Мильтон в Америке - Питер Акройд

Я слышал рыдания злосчастного дурня, когда его выводили из дома собраний, а затем в приливе свирепого торжества послал за Саймоном Гэдбери. Он сидел под замком и даже не подозревал о текущем судебном разбирательстве. «Вы обвиняетесь, мистер Гэдбери, в неописуемо омерзительном пороке. Догадываетесь, о чем идет речь?» - «Нет, мистер Мильтон». - «Мистер Гэдбери, со мной эти уловки бесполезны. Не играйте с огнем. Вы были близким приятелем покойного, не так ли?» - «Совершенно верно». - «О да, еще бы! Выходит, вы у нас молоденький красавчик?» - «Не понимаю, сэр». - «Разыгрываете скромную девицу? - Я поджал губы и покачал головой с боку на бок. - Так вы, оказывается, исполнены целомудрия?» - «Воистину, мистер Мильтон, я стою перед…» - «Стоите. Точнее, садитесь на корточки. Склоняете голову. Виляете. Лжете». Среди собравшихся разнесся сокрушенный ропот; хлопнув в ладоши, я снова призвал братию блюсти тишину. -.«Предавались ли вы с покойным гнуснейшему из всех видов разврата?» - «Мистер Мильтон, я…» - «Вам предъявлено обвинение в содомском грехе. Отрицаете ли вы свою вину?»

Преступник не смог устоять перед напором моей боговдохновенной воли и, сознавшись в отвратительном скотстве, с готовностью подтвердил, что совершил убийство - сломал сообщнику шею и, по примеру индейцев, засунул труп под лед. Спустя два дня осужденного вывели из тюрьмы и сожгли заживо. Я распорядился, чтобы пепел и кости казненного бросили в общественную выгребную яму. Более о происшедшем ни слова - ни в речи, ни на бумаге.

Декабря 3-го, 1661. Я всегда считал здешний воздух целительным - столь чистым и свободным от испарений, что он способен, мнилось мне, умерить грубые телесные порывы, однако теперь я не нахожу в нем подобных лечебных свойств. Вчера в сумерках на улице разбушевался дикарь, и, заслышав громкие выкрики собратьев, я поспешил из дома наружу. Туземец истошно вопил: «Мамаскишауи, мамаскишауи». Я обратился за разъяснением к Гусперо: оказалось, язычник возвестил всем, что у него оспа. Я вспомнил слова Элеэйзера Лашера: в разговоре со мной он однажды заметил, что индейцы чрезвычайно подвержены нашим английским болезням, о которых прежде не имели и понятия. Дикарь кинулся в лес с целью умереть в одиночестве, и это навело меня на мысль, что здешнему люду не чужда некая разновидность совести.

Декабря 15-го, 1661. Зараза распространилась среди дикарей и повергла их в плачевное состояние. Покрытая язвами кожа заболевших прилипает к жестким циновкам, на которых они лежат. Я велел доставить больным постельные принадлежности и белье, но они отказались это принять. Добрые люди носят им дрова и воду, разводят огонь и хоронят умерших. Никто из числа избранных не занемог, никого из них зараза не коснулась и в малейшей мере: это позволяет мне надеяться, что недуг в этот новый мир занесен не нами. Мои богобоязненные индейцы, сами павшие жертвами заболевания, спросили меня, за что покарал их бог англичан. Я заверил их, что наш Бог - это и их Бог, и пересказал им первую главу книги пророка Исайи о справедливом наказании за идолопоклонство и пороки. Да прояснит Господь их умы от всякого недоумения касательно Его воли!

Декабря 20-го, 1661. До меня дошел рассказ о случае, более пригодном для басни, нежели для истории. Сегодня утром ко мне явился Храним Коттон и сбивчиво поведал, что он с дружками видел поблизости от себя неземной огонь. Я едва уловил суть рассказа в сумятице его торопливо сыплющихся слов, которые большого доверия, впрочем, у меня не вызвали: накануне вечером Коттон заметил на берегу реки яркий свет. По его словам, свет стремительно понесся по воде и, уплотнившись, приобрел очертания свиньи, на мгновение замер, потом вспыхнул и растекся примерно на три квадратных ярда. Мистер Коттон и другие братья наблюдали его в продолжение трех-четырех минут, но дальше возник и присоединился к первому еще один свет. Они слились воедино, затем разделились - и это повторялось на разные лады до тех пор, пока они не исчезли, смутно мерцая. «Блуждающие огоньки», - заметил я. «Нет, мистер Мильтон. Свет был громадный». - «Индейские факелы?» - «Нет, сэр. Они двигались с завораживающей быстротой, сходясь и расходясь в мгновение ока». - «Вы, должно быть, питались недоброкачественной пищей, мистер Коттон, вызывающей дурное расположение духа?» - «У нас всегда самая простая еда, мистер Мильтон, вы же знаете. Эти огни - не наша фантазия». - «Если они не принадлежат этой земле, Храним Коттон, следовательно, тут поработал дьявол. Бог не избрал бы местом Своего явления дремучие леса и дикие пустыни. Возвращайтесь с друзьями по домам и молитесь, чтобы огни больше не показывались. Идите. Простимся скорее, пока вы еще не распростились со здравым рассудком».

