела на наше отражение в луже, потом на нас, потом снова на отражение и отошла — видимо, почувствовала себя лишней…

— А сейчас где-нибудь идет война? — спросил он. — Где сейчас война?

— Нигде, — сказал я и сам удивился. Действительно, в этот день нигде не было войны.

Боже мой, сколько таких дней было на земле?..

Мы опять помолчали. И тогда он вдруг произнес:

— Надо бороться за мир!

— Да, — согласился я.

— А ты борешься? — спросил он. — Расскажи, как ты борешься за мир?

Я задумался. А как я борюсь за мир?

— Я дважды подписал Стокгольмское воззвание, выступил с докладом в лектории…

— Это хорошо, — задумчиво произнес он. — Значит, войны не будет, раз ты борешься…

— Конечно, не будет, — сказал я.

— А раз не будет войны, — уточнил он, — значит, мы не умрем? Никогда не умрем, правда?

— Знаешь что, — ответил я, — лучше иди и встань посреди лужи…

Он посмотрел мне в глаза.

— Если мы будем бороться за мир, мы не умрем?..

— Видишь ли, нам уже пора домой — нас мама ждет с ужином. А ну, давай наперегонки! — И я бросился бежать.

— Значит, умрем, — констатировал он, не двигаясь с места.

— Ну и что? — сказал я, — Ну и что?! Что тебя беспокоит? Все живое умирает. И человек, и животное, и дерево…

— А мы? — спросил он. — Я, ты, бабушка?..

— Мы люди, — развел я руками.

— Это плохо, — сказал он и вздохнул. — Ну, ладно, а что потом?

— Когда потом?

— Какой ты непонятливый! — сказал он. — Ну, когда умрем, что потом?

— А-а-а…, - протянул я, — так бы сразу и говорил… Ну, что потом, потом только все и начнется…

— Расскажи, — сказал он…

«А что начнется? — в ужасе подумал я, — что только потом начнется?!»

— Видишь ли, дружок, — сказал я, — ты, возможно, этого не знаешь, но материя не исчезает и не возникает вновь! Она просто переходит из одного состояния в другое. А мы с тобой материя. Понимаешь?

— Значит, мы не исчезнем? — спросил он.

— В том-то и дело! — обрадовался я. — Понимаешь, мы просто станем травой, деревом, цветами…

Он стоял, и его веки подрагивали. На глазах появились слезы.

«Мне нельзя с ним гулять, — подумал я. — Меня нельзя подпускать к детям…»

— Почему ты расстроился? — спросил я.

— Я не хочу превратиться в крапиву, — сказал он.

— Что ты, дружок, в крапиву превращаются только очень плохие люди, такие, например, как Андрей Фомич.

Он молчал.

— Скажи, а Харон перевозит через реку на простой лодке, на совсем простой?

— Что ты, — замахал я руками, — на какой простой?! На моторной!

Глаза его заблестели.

— На моторной?!!

— Ну да! С двумя моторами. Представляешь, с двумя моторами! Даже с тремя!

Он развел руки и побежал. Он бежал по лужам, и разноцветные брызги летели в стороны…

— Догоняй! — кричал он.

Мы носились по лужам, в которых плескалось красное вечернее солнце, и жизнь казалась вечной.

Вернулись мы мокрыми с ног до головы, и, когда ели блинчики с черникой, он сказал:

— А знаешь, мама, кого мы сегодня встретили в парке? Колли! Огромного рыжего колли!..

ХИМИК

Прозвенел третий звонок, и фойе опустело.

Семенов последний раз затянулся и хотел уже бросить сигарету, как вдруг услышал:

— Разрешите прикурить.

Он поднял глаза и увидел средних лет мужчину с лицом человека, только что вырвавшегося на свободу.

— Пожалуйста, — сказал Семенов.

— Тоже мучаетесь? — сочувственно произнес мужчина. — Как это люди такую дрянь пишут?

Семенов вздрогнул — он являлся автором пьесы. Это была его шестая пьеса и, как ему казалось, интересно поставленная.

