Изумрудные зубки - Ольга Степнова

– Вспомнил!!!

Ключ в замке повернулся, дверь открылась, и Глеб вывалился в прохладный предбанник, хватая ртом воздух.

Перед ним стоял длинноволосый. Он был без своего льняного пиджака, только в изумрудного цвета рубашке. Помешались они тут все что ли на зеленом цвете?..

– Я вспомнил, – прошептал Глеб и упал на лавку перед небольшим деревянным столиком. – Представляете, я все вспомнил! Только... при чем тут Инга?!

– Где камни? Где диск? – Длинноволосый горой навис над Афанасьевым и от его рубашки перед глазами поплыли зеленые круги.

– Камни и диск в моем рабочем столе! В одном из ящиков, кажется, в верхнем...

Хлесткий удар в скулу не дал ему договорить.

– Это я уже слышал, фуфел! И проверил! Мои люди перерыли твой стол, там ничего нет!

– Есть! – заорал Глеб так, что голос сорвался. – Все там есть! И диск с дурацким сердцем, и камни, такие мерзкие, некрасивые, коричневые камни!

– Коричневые? – искренне удивился вдруг длинноволосый.

– Да!!! – Скула жутко болела. Разбитая голова не болела, а щека пылала огнем.

Если его еще раз ударят, он умрет.

Длинноволосый уставился на него с интересом.

– Скажи, а какого цвета на мне рубашка? – вдруг спросил он.

– Зеленая!

– Тьфу, фуфел! Так ты еще и дальтоник?!

– Я... да... ну есть вроде проблемы со зрением... А что, не зеленая? Красная, да? Пусть будет красная! Или синяя... – Что сказать, чтобы снова не разозлить его? – Не бейте, пожалуйста! – Глеб закрыл руками лицо.

Длинноволосый схватил его за шею, приподнял с лавки и сильным толчком в спину зашвырнул обратно в парилку.

– Зажарю! – заорал он. – Зажарю, мразь, до смерти!! Вспоминай, фуфел, где камни и диск!

Знали бы мама и бабушка!

Знали бы они, что их Глеб, Глебчонок, Глебуша, горит сейчас в преисподней, а черт в зеленой, нет, – в красной! – рубашке, подкладывает в топку дрова, чтобы пожарче растопить сковородку...

Если бы они знали, то...

Глеб где-то читал, что умирая, человек может испытывать сексуальное наслаждение.

...то подняли бы на ноги всю московскую милицию, и весь спецназ подняли бы, и куча вооруженных людей примчалась бы его спасать.

Его последней любовью будет женщина по имени Смерть.

...то они бы сами примчались сюда и зубами перегрызли бы горло и Инге, и длинноволосому, и шестерке в зеленой шапчонке.

Сознание мутилось, обрывки мыслей стучали в мозгу азбукой Морзе. Ему и жарко-то уже не было, ему было... никак. Он умирает, и это свершившийся факт. Эх, знал бы он, чем обернется детская игра в сказку!

...то они бы на руках вытащили его отсюда, выходили бы, вылечили, баюкали, не спали ночами, и желтый ночник горел бы над его кроватью, а он бы капризничал, требовал чего-нибудь вкусненького.

Интересно, когда начнется обещанное сексуальное наслаждение? Или врут все в книжонках? Если врут, дело – швах, умирать в муках ему не хотелось.

Он открыл глаза, хотя смысла делать это в кромешной тьме особого не было. Но он открыл и увидел наверху серый квадрат.

Раньше этого квадрата не было.

Вывод распаренный мозг сделал только один: там, наверху, окно! Маленькое окошко. Просто раньше за ним висела ночная кромешная тьма, а теперь там сереет осенний рассвет. Такой вывод сделал распаренный мозг и Глеб галантно сказал ему «спасибо». Теперь предстояло решить, как добраться до этого квадрата и насколько возможно в него пролезть.

Видимо – невозможно, раз его без опаски заперли в этой парилке. Он нащупал в темноте полку, встал на нее, окно оказалось на расстоянии вытянутой руки. Еще бы чуть-чуть продержаться, не потерять сознание, и он что-нибудь бы придумал.

Глеб начал шарить по стене руками, но зацепиться было не за что, только за крошечные выступы деревянных плашек, которыми была обита сауна. Тогда он как паук пополз вверх, цепляясь за них кончиками пальцев рук и ног. Нужно было подтянуться еще чуть-чуть, чтобы достать руками до этого серого квадрата, и он это сделал, несмотря на то, что всю жизнь пренебрегал физкультурой и в армии не служил.

Просто жить очень хотелось. Так хотелось, что он подтянулся на пальцах, достал до стекла и стал давить его наружу.

Это счастье, удача, везенье, что его не связали.

Очевидно, он производит впечатление задавленного, сломленного хлюпика, раз никто не счел нужным веревкой стянуть ему руки.

