13 Сектор. Следствие против знатоков - Михаил Левандовский

— А кто этот красивый юноша? — спросил я, указав на фотографию подростка с пышной шевелюрой и внимательным взглядом. Его фотографиями был занят весь разворот фотоальбома — вот он в фехтовальном костюме с маской, поднятой на лоб, улыбается немного криво и смотрит в камеру с легким вызовом, позади занавеска во всю стену и какие-то вымпелы. На другой фотографии он уже в мундире курсанта и вытянут струной, подбородок чуть закинут, однако и в его серьезном — «по присяге» — выражении лица считывалась характерная для него на всех фотографиях самовлюбленность.

— О, это моя гордость — Сережка Ефимов. Меня и ваш Стукалин о нем спрашивал. Вы разве не в курсе?

— Так это Ефимов? — изобразил я глубокое изумление. — Мы с ним встречались. Совсем не похож!

— Само собой, что не похож. Ему ведь сейчас за пятьдесят. Я слышал, с карьерой ему везет — всё сложилось и в милиции, и в народном хозяйстве.

Эх, славные у них тут места. Бизнес они по старинке именуют народным хозяйством. На самом деле он не так уж и сильно изменился. Только взгляд сыщика и бизнесмена Ефимова стал гораздо жестче.

— Сережа красавец был. Но безотцовщина, мать ему во всем потакала, то купи, сё. Велосипед, приемник транзисторный, гитару семиструнную. А у него еще голос был неплохой и, видите, глаза какие… Он со шпаной всякой водиться стал, но поначалу ничего предосудительного не делал. А потом вдруг гнусное занятие себе нашел. И главное — ненаказуемое. Стал встречаться с одинокими женщинами сильно старше. И, как нам доносила наша сопливая разведка, не просто так. Кто ему штаны новые купит, кто костюм. Одна вообще мопед пообещала. У другой он прожил неделю, а когда все съел и выпил, что в доме было, ей и говорит: «Ну все, пошел я». А до зарплаты — неделя… Говорили даже, что у какой-то из наших дамочек ребенок от него родился. И это в пятнадцать лет! Какая мерзость! Но я его построил. Такие тренировки задал, что он о бабах и думать забыл, тем более зрелых. А после армии поучился годик в педагогическом, в дружинниках походил, помогал мне с ребятами заниматься. И попросил у меня характеристику в милицейскую школу. Я дал, конечно. Живой пример успешного перевоспитания. Только он не в Белоруссии учился, а где-то в РСФСР. Потом, я знаю, служил у нас по соседству, в Брянской области. Женился. Как-то раз приезжал сюда с женой и сыном. Парню года четыре было, но уже в фуражке, и говорил, что милиционером станет, когда вырастет. Я тогда только из ГДР вернулся после соревнований, купил там своим пацанам набор машинок гоночных, дал одну Сережкиному сыну, так он ее из рук не выпускал, все катал и катал. Сережка мне тогда сказал, что у мальчишки две страсти: милицейская форма и машинки.

— А та женщина, у которой от него ребенок был?

— Да переехала куда-то еще в те годы. Говорили, она в Россию подалась. Да и был ли мальчик? Может, сплетни это все. Уж больно хорошим парнем Сережка стал, когда я дурь-то из него повыбил.

Мы с Робертом послушали Леонида Валентиновича еще часа полтора, выпив пару гигантских чашек слабого чая с ароматными сушками в густой маковой обсыпке, после чего откланялись.

— Интересный тип твой бывший шеф, — сказал Роберт, когда мы вышли. — Но что нам это дает? Ничего. Скелеты советского времени. И чего только твой покойничек Стукалин так распереживался?

— Не знаю.

— Поблагодарим девочек — и в Мир?

— Давай.

Через полчаса мы угощали наших молоденьких красоток мороженым и «Блю Кюрасао».

— Наташа, спасибо тебе. Что бы мы без тебя делали!

— А, кстати, что вы сейчас делать без нас будете?

— Дальше по Беларуси путешествовать. В Мирский замок. Знаете такой?

— Кто же его тут не знает!

— Мальчики, а возьмите нас собой?

Ну как можно отказать, когда девчонки на пятнадцать лет моложе называют тебя мальчиком? Потратив на сборы всего полчаса, девочки с двумя миниатюрными рюкзаками угнездились на заднем сиденье дворца на колесах. Роберт посмотрел в зеркало заднего вида — и с решительностью открыл водительскую дверь.

— Сашка, садись за руль. Только умоляю, попробуй ехать быстрее тридцати километров в час. А я сяду назад.

Роберт нажал какую-то кнопку, и заднее сиденье стало превращаться во что-то вроде дивана-полуторки. Из меня вырвалось тихое завистливое мычание.