Иного готового ответа у меня не нашлось, и, оставшись один, я отправился в сад погулять и прояснить мысли. Что, если эта новая земля в самом деле кишит огнями и призраками, как мне об этом докладывают? Нам известно, что здесь царит дикость, но если это - поистине дикая страна не в одном только прямом смысле слова? Неужто здесь и впрямь безраздельно царствует сатана?

- Вот на этом, Кейт, он и прервал свой дневник. Видишь, я поставил ниже следующую дату. Под ней не вписано ни единого слова. Тем самым утром, в положенное время, я вошел к нему в комнату и обнаружил, что она пуста. Он ушел. Исчез начисто.

- Я это знаю, Гус. Мы уже тысячу раз это обсуждали.

- Не было ни следов насилия, ни признаков засады, никто ничего не тронул. Чаша с водой стояла у изголовья кровати, поверхность воды слегка подернулась пылью. Боюсь, что он далеко заплутал в глуши, положившись на свое внутреннее зрение, и окончательно сбился с пути. О Кейт, куда же он делся?

Часть вторая ПАДЕНИЕ

Как случилось, что я пал? Подобный конец - мыслим ли? А подобное начало? Я покинул по-селение. Я был призван в лес. Ступил во тьму. Сошел в рощу, дабы узнать, зреет ли лоза и рас-цветает ли гранат. Я бродил в колоннаде стволов, осязал клубящиеся испарения деревьев и земли, а ветр юной жизни вздымал полы моей одежды. Такая бархатная, податливая тьма не встречалась мне с тех самых пор, как я видел сон о беспроглядно-черных и мрачных тучах. Я слышал имена кедра и сосны, ели и пышной пальмы. Святой поэзии дерев касался.

Он нашел хоженую тропку, шириной как сельские тропы в Англии. Ни заросли шиповни-ка и куманики, ни путаница торчащих корней не замедлили мой шаг. Глаза мои - как зеницы голубки, омытые млеком. Безграничная млечность пространства. Но слепец спотыкается, потому что блуждал по скалам. Он сбился с дороги. Эха вокруг не слышно, и он боится забрести в трясину. К чему были эти скитания, бесцельные и бесплодные? Здесь пустыня. В сне человеческом это место страха. Друидического страха. Зло, крадущееся в ночи. Осквернение.

Слепец говорит торжественные речи. Он вновь и вновь поворачивает стопы, когда на него нисходит ночь. Пойду к пальме, сказал я. Хочется подержаться за ее ветви. Нужно отдохнуть в тихом тайном убежище, какой-нибудь лесной келье. Мне требуется гавань. Но где ему искать отдыха, как не под сенью какого-нибудь большого дерева, чтобы усесться там и плотнее запахнуть свой плащ? Не имея под боком себе подобного, он дует в ладони и втягивает ноздрями свое собственное тепло. Идет дождь, и я слышу уютный шум дождя в верхних листьях. Он спит, а потом вновь пускается в путь.

Рассвет. Уже светает? Моя голова полна росной свежестью, в волосах с ночи застряли капли. Я снял плащ; как мне его надеть? Куда, скажите, стремиться слепому в лесу? К самому себе? Я оторвал кусочек коры и съел. Слизал влагу с листьев и выпил. Я встану и пойду. Он ступает по живым существам не без страха. Мир по-прежнему пустыня слов и вздохов, вроде печальных воздыханий деревьев. Такая жара. Такие крики. Здесь совокупление. Здесь шепчущая тьма. Виноград запутался в его волосах, и резкий запах трав окружает меня. Непотребство. Если я паду, слизень и паук станут меня утешать. Хлесткий звук доносится от деревьев, и он пристыженный наклоняет голову. Он обоняет запах земли, зрелый, как склеп. Вокруг меня что-то растет.

А теперь ветерок приносит фруктовый аромат. Сладкий запах заманчивого плода разом обостряет мой голод и жажду, и я тяну руку, чтобы его коснуться. Повертеть амброзию у себя в ладони. Вкусно. Нет. О нет. Слепца, его или меня, кто-то поймал за ногу и швырнул в воздух. Он попал в силок и повис на шесте. Все вокруг замерло в ожидании, а он качается на веревке в индейской ловушке. Его темный мир перевернулся вверх ногами. Я похож на гробницу Магомета, кричит он громко, подвешенный между небом и землей!

Да будет свет. И стал свет. Слово было светом, Весь свет был светом. Что-то происходит. Голова моя пробита, и теперь из нее струится свет. Свет проникает в мои жилы и течет вверх. Вниз. А теперь ко мне идут деревья. Впервые видано. Деревья творения. Зеленая листва. Изумрудные небеса. Эти цвета не что иное как руки, готовые меня приветствовать. Прилив крови, мое красное море, расцепил мои сомкнутые веки. Слепой, который раскачивается в ловушке, предназначенной для оленя, способен видеть. С утра до полудня висит он, с полудня до росистого заката, и наблюдает, как с наступлением дня краски все более сгущаются. Я вижу.