Пока ночь - Яцек Дукай

За его спиной Розенберг что-то пробормотал под нос.

Трудны оглянулся.

- Что такое?

Профессор пялил глаза в пустое пространство над ним. Яна Германа словно током стукнуло: да ведь это же был шепот, шепот на идиш, и шепот этот никак не походил на кашляющий голос Розенберга. Трудного ввело в заблуждение отсутствие той самой мягкой шепелявости и усиление голоса в шепоте, но теперь, вновь погрузившись в темную ночь собственных страхов, он уже не сомневался.

- Что он сказал? - шикнул он на еврея.

Только тот не был в состоянии выдавить из себя хотя бы слово.

Трудны подошел к профессору и затряс им.

- Что он сказал?! Ну, мужик, говори же!

Профессор сглотнул слюну.

- Хозяину... что это для него...

- Что?

- Чтобы хозяину... что для него... повторить хозяину...

- Так что мне?!

Розенберг взвизгнул. Бросив его, Трудны выругался.

В закрытую дверь стучал коротышка-ефрейтор.

- Герр штандартенфюрер! - вопил он. - Герр штандартенфюрер!

Перепуганный профессор сошел с дороги Трудного и втиснулся в какую-то нишу возле шкафа, замерев там.

Зато трудны двигался очень быстро. Он подбежал к креслу и сунул открытую книжечку фон Фаулнису в руки. Потом схватил со стола телефон, зажал трубку плечом и начал набирать номер. Затем с телефоном в руках подскочил к двери и распахнул ее настежь.

Ефрейтор забежал в кабинет, увидал штандартенфюрера и застыл как вкопанный. Он не знал, что делать. Осматриваясь в панике по сторонам, он уже потянулся за висящим под мышкой шмайсером. В конце концов его отчаянный взгляд пал на Трудного, но тот в этот момент уже говорил в трубку, быстро докладывая по-немецки о случившемся; на взгляд солдата он отвечал оскорбительной пустотой спокойных глаз.

- Ага, и отбросил коньки, - рассказывал он Яношу. - Ничего не пил. Выглядел здоровым. Может сердце. Да, понимаю, у тебя праздничный ужин. А у меня этот его труп. Солдатня затопчет мне ковер. Так что звякни, будь добр, Гайдер-Мюллеру. Ну, насколько мне известно... неофициально. Так говорил. Ahnenerbe. Да, тот самый институт Гиммлера. Да нет, на мелкую сошку не походил. Нет, ничего. Просто перестал дышать, кровь изо рта. Да успокойся, ведь праздники. К тому же он приволок мне сюда какого-то еврея, завоняет мне весь дом.

Вот это убедило ефрейтора окончательно.

14

В воскресенье после праздников, в тихий и снежный полдень, Ян Герман Трудны провел четыре важных разговора, которые потом, ночью, повернулись у него в мыслях на девяносто градусов, явившись теперь уже мрачными кошмарами.

Первый разговор он провел в костеле, во время мессы.

- Но ведь это же прямо непристойно, пан Трудны, то, что пан именно сейчас делает. Как пану не стыдно. Убийство заказывать под звуки органа.

- Тихо, Гречный, тихо. Подумал бы кто, какие из вас святоши. Сами же только что ксендза на тот свет отправили.

- Потому что сексотом был.

- Ну а этот - эсэсовец. Ешке, запомнишь?

- Ешке, Ешке. Майор идиот, что до сих пор еще с паном не расстался. Из-за этого с паном договора мы вообще наемными убийцами стали.

- Вы солдаты, у вас обязанность. А что у меня? У меня семья.

- У пана миллионы. И пан не так уж сильно за них страдает.

- Пошел нахрен с Мицкевичем. Слушай меня, Гречный, потому что имеется еще одно дельце. Кто-то в меня стрелял. И вот теперь выкладывай, чья это работа.

- Если бы была наша, то сейчас пан был бы тут в виде привидения.

- Расскажи это Лысому.

- У Лысого две дырки в пузе. А у пана даже волосок с головы не... И что же это была за пальба?

- Прямо перед моим домом. За семью опасаюсь. И только не говори мне, Гречный, будто это швабы.

- Ясный перец, не они. Но и не мы.

- Разве что за свой счет, некто такой, кто разделяет твои моральные воззрения, только слишком любит хвататься за пушку.

- Уж если кто и за свой счет, то уже, скорее, твои германские контрагенты.

- Херню ты спорол.

- Эт( точно. Только... честно, я понятия не имею, про такие вылазки. Совершенно ничего не слыхал. Зато дошли до меня, пан Трудны, слухи про какого-то берлинского чинаря, который в общественном месте принимал пана хлебом и солью. Или же пан его. А тут в чем дело?

- А ни в чем. Он уже труп. Побеспокоился прийти ко мне с визитом, а потом его вынесли ногами вперед. Скорее всего, сердце.

- Ой-ой, в опасном квартале пан проживает, совершенно в небезопасном. И у пана из-за этой смерти намечаются какие-то неприятности?

- Посмотрим. Пока что меня не цапнули. Он здесь был, якобы, по личным мотивам.

- И лично же с вами встречался?

- Ага. Ты, Гречный, помнишь, что Седой рассказывал? Ну вот, оно по людям и пошло. Дом с привидениями, сечешь? А в квартале этом жили одни евреи. Эсэсовец мистиком был. По-моему, он хотел устроить спиритический сеанс или что-то в подобном стиле.

- Серьезно?

- А ты что думал? Что у Гитлера с головкой все в порядке? У них там у всех уже давно крыша поехала. Астрология и тому подобные штуки. Ладно, вали, ксендз идет.

Второй разговор Трудны провел по телефону, уже возвратившись домой.

- Янош?

- Спокойно, у меня хорошие известия.

- Тогда слушаю.

- С фон Фаулнисом никаких проблем не будет; Берлин все затушевывает, им никаких проблем не нужно. Приехал, умер и все - ничего не было. Это их внутренние пертрубации, которые для нас складываются весьма удачно.

- И никакого следствия?

- Никакого. Впрочем, ты бы и так был вне подозрений.

- Даже так?

- Прежде, чем тело забрали, Гайдер-Мюллер приказал провести вскрытие, так после этого вскрытия им уже ничего выяснять не хочется. Представь себе, режут его, вскрывают грудную клетку... и что же видят?

- И что же?

- А ничего!

- Как это: ничего?

- Ничего! Я же тебе и говорю: ни-че-го. Пустота. Ноль.

- ???

- У него в средине ничего не было! Ни сердца, ни легких, ни кишок, вообще ничего. Так что вопрос уже не в том, как он умер, а каким образом жил. Ведь тяжело обвинить в умерщвлении трупа, даже если бы это обвинение и было липовым, а дело было заранее подстроено. Такие вещи даже в Генерал-Губернаторстве не пройдут. Фон Фаулнис мертв, потому что и не мог жить. Если бы не сотни свидетелей, я бы усомнился и в том, что он вообще приехал сюда самостоятельно. С медицинской точки зрения он с самого начала был ходячим трупом.

- Что ты из меня дурака делаешь?

- Ну знаешь!

- И все равно, что это за сказки...

- Никакие не сказки!

- Но я же с ним завтракал! При мне он слопал одного салата с полкило! Так куда он его запихивал? В рот, а потом оно прямо в задницу ему пролетало, или как? Или из него при вскрытии вылили бутылку бордо? А то, что он дышал, так я сам видел. Я же с ним разговаривал! Впрочем, и ты сам тоже! Вот Янош, прошу тебя, попробуй, издай хотя бы звучок, не набирая при этом воздуха в легкие!