Ну, тридцать не тридцать, а триста восемьдесят километров мы проехали часов за восемь. Правда, сначала я свернул посмотреть на усадьбу Гатовского, редкий образец раннего модерна. Ее башенки напомнили мне башенку Шехтеля, на которую я засматривался на протяжении целых трех лет из окон кабинета физики, что явно отразилось на «качестве усвояемого материала». Роберт с этой башенкой тоже был прекрасно знаком, но на мое предложение вылезти из машины и посмотреть, помянуть «школьные годы чудесные» — с заднего сиденья раздалось что-то невнятно-угрожающее. Но в Бобруйске офицерское сердце Роберта все-таки не выдержало, и он присоединился ко мне в осмотре крепости.

Именно это грандиозное сооружение, заложенное Александром Первым, одним своим видом заставило отступить входившие в великую армию польские части Домбровского, а в эпоху Николая Первого стало одной из самых больших европейских крепостей. Там декабристы составили заговор против Александра Первого, а некоторые потом в ней же и сидели. То, что Роберт вышел оттуда всего через полчаса, говорило о многом. Мы наскоро перекусили в ресторане, занимающем здание бывшей водонапорной башни, пошутили про фразу «в Бобруйск, животное», потерли на счастье памятник Шуре Балаганову и двинулись дальше. Я дал себе слово не смотреть в зеркало заднего вида — очень уж отвлекало.

К Мирскому замку мы подъехали затемно. Вспомнился Короткевич[32].

К счастью, в отеле, расположенном в одной из замковых башен, нашелся свободный номер. Двухэтажный, с внутренним балконом, он выходил в гостиную с джакузи и обошелся нам долларов в сто.

«Знал бы, — подумал я, — только бы здесь и отдыхал».

Мои спутники немедленно полезли в джакузи.

— Присоединяйтесь, барон!

— Спасибо, виконт, я спать.

Я устроился на диване в гостиной, стараясь не обращать внимания на бурную троицу, которая за ночь умудрилась порезвиться даже, кажется, на деревянной лестнице, соединяющей спальню с гостиной. Не говоря уже о других местах, попроще.

Утро в замке было романтичным. Каменная кладка, завтрак в подвальном ресторане с расписанными сводами. Красно-белая громада замка отражалась в искусственном озере, в свое время запруженном для ее защиты. В воде плавали желтые и красные листья. Необходимость разыскивать не слишком благозвучного Николая Хвесько не помешала мне затащить друзей в замок. Квадратный, с четырьмя высоченными двадцатипятиметровыми башнями и пятой воротной, он выглядел внушительной твердыней, а сочетание красного и ярко-белого цветов придавало ей праздничный и нарядный вид. Сразу вспоминались сельскохозяйственные павильоны на ВДНХ.

На самом деле замок строился с самого начала как парадная резиденция рода Ильиничей[33]. Для ускорения строительства, как рассказала нам симпатичная дама-экскурсовод, были наняты молдавские артели. Род быстро вымер, последний граф завещал имущество сыну своего опекуна — князю Николаю Радзивиллу Сиротке[34]. Судя по приключениям князя и величине полученного им состояния, организация попечения над сиротами в Речи Посполитой была налажена отменно. Похождения Николая Радзивилла были достойны пера Александра Дюма, тем более что именно Радзивилл упустил Генриха Третьего, сбежавшего от высокой чести быть польским королем, а вместе с ним — мэтра Шико и сеньора Луи де Клермона, графа де Бюсси. Кроме дворца в Мирском замке, Радзивилл Сиротка построил знаменитый Несвижский замок, который стал столицей огромного Радзивилловского княжества. Уже другой знаменитый польский король, Стефан Баторий, даровал Несвижу Магдебургское право, а Мир так и остался второстепенной резиденцией. Впрочем, говорили, что между Несвижем и Миром Радзивиллы прокопали тридцатикилометровый тоннель. Существовало это метро или нет? Но искали его долго — ведь там, в тоннеле, по правилам исторических баек такого характера наверняка замурованы сокровища. Но мы не стали присоединяться к армиям трудолюбивых гномов, а спустились в бывшее местечко, а ныне поселок Мир.

Когда-то знаменитый ярмарочный центр, Мир был разрушен немцами почти до основания. Реставрация вернула десяткам домов черты старого польского местечка. В здании бывшей корчмы, где, по преданию, была написана песня «Когда я на почте служил ямщиком»[35], функционировал городской музей.

— Саша, ты уверен, что ты не на экскурсии? — иронизировал Роберт. — А то я могу поучаствовать: Радзивиллы мне — дальняя родня. У тех Собаньских, что с Пушкиным знались, была родня — Ржевусские. Так одна из них вышла за Радзивилла, выдающаяся была авантюристка[36]. При дворе Александра Третьего дела решала, да попросту жила с его начальником охраны Черевиным, потом ухитрилась в Южной Африке обольстить алмазного короля Сесиля Родса…