Стекло поддалось, с тихим треском вывалилось наружу, и спасительная струя воздуха ворвалась в парилку. Пар, найдя выход, радостно повалил из окошка на улицу.

Глеб еще чуть-чуть подтянулся и высунул голову из окошка. Получилось, что голова находилась в спасительной свежести, а тело в раскаленном аду. Он отдышался немножко и стал медленно протискиваться в отверстие.

Бабка когда-то говорила ему, что главное, это чтобы голова пролезла. Остальное пройдет, говорила она ему.

Или это только к животным относится?..

Нет, бабка это ему про себя говорила. Она выросла в какой-то деревне, и когда ее в возрасте четырех лет не выпускали гулять на улицу, она пролезала в дырку, вырубленную внизу забора для куриц.

Глеб продвигался медленно, сдирая кожу с плеч, рук, боков. В бедрах он напрочь застрял. Неужели у него зад шире плеч? Эта мысль неожиданно сильно его расстроила. В отчаянии он рванулся вперед, чувствуя, что трусы сдираются острыми краями окна. Абсолютно голый, Глеб полетел вниз, молясь, чтобы это был первый этаж. Он плюхнулся в колючий, влажный кустарник. Времени унять сердце и восстановить дыхание не было.

Он вскочил и помчался вперед. Перемахнул высокий забор, перебежал через проселочную дорогу, потом опять взлетел на забор, потом промчался через огород, потом вломился в редкий лесок, потом выскочил на лесную полянку, потом в два прыжка снова оказался в каком-то пролеске.

Он бежал еще долго, не веря, что баба по имени Смерть выпустила его из своих любвеобильных объятий.

Наконец, оказалось, что он несется вдоль какой-то дороги. Дорога была асфальтированная, и несмотря на ранний час, по ней время от времени проносились машины.

– Эй! – заорал Афанасьев, бросаясь под колеса автомобиля. – Эй! Помогите!

Но никто не торопился спасать Афанасьева. Завидев голого, окровавленного мужика, несущегося по дороге, водилы прибавляли газу и, виртуозно объезжая его, уносились прочь, скрываясь за светлеющим горизонтом.

Никто не торопился спасать Афанасьева! Это было всем открытиям – открытие.

Глеб остановился и заорал, как зверь, которому в брюхо попала пуля. Только теперь ему стало по-настоящему страшно.

Он все прошел, выжил, выкарабкался, но все равно сдохнет на этой дороге, потому что все просто боятся затормозить возле голого, измученного мужика и предложить ему помощь. Впрочем, он бы тоже ни за что не остановился.

Глеб проорался, спустил пар, и побрел в лес, не разбирая дороги.

Брел он долго и очнулся только тогда, когда оказался на участке возле какой-то дачи. Уже почти рассвело, сил совсем не осталось, из тела выветрился накопленный жар и теперь Глеба сильно трясло. Под ногами мешались крепкие кочаны капусты. Глеб споткнулся, упал, а встать у него не хватило сил. Сознание все-таки торопилось покинуть его и, чтобы этого не допустить, Афанасьев, приподнял голову и начал жевать сладкую, холодную, влажную капусту.

– Зинк! – вдруг заорал над ним пронзительный женский голос. – Зинк, гляди, кого я нашла!! Мужик в капусте! Голый, Зинк! Брюнет, красавчик! Ой, он мне капусту погрыз, Зинк! Это судьба, Зинк!!! Мне гадалка предсказала, что счастье свое я под ногами найду! Урра-а – а-а!!!

– Я продал картину!

Этими словами болотнинский Паша встретил ввалившуюся в квартиру троицу. Сычева с ног до головы осмотрела его и фыркнула:

– Красавец!

– Я продал картину! – не обращая внимания на ее слова, снова закричал Паша и запрыгал по коридору, хлопая себя по бокам руками.

– Ну, хорош! – опять прокомментировала свои первые впечатления Сычева.

– Какую картину? – не поняла Татьяна.

– Оранжевого кота, которого ты оставила во дворе!

– Не может быть, – равнодушно подала плечами Татьяна. – Во-первых, она никуда не годится, во-вторых, я даже ее не закончила.

– Спроси лучше, за сколько я ее продал!!

– За сколько? – без интереса спросила Татьяна, пристраивая объемные пакеты с одеждой в угол. Афанасьева аккуратно пристроила на них сумку с деньгами и документами, которую захватила из дома.

– За триста долларов! Три-ста! – Паша открыл кошелек и потряс им перед носом у Татьяны. – Вот! Двести твои, сто мои – за работу, но я их тебе возвращаю как долг за квартиру! Здорово? – Он довольно захохотал. – Я ж говорил, в столице возможностей – ого-го! Я ж говорил, что картину в Москве продать – это тебе не ведро смородины в Болотном спихнуть! Раз-два и готово! Я и пяти минут не простоял у киоска!! Вмиг улетела!