— Вы так считаете? — спросил он.

— Как будто вы иного мнения, — сказал мужчина. — Я б ушел вообще. Жена досматривает. Вы, наверное, тоже супругу в зале бросили?

— Нет, я один, — ответил Семенов.

— Так чего вы торчите?

— Вы считаете, что мне следует уйти? — нерешительно спросил Семенов.

— Я считаю, что такое надо запить, — сказал мужчина, — для восстановления равновесия. Пойдемте по чашечке кофе, а?

Они прошли в буфет.

— Здравствуйте, Федор Аполлинарьевич, — улыбнулась буфетчица.

— Вы, никак, завсегдатай? — удивился мужчина.

— Нет, так, одна знакомая, — ответил Семенов.

— Понятно, — протянул мужчина и взял коньяку.

— Такую муру коньяком заливать надо. И то — «КВ»… Не ниже, никак не ниже. Какое счастье, что мы с вами на свободе. Я вам честно скажу, почему я иногда хожу в театр — чтобы сбежать! И почувствовать себя свободным. Это же страшно представить — тысяча человек сейчас мучаются и потеют.

— Тысяча сто шестнадцать, — поправил Семенов.

Он точно знал количество зрителей, поскольку от этого зависел его заработок.

— Буфетчица сказала? — подмигнул мужчина. — Нет, вы знаете, я бы все-таки хотел взглянуть на автора.

Семенов инстинктивно отвернулся.

— Они что, нас всех за дураков считают?

— Не думаю, — возразил Семенов. — Почему же именно за дураков?

Он никогда не думал о зрителях как о дураках, он вообще, если на то пошло, о них не думал. Он думал о режиссере, о худсовете, о критиках… Но о зрителях…

— А за кого же? — наступал мужчина. — Или за дураков, или за идиотов. Вы вспомните, что происходило на сцене?

— Я помню, — ответил Семенов.

— Надо или не надо выпускать бракованную продукцию?!! Как вы считаете: он нормальный, этот автор?

И мужчина внимательно посмотрел на Семенова.

— Это производственная пьеса, — заметил Семенов.

— Вранье! — вскипел мужчина. — Производство — это люди. А у него пьеса — про станок, а персонажи — суппорт, вал, станина и другие детали, самая живая из которых — задняя бабка…

— Это его шестая пьеса, — сказал Семенов, — она идет во многих театрах.

— Понятно, — сказал мужчина, — вы о нем такого же мнения, как и я. Если не хуже…

Семенов посмотрел в огромное старинное зеркало.

«Что он ко мне пристал? Вполне нормальное лицо. Ну, чуть усталое… Добрые, выразительные глаза… Еще нравлюсь женщинам. Что он от меня хочет?»

— Мне бы все-таки хотелось встретиться с автором, — сказал мужчина, — где-нибудь в темном переулке.

— Зачем? — вздрогнул Семенов.

— Так… — засмеялся мужчина, — руку пожать… Вот на вас, например, приятно смотреть… Добрые, выразительные глаза, приятное лицо… Почему вы не пишите пьес? Мне кажется, что у вас бы получилось.

— Я — химик, — соврал Семенов.

— Ну и что? Бородин тоже был химик. Чехов — врач…

— Боже упаси!.. О чем вы говорите… Не могут же все писать…

— Правильно, правильно, — согласился мужчина. — Сейчас все пишут. А о чем?! Театр — это праздник мысли, а не кладбище, как сегодня… Я помню, как меня мама впервые привела в театр. Это был праздник! Я не спал всю ночь… А потом был и Шиллер, Шекспир, Горький, Чехов… Они волновали меня, очищали, я плакал… «Музыка играет так весело, бодро и хочется жить! О, боже мой! Пройдет время, и мы уйдем навеки, нас забудут, забудут наши лица, голоса и сколько нас было, но страдания наши перейдут в радость тех, кто будет жить после нас, счастье и мир настанут на земле, и помянут добрым словом и благословят тех, кто живет теперь».