Идентификация Борна - Роберт Ладлэм

Мари оглянулась через плечо, когда проходила через контроль. Он кивнул, подождал еще немного, пока она исчезла из вида, затем повернулся, еще раз осматриваясь по сторонам, и направился в сектор, который обслуживался швейцарской авиакомпанией. Джордж Р. Восборн имел заказ на рейс 16.30 на Орли.

Они должны были встретиться позже в кафе, которое она запомнила с тех пор, когда бывала в Париже еще будучи студенткой Оксфорда. Оно находилось на бульваре Сен-Мишель в нескольких кварталах от Сорбонны. Если вдруг какой-нибудь случай помешал бы их встрече, Борн мог найти ее около девяти часов на ступеньках музея расположенного неподалеку. Сорбонна имела одну из самых больших библиотек во всей Европе. Где-то там должны были находиться старые выпуски газет. Университетские газеты хранились долго, как и другие, а библиотеки, как правило, работали по вечерам. Поэтому Борн мог вполне успеть туда прямо из аэропорта. Ему было необходимо кое-что выяснить.

Каждый день я читаю газеты на трех языках. Шесть месяцев назад был убит человек, и об этом сообщалось на первых страницах каждой из них”.

Это сказал ему толстяк в Цюрихе.

Он оставил чемодан в набитом людьми гардеробе при входе в библиотеку и прошел на первый этаж, повернув налево к проходу в огромный читальный зал. В этом зале находились стенды с журналами и газетами. Издания следовали по годам и датам. Борн прошелся между рядами полок, отсчитывая шесть месяцев назад с тем расчетом, чтобы попасть в нужный ему диапазон дат. Он выбрал несколько подшивок газет и расположился с ними за соседним столом.

После тщательного просмотра газет из этой партии, ему стало ясно, что в них не было ничего существенного. Большие люди умирали в своих постелях, доллар падал, цена на золото поднималась. Но никаких имен, связанный с убийством, он не обнаружил ни в одном из заголовков, просто не было таких случаев, не было и убийств. Джейсон вернулся к полкам и прошел к еще более старым по времени изданиям. Две недели, двенадцать недель, двадцать недель. Ничего... Затем что-то словно ударило его. Он двигался по времени назад от примерной полугодовой даты. Ведь ошибка могла быть в обоих направлениях! Поэтому он стал еще раз просматривать газеты, но уже пяти и даже четырехмесячной давности. Авиакатастрофы, военные действия, нищета и богатство — все здесь присутствовало чтобы удовлетворить самых различных читателей, но не было только одного — не было сообщений об убийстве.

Он взялся за последнюю подшивку, и с каждой перевернутой страницей туман сомнений возрастал. А если толстяк в Цюрихе лгал? Могло это быть ложью? Да, все могло ею быть!

ПОСОЛ ЛЕЛАНД УБИТ В МАРСЕЛЕ!

Узкая полоска букв в заголовке резко ударила в его глаза. Это была боль, пронзившая все его внутренности. Его дыхание остановилось, глаза застыли на имени посла. Он знал это имя, он мог даже нарисовать его лицо, особенно обрисовать. Широкий лоб заканчивался узкими бровями, прямой нос был расположен строго симметрично между двумя высокими скулами и постоянно ухоженные седые усы над тонкими ироническими губами. Он знал это лицо, и знал этого человека. Этот человек был убит единственным винтовочным выстрелом из окна, выходящего на залив. Посол Говард Леланд прогуливался по марсельскому пирсу около пяти часов дня. Его голова была прострелена. Борн не стал читать следующий абзац, где рассказывалось, что посол Говард Леланд в свое время был адмиралом военно-морских сил США. Он знал все, что там могли сообщить. Борн знал так же и то, что основной задачей Леланда в Париже убедить французское правительство отказаться от больших военных поставок, особенно истребителей “Мираж” в Африку и на Средний Восток. Предположение, что он был прикончен за свое вмешательство в дела торговцев оружием было весьма оправданным. Продавцы и покупатели не любят, когда им мешают. И продавец смерти, который убил его, получил вполне приличную сумму и ушел со сцены, оборвав за собой все нити.

Цюрих. Связной к безногому человеку, — а с другой к толстяку в переполненном ресторане на Фолькенштрассе.

