Жизнь не сможет навредить мне - David Goggins

жизнь с ним обращались именно так. Во многих отношениях он был белой версией Дэвида Гоггинса. Он вырос в речных городках Южного Джерси. Старшие дети по соседству задирали его из-за расщелины нёба или из-за того, что он был медлительным в классе, так и прижилось это прозвище. Из-за этого у него было столько драк, что в итоге он попал в центр временного содержания несовершеннолетних на полгода. К девятнадцати годам он жил один в районе, пытаясь свести концы с концами в качестве заправщика. Ничего не получалось. У него не было ни пальто, ни машины. Он везде ездил на ржавом десятискоростном велосипеде, буквально отмораживая себе хвост. Однажды после работы он зашел в пункт вербовки в ВМС, потому что знал, что ему нужна структура, цель и теплая одежда. Ему рассказали о "морских котиках", и он был заинтригован, но не умел плавать. Как и я, он учил себя сам и после трех попыток наконец сдал экзамен на плавание для "морских котиков".

В следующее мгновение Браун оказался в BUD/S, где за ним закрепилось прозвище Урод. Он отлично справился с физподготовкой и прошел первую фазу, но в классе он был не так тверд. Подготовка морских котиков к погружениям так же тяжела интеллектуально, как и физически, но он выкарабкался и был в двух неделях от того, чтобы стать выпускником BUD/S, когда в одной из последних тренировок по наземной войне он не смог собрать свое оружие в зачетном упражнении, известном как практическое владение оружием. Браун поразил мишени, но не уложился во время, и в конце концов выбыл из BUD/S.

Но он не сдавался. Нет, сэр, урод Браун никуда не собирался уходить. Я слышал о нем истории еще до того, как он оказался рядом со мной в классе 231. У него было две фишки на плечах, и он мне сразу понравился. Он был крепким, как гвозди, и именно таким парнем, с которым я подписался идти на войну. Когда мы впервые переносили нашу лодку из "Гриндера" на песок, я позаботился о том, чтобы мы были двумя мужчинами впереди, где лодка тяжелее всего. "Чудак Браун, - крикнул я, - мы будем опорой второго экипажа лодки!" Он оглянулся, и я оскалился в ответ.

"Не называй меня так, Гоггинс, - с рычанием сказал он.

"Ну, не сходи с места, сынок! Ты и я, впереди, всю неделю!"

"Понял вас", - сказал он.

Я с самого начала возглавил экипаж лодки №2, и мне удалось провести всех шестерых через "Адскую неделю". Все подчинялись мне, потому что я уже доказал свою состоятельность, и не только на "Гриндере". За несколько дней до начала Адской недели я вбил себе в голову, что мы должны украсть расписание Адской недели у наших инструкторов. Я сказал об этом нашей команде однажды вечером, когда мы сидели в классе, который служил нам комнатой отдыха. Мои слова были восприняты на ура. Несколько парней засмеялись, но все остальные проигнорировали меня и вернулись к своим несерьезным разговорам.

Я понимал, почему. Это было бессмысленно. Как мы могли получить копию расписания? И даже если бы мы это сделали, разве от предвкушения не стало бы еще хуже? А что, если нас поймают? Стоила ли награда такого риска?

Я верил, что это так, потому что попробовал "Адскую неделю". Браун и еще несколько парней тоже попробовали, и мы знали, как легко подумать об уходе, столкнувшись с таким уровнем боли и изнеможения, о котором ты и не подозревал. Сто тридцать часов страданий могут оказаться тысячей, когда ты знаешь, что не сможешь заснуть и что в ближайшее время облегчения не будет. И мы знали еще кое-что. Адская неделя была игрой разума. Инструкторы использовали наши страдания, чтобы снять с нас все слои, но не для того, чтобы найти самых сильных атлетов. А для того, чтобы найти самые сильные умы. Этого бросающие не понимали, пока не становилось слишком поздно.

Все в жизни - это игра разума! Когда нас захлестывают большие и малые жизненные драмы, мы забываем о том, что, как бы ни было больно, как бы ни были мучительны пытки, все плохое заканчивается. Это забывание происходит в тот момент, когда мы отдаем контроль над своими эмоциями и действиями другим людям, что легко может случиться, когда боль достигает своего пика. Во время Адской недели бросившие работу мужчины чувствовали себя так, словно бежали по беговой дорожке, развернутой так, что не было видно ни одной приборной панели. Но независимо от того, поняли они это или нет, это была иллюзия, на которую они поддались.

Я шел на "Адскую неделю", зная, что сам пришел туда, что хочу быть там и что у меня есть все инструменты, необходимые для победы в этой извращенной игре разума, что давало мне страсть к упорству и право собственности на этот опыт. Это позволило мне играть жестко, нарушать правила и искать преимущества везде и всегда, пока не прозвучал гудок в пятницу днем. Для меня это была война, а врагами были наши инструкторы, которые открыто говорили нам, что хотят сломить нас и заставить уйти! Их расписание в наших головах помогло бы нам сократить время, запомнив, что будет дальше, и, более того, подарило бы нам победу на старте. А значит, нам будет за что зацепиться во время Адской недели, когда инструкторы будут избивать нас.

"Йо, чувак, я не буду играть", - сказал я. "Нам нужно это расписание!"

Я видел, как Кенни Бигби, единственный чернокожий в классе 231, поднял бровь из другого конца комнаты. Он был в моем первом классе BUD/S и получил травму как раз перед "Адской неделей". Теперь он вернулся и на вторую. "Вы, наверное, шутите", - сказал он. "Дэвид Гоггинс вернулся в журнал".

Кенни широко улыбнулся, а я вдвойне расхохоталась. Он был в кабинете инструктора и слушал, когда врачи пытались вытащить меня из моей первой адской недели. Это было во время эволюции PT на бревне. Наши лодочные команды таскали бревна по пляжу, мокрые, соленые и песчаные. Я бежал с бревном на плечах, меня рвало кровью. Кровавые сопли текли из моего носа и рта, и инструкторы периодически хватали меня и усаживали рядом, потому что думали, что я могу упасть замертво. Но каждый раз, когда они оборачивались, я снова оказывался в мешанине. Снова на том бревне.

В тот вечер Кенни постоянно слышал по радио одну и ту же фразу. "Нам нужно