Цюрих... Марсель... Джейсон закрыл глаза, боль становилась невыносимой. Он был сброшен в море пять месяцев назад, а его порт отплытия был Марсель. И если это так, то залив был маршрутом его бегства. Лодка, нанятая им, должна была унести его в широкие просторы Средиземного моря. Все складывалось слишком хорошо. Каждый кусочек головоломки однозначно складывался с соседним. Как он мог знать то, что он знал, если он не был тем самым продавцом из окна марсельского залива? Он открыл глаза. Боль не давала ему сосредоточиться, но одно решение совершенно четко отложилось в его ограниченном сознании: встреча в Париже с Мари Сен-Жак не должна состояться. Возможно, что в какой-нибудь день он напишет ей, рассказав то, что сейчас не в силах рассказать. Если он будет жив и будет в состоянии написать письмо. Сейчас он не мог его написать. Он не мог найти ни слов любви, ни слов благодарности, ни других слов для объяснения всего случившегося с ним. Она будет ждать его, но он не придет. Он должен поставить границу между ними, Мари не должна быть вовлечена в дела торговца смертью. Она была неправа его наихудшие опасения подтвердились. Он мог нарисовать лицо Говарда Леланда, хотя его фотографии на газетной странице отсутствовала! На этой странице было, однако множество других сообщений. Например, дата... “Четверг, 26 августа, Марсель”. Это был день, который он будет помнить так же, как остатки своей исковерканной жизни. “Четверг, 26 августа...” Что-то было не так. Но что это было? Четверг? Четверг ничего для него не означает. 26 августа? Двадцать шестое? Это не могло быть двадцать шестое! Двадцать шестое не могло быть! Он слышал это еще и еще. Дневник Восборна — ”журнал”, где он записывал наблюдения за своими пациентами. Как часто Восборн возвращался к каждому факту, к каждой фразе — почти каждый день, чтобы установить улучшение его самочувствия? Слишком часто, чтобы запомнить и сосчитать.

“Вас принесли к моим дверям ранним утром во вторник 24 августа, приблизительно в 8 часов 20 минут. Ваше состояние было...”

Вторник, 24 августа...

“Август 24”.

Его не было в Марселе двадцать шестого! Он не мог стрелять из винтовки через окно, выходящее на залив. Он не торговал смертью в Марселе и не убивал Говарда Леланда!

“Шесть месяцев назад был убит человек...”

Но это не было шесть месяцев назад, это было близко к шести месяцам, но не шесть! И он никого не убивал, он сам был наполовину мертв и находился в доме алкоголика-врача на Порт-Нойре. Туман рассеялся, боль помаленьку стихла. Его наполнило чувство уверенности. Наконец-то он обнаружил конкретную ложь! Если есть одна, то найдутся и другие!

Борн взглянул на часы: четверть десятого. Мари уже ушла из кафе, теперь она дожидалась его на ступеньках музея. Он уложил подшивки на место и быстро направился к выходу. Он спешил, шагая по бульвару Сен-Мишель и с каждым движением его шаг убыстрялся. У него сложилось отчетливое представление, что теперь он сможет добиться отмены приговора, и он хотел разделить свою радость вместе с ней.

Борн увидел на ступеньках, дожидавшуюся его женщину. Мари обхватила себя руками, спасаясь от мартовского пронизывающего ветра. Вначале она не заметила его, и ее глаза напряженно всматривались в широкую улицу. Мари выглядела неспокойной, нетерпеливой женщиной, которая опасается не увидеть того, кого очень хочется увидеть, и боится, что он не придет. Десять минут назад его бы могло не быть.

Наконец, Мари увидела Борна. Ее лицо прояснилось, к ней вернулась улыбка, и она вновь наполнилась жизнью. Она опрометью бросилась к нему навстречу. Они долго шагали по пустынной улице не произнося ни слова.

— Я все ждала, — призналась Мари. — Я была так напугана и так переживала. Что-то случилось? У тебя все в порядке?

— Сейчас я в порядке и чувствую себя лучше, чем раньше.

— Что это означает?

Он ласково взял ее за плечи.

— Шесть месяцев назад был убит человек, вспоминаешь?

Радость в ее глазах угасла.

— Да, я помню это.

— Я не убивал его, я не мог этого сделать.

Они нашли небольшой отель в шумном центре Монпарнаса. Холл и номера выглядели старыми и потертыми, что с одной стороны выдавалось как пренебрежение элегантностью, с другой — создавало атмосферу безвременья. Это был абсолютно тихий уголок, затерявшийся в самой гуще карнавала, не желающий делать никаких уступок течению времени.

Джейсон закрыл дверь, кивнув белобрысому бою, чье равнодушие было сломлено с помощью двадцатифранковой купюры.

— Он теперь думает, что ты провинциальный священник, сгорающий от предвкушения ночных удовольствий, — заметила Мари. — Надеюсь, ты видел, что я направилась прямо к кровати?

— Его зовут Герб, и он с радостью займется нашим бытом. У него нет никаких намерений делить еще с кем-то это богатство, — он подошел к Мари и взял ее за руки. — Благодарю тебя за мою жизнь.